Сокровища града Китежа

17

Дэвид Бартельс не уставал подписывать чеки, и берега озера Гнилого со сказочной быстротой преображались.

Тесом свежих досок улыбались бараки рабочих. Резными коньками на окнах поглядывала контора. Железным шагом побежала вдоль берегов узкоколейка. Запыхтел паровичок. Сотни лопат вгрызались в землю. Отводные каналы щупальцами разбегались от озера. Где-то шипел подъемный кран и тяжело охал, вбивая сваи, паровой молот. Работы концессионного предприятия на озере Гнилом с каждым днем развертывались все шире и шире.

В конторе на новеньких ремингтонах стрекотали машинистки. Сгибаясь над журналами, прилежно вносили входящие и исходящие аккуратные регистраторы. Постукивал костяшками счетовод. Позванивал серебром кассир. Машина была пущена в ход, машина завертелась, – пошла, пошла, пошла! Господа концессионеры плутовато ухмылялись и исподволь потирали руки, предвкушая тот счастливый день, когда…

Ну да нет, лучше об этом не говорить. Да и некогда было особенно предаваться мечтам, – работа кипела, ею нужно было руководить, направлять, командовать. И господа концессионеры – командовали.

От конторы кабинеты концессионеров были отделены узким и длинным коридором.

Ведающий технической частью концессии

ЖЮЛЛЬ МЭНН

Надпись красовалась на кабинете № 1.

Кабинет Жюлля был прост, как и всякая рабочая комната: стол, стулья, чернильный прибор, телефон, да на стенах громадные полотнища карт. Здесь вечно было полно народу.

Сюда собирались на бесконечные совещания инженеры и прочий командный состав. Приходили комиссионеры и инкассаторы самых разнообразнейших фирм и предприятий. Ежедневно прибегали из рабочкома. Сюда заглядывали все, кто, так или иначе, причастен был к развернувшимся работам. В кабинете было грязно и накурено. На столе вороха бумаг производили впечатление погрома. Только пылкий темперамент француза в состоянии был во всем этом разбираться, со всеми сговориться и поладить, даже крепко поругавшись предварительно, и чувствовать себя, как рыба в воде.

Жюлль похудел. Он мало спал и ел без аппетита, но был доволен и радостен. С детства привыкший работать – он тяготился бездельем, и теперь работал запоем, взасос, со смаком. Мысль о сокровищах града Китежа жила где-то подсознательно и вспоминалась только в те редкие дни, когда удавалось написать письмо Клэр. Теперь главное и единственное – была работа.

Ведающий научно-экспериментальной частью профессор

ОНОРЕ ТУАПРЕО

Так гласила табличка на кабинете № 2.

Редко чья-нибудь посторонняя рука открывала этот кабинет. Здесь слышен был робкий перезвон склянок и пробирок, наглое шипение примуса, да вспыхивало синим, загадочным цветом пламя бесчисленных спиртовок.

В халате, перепачканном пятнами всех оттенков и запахов, бормочущим привиденьем, седовласым и мистическим, бродил Оноре от спиртовки к примусу, от реторты к колбе. Чертил таинственные знаки на доске, стирал их, снова чертил и опять стирал.

Изредка неосторожно заходил сюда кто-нибудь из инженеров.

Тогда гасли все примусы и спиртовки, Оноре ловил несчастного за пуговицу, подводил его к доске и начинал:

– Мой юный друг!

Или, если даже профессору было неловко назвать «друга» юным:

– Мой милый друг! Знакома ли вам история нашей старушки?

Пауза.

– Нет, она вам не знакома!

Профессор тянул полоненную пуговицу книзу и жертва падала в кресло.

– Старушка наша сейчас покрыта твердью, то есть землей…

Тут Оноре впадал в глубокий пафос и дальше уже не говорил, а вещал, потрясая сединами и пальцем.

– Милый друг! (Или: – Юный друг!) Сейчас наша старушка больна артериосклерозом. Да, да – склерозом! Все эти ваши хваленые материки ни что иное, как болезненные наросты старости. Да-с, наросты! А в дни своей юности, в дни далекой невозвратимой юности, наша старушка-планета была прекрасна и газообразна! Понятно? Молодая она была, юная, газовая, то есть, я хотел сказать, газообразная. Вот такая! Вот видите, в этой пробирке клубится нечто неопределенное и полупрозрачное, – вот такой была в дни юности наша земля. Тысячелетья, миллионолетья шагали себе да шагали, и вот постепенно…

Заблудшая душа, попавшая в кабинет № 2, измученная и усталая, только к вечеру освобождалась от профессора.

Утром уборщица выметала из кабинета очередную «открученную» у посетителя пуговицу, а Оноре опять чертил на доске каббалистические знаки, бегал от примуса к спиртовке и от спиртовки к доске.

Теоретические изыскания и лабораторные опыты по воссозданию первоначального хаоса, первичного космоса захватили и увлекли седовласого юношу и он ни о чем больше не думал.

Сокровища града Китежа? Ха! Они придут к нему неизбежно. Гениальный мозг (а в этом Оноре Туапрео не сомневался) сумел пустить и поставить на рельсы нужную машину, она работает исправно и бесперебойно. Она в конечном итоге положит к его ногам заслуженную часть сокровищ града Китежа. Это бесспорно, это не подлежит сомнениям. Усомниться в этом можно, только разве будучи Бартельсом, но и Бартельсу даны неопровержимые доказательства. Итак – сокровища града Китежа идут, а пока займемся первичным хаосом.

– Мой юный друг! (Или: – Мой милый друг!)

– Знаете ли вы, что такое земля? Нет, вы не знаете… Очередная пуговица жалобно попискивала в мощных пальцах ученого. Неизбежно уборщица выметет ее утром.

Главный директор господин

ДЭВИД БАРТЕЛЬС

Входить только с разрешения ведающего технической или научно-экспериментальной частью.

Жюлль Мэнн выдержал изрядную баталию с рабочкомом и за господина, и за приписку мелким, но четким шрифтом. Но в рабочкоме погорячились, а потом плюнули.

«Ну и черт с тобой, – господин так господин, лишь бы остальное по кодексу о труде!»

В стенной газете карикатуристы и рабкоры для «господина директора» не пожалели ни красок, ни рифм.

Господин директор расстроился, взбеленился и срочно вызвал Жюлля Мэнна.

– Вы видели эту гадость в коридоре?

– Гадость?

– Ну да, как же вы это иначе назовете?

– Я не понимаю…

– Ну вот, вы вечно не понимаете! Я тоже не понимаю, почему, собственно говоря, вы ведаете технич…

– Господин Дэвид!

– Господин Жюлль!

– Я вас попрошу, господин Бартельс…

– Да перестаньте вы! К черту! Я не об этом! Я возмущен! Я не допущу! Я не могу допустить! Хамье какое-то! Чумазые, грязные как свиньи, малограмотные рабочие и вдруг!.. Да что вы таращите на меня глаза? Вы видели эту самую газету, с позволения сказать? Вы смотрели карикатуры? Вы стишки читали?

– Да что вы молчите, в самом-то деле, что вы молчите? К черту! Довольно!

Бартельс с грохотом повалился в кресло и трахнул по столу кулаком.

– Господин ведающий технической частью, предлагаю вам немедленно выяснить, чьи это художества, и в 24 часа уволить виновных! В противном случае я…

Жюлль осторожно выглянул в коридор, поплотнее прикрыл дверь, запер ее и уселся в кресло напротив Бартельса.

– В противном случае вас, господин главный директор, осторожно возьмут вот за это место, приподымут и легонько поддадут вот под это место. Чуть-чуть, – только так, чтобы вы в кратчайший срок вылетели из пределов России. И это будет действительно противный случай!

– Ка-ак? Что! Да чтобы я… Да чтобы мне!..

– Господин главный директор, успокойтесь! Нервы – это дамская привилегия. Выпейте воды.

– Нет, позвольте!..

– Не позволяю, господин главный директор.

Этакого еще не бывало. Бартельс не привык к такому тону и от недоумения опешил.

– Вы плохо проштудировали, господин главный директор, наш концессионный договор.

– Не понимаю, при чем здесь договор?

– А вот вы потрудитесь достать его. Ну вот. Вот этот пункт вы прочтите и вдумайтесь в его смысл:

«Концессионеры подчиняются всем действующим в пределах Советского Союза законам и узаконениям. Любое нарушение настоящего пункта договора может повлечь за собой расторжение настоящего соглашения».

– Ну, и?..

– Ну, а вот вам книжечка о правах рабочих и их организаций. Я никогда с ней не расстаюсь. Почитайте, господин главный директор, – крайне занимательно.

Пауза.

– Ага!

– Да, господин главный директор, – ага!

Пауза.

– Надеюсь, вы поняли все, господин Бартельс?

– Да! Благодарю вас, Жюлль, – вы свободны!

Бартельс крепко сжал протянутую руку. Жюлль Мэнн вышел.

– А, черрт! – в негодовании Бартельс заметался из угла в угол.

– Ну ничего!

Главный директор застыл на минутку, затем на цыпочках подошел и запер двери, поплотней задернул занавеси на окнах и остановился в заветном углу.

Окованное медью, запертое сложными замками, висело там сооружение, схожее с иконостасом.

– Сокровища града Китежа даждь нам днесь! – молитвенно прошептал Бартельс и вложил ключик. Мелодично пропели замки. Створки иконостаса раскрылись. На голубом бархате, изъеденный временем и водой, красовался обломок древнего китежского ларца. Бартельс вынул его и, любовно поглаживая, поднес поближе к свету. В углублении, в самом углу обломка, на специальной шелковой подушечке лежал причудливой формы золотой слиток. Он тускло поблескивал жадным желтым цветом. Бартельс сощурил глаза в узенькие щелки.

Исчезла куда-то комната и перед глазами уже не ларец, а длинный, бесконечный коридор и в нем золото. Золото, золото – без конца. Миллионы причудливой формы слитков, – это древние китежские монеты. Они льют призрачный желтый свет. Он ласково греет бартельсово сердце. Ему становится тепло и уверенно. Блаженная улыбка растягивает губы. Рука нежно, нежно, чуть слышно поглаживает и слиток, и обломок ларца.

– Верую, господи! Верую! Но помоги моему неверию!

В молитвенном экстазе, высоко возносясь над всеми обидами и горестями, шепчет умиленно Бартельс. А бесчисленные золотые слитки града Китежа желто и мягко подмигивают ему, бодрят.

Телефонный звонок нарушает идиллию.

Бартельс возвращается на землю. Поспешно кладет он на шелковое ложе монету и в бархатный иконостас обломок ларца. Поют мелодично замки и, спрятав ключ, Бартельс подходит к телефону.

– Алло! Да, это я! Главный директор.

Опять уверенно и бодро движется Бартельс вперед к своей цели, к своим сокровищам. Он тщательно проштудировал концессионный договор и детально ознакомился с интересующими его статьями советского законодательства. Он твердо идет к намеченной цели. Он уверенно и не задумываясь подписывает чеки. О! Он получит на каждый выданный рубль проценты, каких еще не видывал мир!

А когда приходят минуты слабости и одолевают сомнения, – господин главный директор запирается в кабинете и священные реликвии из медного иконостаса снова и снова возвращают ему бодрость и уверенность.