Сокровища града Китежа

12

Дни убегали от города, и город лихорадочно гнался за днями. Улицы переполнялись людьми и пустели к ночи, с тем чтобы наутро вновь переполниться. Многомиллионный город жил, дышал, торопился.

Вынужденные бездействовать, концессионеры томились и нервничали.

Утром, покончив с туалетом и завтраком, – они выходили на улицу и сливались с шумной толпой. Невольно поддаваясь деловой спешке улицы, они ускоряли шаги, учащали дыхание, заставляли быстрее биться сердце – и тоже спешили.

Но спешить было некуда.

Каменная громада здания Главконцесскома хмуро глядела и строго хлопала входной дверью.

Концессионеры стояли на противоположном тротуаре, с завистью глядя на тех, кого проглатывала заветная дверь. Концессионеры – ждали. Хотя, собственно, ждать было нечего. Ясно было сказано, что предложение должно быть проработано и ответ может быть не ранее, как через десять дней. Но концессионеры ждали: быть может, выйдет кто-нибудь из этой заветной двери, позовет их, пригласит, скажет:

– Господа, – ваше предложение принимается!

И действительно – выходили люди, поодиночке и парами. Но никто не звал концессионеров и даже никто не замечал их.

Люди торопились мимо, шумела улица, катилась деловая жизнь.

– Ну что ж, пойдемте, господа! Нам осталось ждать еще восемь дней!

– Да, пойдемте, господин Бартельс! Увы! Еще целых восемь дней.

Уходя, учитель еще долго оглядывался на здание, где решалась наша судьба, и тяжко вздыхал. Вздыхал и господин Бартельс. Только я один стоически переносил испытание – и не вздыхал. Правда, мне помогали в этом многочисленные встречные москвички. Ведь язык глаз одинаков во всем мире, и мимолетные улыбки, молниеносные романы-взгляды, – так же возможны в Москве, как и в Париже. Словом, – я не вздыхал.

Но все же, приличия ради, чтобы не нарушить настроения, господствовавшего в концессии, я также молча следовал за учителем и Бартельсом.

Итак, в шумном и занятом городе бродили мы – три бездельника, тяготящиеся своим бездельем.

Был радостен нам вечер, умерщвлявший день. Мы зажигали огни в наших комнатах и говорили о дивном, богатом городе и его странной судьбе.

Говорили о том, как мы, французы, завершим судьбу этого чудесного города.

А в это время – рязанскими проселками, рязанскими полями и лесами пробиралась к озеру Гнилому разведывательная экспедиция Концесскома.

И над проселками, и над полями – дни бежали так же, как над городом. Люди также гнались за днями и также не могли их догнать.

На смену неделе – приходит новая, и вот уже в Концесскоме доподлинно известно – об этом доложил начальник экспедиции, – что ни в озере Гнилом, ни в болотах, его окружающих – нет залежей торфа, представляющих ценность для эксплуатации. Обыкновенное озеро, обыкновенные болота, каких в России тысячи. Досадно только, что во время работ экспедиции погибли две лодки, «Чайка» и «Нырок», разбитые внезапной бурей. Вместе с лодками затонули два водолазных костюма. Но все же – хорошо, что не было человеческих жертв.

Итак – обыкновенное озеро и обыкновенное болото. Странные какие-то эти господа концессионеры. Концессию, конечно, можно разрешить… Но все же…

– Алло! Алло! Дайте коммутатор ОГПУ! Да! Да! Пожалуйста!

А дни все листаются. Их бег отмечают оборванные листки календарей. В девятый день ожидания, как и в первый, концессия в полном составе уныло бродила возле здания, войти в которое можно только завтра. И хотя ждать было нечего – все же ждали.

Быть может, выйдет кто-нибудь из этой заветной двери, позовет, пригласит, скажет:

– Господа, ваше предложение принимается!

И действительно, хотя никто не вышел и не пригласил, – звонил нужный телефон и говорил верный голос:

– В городе они совершенно одни, по крайней мере, пока. Полагаю – концессию можно выдать. Мы не будем терять их из виду. Да, да! Ну, – пока! Если что-нибудь выяснится – позвоню.

С падающими сумерками – мы опять уходили домой. Но на этот раз дорогой учитель не оглядывался и не вздыхал. Мы торопились в гостиницу, мы торопились уснуть, мы спешили навстречу желанному «завтра».

– Жю, вы, кажется, хотели пойти в кино.

– Но, дорогой учитель…

– Да, дитя мое, да, – вы хотели, и я думаю, что вы можете пойти в кино. Мы уедем и бог знает, когда вам еще придется побывать в кино.

– Но учитель, я не…

– Ничего, ничего, дитя мое, кино – это разумное развлечение и я думаю, господин Бартельс не будет возражать.

– Вы хотите в кино, Жюлль?

– Я не…

– Да, да, – он хочет и пусть идет!

Учитель сказал последние слова резким и раздраженным тоном, и хотя я и не думал ни о каком кино, и вообще не понимал, в чем дело, – я все же покорился. Бартельс и учитель свернули направо, а я поплелся к кино.

– Кино? Кино… Какое к черту кино! Ах, – да!

Тут только, у самого входа в театр, – я вспомнил и понял, почему спровадил меня дорогой учитель в кино. Это было условное слово.

«Ах, я – осел! Однако, у меня короткая память!»

Посмеиваясь над собственной забывчивостью, я направился к нашему водолазу – предупредить его о скором отъезде.

Это была значительная и торжественная минута! Вероятно, никто из нас никогда не забудет о ней, в особенности господин Бартельс.

– Итак, господа, мы можем выдать вам желаемую концессию, но…

О, эта пауза, – мне показалось, что мое сердце лопнет, прежде чем она окончится.

– …Но мы должны вас заранее предупредить, что, по имеющимся у нас данным, в указанной вами местности нет ценных залежей торфа и вообще нет залежей богатых ископаемых.

Говоривший замолк, и я отчетливо слышал в томительной тишине, как мое сердце отбивает бешеный такт.

– Собственно говоря…

Господин Бартельс произносил слова тяжело, словно ворочал камни.

– Говоря собственно… торф там… должен быть… Наш ученый… Оноре Туапрео…

Господин Бартельс обернулся и угрожающе прошипел:

– Да скажите же, черт вас побери! Онемели вы, что ли!

Я подтолкнул в бок дорогого учителя, – да простит бог мне мою грубость.

– Ммм… – замямлил учитель. – Ммм…

– Да? Я вас слушаю, уважаемый профессор!

– Видите ли, уважаемый господин чиновник…

Я дернул учителя за фалду.

– То есть, виноват, я хотел сказать – уважаемый господин Концесском… То есть, не то…

– Ну, да это неважно, – продолжайте!

– Да, конечно… Я продолжаю… Видите ли, я полагаю, что мы все-таки возьмем эту концессию, хотя, конечно, не сомневаемся в верности ваших данных…

– Но торф, торф, – скажите же про торф! – прошипел Бартельс.

– Да, торф…

На минуту, только на одну минуту дорогой учитель задумался.

– Собственно говоря, наша концессия собирается преследовать не столь коммерческие цели, как научные. А потому, торф, то есть, я хочу сказать, обилие торфа – для нас не особо существенно! Нас интересует геологическое строение местности, нас интересует профиль дна озера Гнилого, словом, если с вашей стороны не встречается возражений, – мы хотели бы получить эту концессию! – блестяще закончил Оноре Туапрео.

– Пожалуйста, господа, но вы предупреждены! Вот договор – и мы его можем подписать.

Господин Бартельс взволновался пуще прежнего.

– А пункт, пункт об озере тут есть?

– Да, конечно – вот он, редакция, указанная вами: «Все извлеченное со дна озера Гнилого, или из недр, ныне лежащих под водами озера Гнилого – поступает в полную собственность концессионеров, французских поданных господ Оноре Туапрео, Дэвида Бартельса и Жюлля Мэнна».

– И мы беспрепятственно сможем это вывезти?

– О, помилуйте, вы же видите: «собственность подданных». Международное право…

– Ах да, да, вы правы, – международное право… Ну, прекрасно, прекрасно!

– Итак, – мы приступим?

– О да, да, – приступим!

Что говорить обо мне, самом младшем из концессионеров, что говорить обо мне, если даже почтенные седины и не менее почтенная ученость Оноре Туапрео, если даже почтенное и не менее почтенное состояние Дэвида Бартельса не смогли удержать пера в их руках без колебательных движений, именуемых дрожью. Конечно, у меня отчаянно дрожала рука, когда я подписывал этот знаменитый договор, но все-таки я его подписал. Дальше – было как во сне, все было покрыто каким-то лихорадочным, волнующим туманом. Мы сидели в креслах и ждали, пока покончат все формальности. Мне казалось, что мы ждем уже целую вечность, что этому томительному ожиданию никогда не будет конца. Откуда-то издалека, так мне показалось, – донесся голос:

– Ну вот и все, господа! – Прошу вас, вы можете получить договор.

Господин Бартельс крепко ухватил заветную бумагу и основательно запрятал ее в свой объемистый бумажник.

– Итак, господа, – желаю вам успеха!

– Да, да, – благодарим!

– Спасибо!

– Ф-фу! – наконец-то мы вышли на улицу.

– Такси! Такси!

В изнеможении от пережитого волнения, мы ввалились в первый попавшийся такси.

– Пошел прямо!

Автомобиль мчался и мы блаженствовали, отдыхая, словно после тяжкого, утомительного труда.

– Ф-фух!

– Уф-ф!

Каждый отдувался на свой манер. Автомобиль мчался, мелькали дома, – мы приходили в себя. Господин Бартельс хитро подмигнул нам левым глазом, вынул бумажник и вытащил желанный договор, скрепленный подписями и печатями. Мы с вожделением щупали эту бумагу, мы смотрели ее на свет, мы гладили ее, словно это было живое существо.

– Хи-хи! – подхихикнул дорогой учитель.

– Ха-ха-ха! – ответил господин Бартельс.

– Ох-хо-хо-хо! – залился я.

Мы смеялись. Автомобиль мчался, а мы надрывались от смеха. Мы хохотали так, как никогда уже больше не будем смеяться.

– Ох, ха-ха… Не могу!

– Ослы! Торф… ха-ха-ха – торф! Вы слышите, господа, – торф!

– Ох-хо-хо, – ну и ослы! Отдать сокровища града Китежа!

– Хи-хи, в полную собственность французских подданных!

– Ох, не могу, помру, помру! Живот, ох, живот!

– Погодите! Стойте!

В воцарившейся тишине только шины шуршали.

– Погодите! Но вы уверены, профессор?

Голос Бартельса был суров и угрожающ.

– Как в том, что мы только что смеялись!

Дорогой учитель торжественно поднял руку.

– Уверены? Ха-ха-ха!

Опять засмеялся Бартельс. Опять захихикал дорогой учитель. Опять захохотал я.

Автомобиль выезжал за город. Мы смеялись.