Двойная старуха

II

Теплая, благоуханная ночь, залитая лунным светом, давно спустилась над Немецкой слободой, погруженной в крепкий сон. Напрасно пели соловьи, напрасно испускали сладкий, одуряющий аромат сирени, яблони, акации, – всемогущий сон, всегда желанный гость, накрывший Москву с семи часов вечера, властно царил над столицей; спали даже дозорные, сторожившие обывателей от лихих людей. Только в домике Правдинцева, в окне комнаты Грица, выходившем в сад, светился огонек. Гриц, не находя покоя от ноющей боли в голове, не мог заснуть и метался на жаркой перине; он то поглядывал на мерно тикавшие на стене старые голландские часы, тоскливо считая время, оставшееся до рассвета, то прикладывал к ушибленному месту влажный компресс. На столе догорал шандал, освещая скромную обстановку, – стол, полку с книгами, несколько стульев и широкое вольтеровское кресло. В переднем углу сияли золотые венчики икон, уставленных в два ряда в массивном киоте, и чуть-чуть трепетало темно-гранатовое пятно мерцающей лампады. Над столом висел портрет покойного отца в золоченой раме. Александр Васильевич Потемкин, майор в отставке, имел большое фамильное сходство с сыном, хотя старик, прошедший сложную житейскую школу, – о чем свидетельствовали складки обидной горечи около рта, – выглядел надменным и суровым, а Гриц пока – добрым малым, мечтавшим осчастливить весь мир; даже немножко увальнем.

«Странно, для чего бился отец? – спрашивал себя Гриц, в бесчисленный раз изучая портрет. – Стоило ли уж так стараться, чтобы умереть в чине майора?.. А сколько унижений, мытарств пришлось перенести, чтобы стать хотя бы и такой незначительной величиной! Были ли у него радости, минуты большого душевного подъема? Вероятно, были. И у курицы, говорят, бывает радость, когда петух приласкает или цыплята вылупятся. Удивительно, однако, как люди легко мирятся со всякими обстоятельствами, исподволь, но – мирятся… А что, ежели и нас ожидает то же, что и отца, – куриные радости? Не уйти ли подальше от житейского моря, в монастырь? Как ты полагаешь, беспутный Гриц, а? Жизнь там строже, чище, и в стороне от мирской жизни. А со стороны-то как будто и виднее – где мерзость, где грех… да и за собой следишь построже, не распускаешься, как в миру. А что, ежели станешь таким же забулдыгой, как и монах Зосима?..»

– Тук! тук! – постучали в окно.

Потемкин вздрогнул. Радость и испуг, попеременно, с быстротой молнии, озарили изуродованное лицо. Он вскочил с постели, торопливо надел шлафрок и распахнул окно.

– Это ты, Мина?

– Я, я, Гриша… Да ты, милый, не выходи в сад. Я сама к тебе…

Он радостно подался к ней всем корпусом. Девушка, с затаенным смехом, уцепившись за его шею маленькими горячими ручками, как бабочка, летящая на огонь, впорхнула в комнату и остановилась перед ним с немым вопросом.

Мина Браунова, дочь немца-живописца Иоганна Брауна, – из-за которой у Грица произошло столкновение с Секвиным, – с год, как конфирмировалась, и ей шел восемнадцатый год. Среднего роста, с античной головкой Дианы, увенчанной ореолом золотистых кудрей, с матовым лицом, с выступавшим на щечках нежным розовым румянцем, с глубокими голубыми глазами, опушенными темными ресницами, Мина была прелестна, особенно когда смеялась, показывая ряд жемчужных зубов, причем на щечках показывались маленькие ямочки, сводившие Грица с ума.

– Гриша! мой бедный Гриша! – ужаснулась девушка, взглянув на потемневший и вздувшийся синяк, закрывший весь глаз. – Чтоб руки у него отсохли, у этого Васьки Секвина!

Потемкин, испытывая величайшее смущение, стоял пред ней, понурившись, кань виноватый, стыдясь за свое безобразие.

– Да что ты, милый, какой скучной? А? Это пустяки, пройдет… Глаз цел?

– Цел.

– Ну, и ничего все будет. Хочешь, завтра весь синяк сведем?

– Что ты?! – изумился Гриц. – Раньше, как через неделю, нечего и думать, а то, пожалуй, и дольше затянет…

– Ах, какой же ты Фома неверный! – горячилась Мина, надув губки. – Уж если а говорю, так, значит, знаю. Завтра сведем, и даже следа не останется.

– Ой ли! – обрадовался Гриц. – Милая! Радость моя!

Он подхватил девушку на руки, как перышко, и завертелся с ней по комнате, покрывая ее лицо, в припадке бурного веселья, безумными поцелуями.

– Гриша! Гриша! – отбивалась она, силясь освободиться от его ласк. – У, медведь! Да отстань же, бессовестный!! Или я уйду.

Наконец он отпустил ее; но, сев в кресло, снова притянул к себе. Она уже не сопротивлялась и, заглядывая в его лицо, мягко упрекала:

– Всем хорошо, а одно плохо: никогда ты не слушаешься меня, Гриша.

– В чем же я пред тобой провинился?

– Брось ты этих попов и монахов. Ну к чему они тебе?

– В монастырь пойду, пригодятся, – усмехнулся Гриц.

– Везде нужно знакомство.

Лицо Мины потемнело. Она спрыгнула с колен и, насмешливо кланяясь, обдала его холодным, уничтожающим взглядом.

– Желаю вам, Григорий Александрыч, сделаться игуменом, архиереем, чем хотите, – саркастически проговорила она, – а я… я ухожу!

Она шагнула к окну.

– Что ты, Мина? Бог с тобой… Постой! Куда ты?

– Больше сил моих нет. Вам попы, видно, дороже меня…

– Ну, я пошутил… ну, не сердись!

– Скажи мне прямо: ты в самом деле надумал уйти в монастырь?

Потемкин пристально, с блуждающей улыбкой, посмотрел на девушку.

– А ты поставишь меня на ноги? Ежели поставишь, – скажу.

– Я уже сказала, что завтра через час, много через два, ничего не будет. Да ты что? Смеешься, что ли, надо мной?! – рассердилась Мина.

– Тсс! – остановил он. – Успокойся: в монахи я не пойду.

– Верно?

– Вернее смерти.

– Поклянись.

– Эка, не верит! По военной пойду. Довольна?

– Вот за это я тебя расцелую! – засмеялась Мина, обнимая его шею полными, белыми руками, обнаженными выше локтей.

– Минка, за-ду-шшишь! – хрипел Гриц, ворочаясь в кресле с грацией медведя. – Мм… ми-лла-ая!

– Ага, попался! – трещала Мина, душа его поцелуями. – За что я тебя люблю, Гриша? За что? За то, что ты умный, хороший, добрый… Мил-лый мой!

Долго еще ворковала влюбленная парочка, пока не настала пора расставаться.

– Завтра отец зайдет к тебе и все устроит, – предупредила Мина, прощаясь с Грицем.

– Отец?!

– Ну да. Он сведет синяк. Да ты не стесняйся отца, – лукаво посмотрела она на Грица. – Он кое-что уже знает, а чего не знает, – догадывается…

Гриц хотел еще расспросить Мину, что именно знает отец из их отношений, во она, поцеловав его, выпрыгнула в окно и скрылась в белой предрассветной мгле.