Сокровища града Китежа

14

Первые лучи восходящего солнца едва румянили спокойные воды озера, когда я проснулся.

Ах, черт побери, – как хорошо жить на свете, когда с тобою молодость, вера и надежды, близкие к осуществлению!

В лагере еще все спало, и только постель Оноре уже была пуста. Он, по-видимому, поднялся еще раньше и куда-то ушел. Я осторожно встал, чтобы никого не разбудить и, шагая через спящих, пробрался к Ивану Федоровичу, – так звали нашего водолаза. Он лежал, раскинув руки в стороны, и храпел, как говорят французы – во все носовые завертки.

– Иван Федорович, а, Иван Федорович! – окликнул я осторожно. Храп усилился, и к нему прибавилось сладостное причмокиванье.

– Иван Федорович!

– Агммм… Хрр! Хррру!

– Да проснитесь же!

– Угу! Мм-да! Мм-да!

Иван Федорович благожелательно улыбнулся, не открывая глаз, и перевернулся на другой бок. Причмокиванье и храп усилились. Выведенный из терпения, я изо всей силы ущипнул его.

– Что? А? – рявкнул по-медвежьи на весь лагерь и вскочил в испуге Иван Федорович. Я поспешно прикрыл ладонью его необъятный рот.

– Шшшш! Тише! Это я.

– Ах, вы?

– Ну да – я.

– Какого же вы черта щиплетесь? Я думал, что какая-нибудь змея болотная добралась до меня, – перепугался смертельно.

– Да нет, это я. Слушайте же, Иван Федорович… Тшшш! Кажется, кто-то проснулся! Да пригнитесь же вы! Нет, – показалось. Я пришел напомнить вам все, что вы должны сделать…

Глаза Ивана Федоровича налились кровью, руки сжались в кулаки. Недоумевая, я все же, на всякий случай, отступил.

– Послушайте, вы, француз тонконогий, – вы хотите, чтобы я вас превратил в отбивную котлету?

– Тише, ради бога тише, Иван Федорович!

– Да что я в самом-то деле, мальчишка, что ли! Только что был этот самый, дедушка ваш сумасшедший, тоже разбудил меня, – теперь вы! Что же это, в издевку, что ли? Так тот хоть не щипался, а вы…

– Я умоляю вас, Иван Федорович, – тише! Я ведь не знал, что господин Туапрео уже разговаривал с вами сегодня.

– То-то, – не знал!

– Да, но вы все помните, Иван Федорович?

Отнюдь не ласково, но очень выразительно посмотрел на меня Иван Федорович, сплюнул презрительно, лаконически бросил «помню!» и, не обращая на меня внимания, улегся и почти моментально опять захрапел. Я выждал с минутку, убедился, что все, в том числе и господин Бартельс, мирно спят, – и пошел к озеру.

Удивительный народ эти русские, с ними ужасно трудно сговориться, в особенности, если они хотят спать. И подумать только, что в руках этого заросшего бородой человека – наша судьба! Нет, лучше не думать!

По берегу озера я направился на поиски Туапрео. Я изрядно устал, пока нашел его, но дорогой учитель был неутомим. Он ползал на коленях по крутому обрывистому берегу, что-то измерял, записывал в свой блокнот, вычислял, опять ползал и опять измерял. То в одном, то в другом месте он набирал полные пригоршни вязкого грунта, растирал его между ладонями, смотрел на свет и даже, кажется, пробовал на вкус.

Увлеченный работой, учитель не замечал меня. В восхищении перед неутомимостью этого великого человека, я тихонько присел на землю и восторженно наблюдал за ним. На лице ученого играла торжествующая улыбка, по-видимому – изыскания увенчались успехом. Наконец, Оноре Туапрео окончательно стряхнул с ладоней землю, спустился к озеру, обернулся и заметил меня.

– Дитя мое! Вы здесь? Как это прекрасно! Идите-ка сюда! Сюда, сюда!

Мы оба опустились на колени и поползли по обрыву.

– Вот видите, дитя мое… Вы знакомы с геологией?

– Нет, дорогой учитель, не имел чести знать этой прекрасной дамы.

– О да, Жю, вы не ошиблись, – эта дама действительно прекрасна, даже несмотря на свой почтенный возраст. Ну, так вот, я вас познакомлю. В то время, когда земля представляла собой еще жидкое, расплавленное тело…

Я до сих пор с восторгом вспоминаю эту импровизированную лекцию. Она была блистательна и глубока. Я сразу познакомился с геологией, с геохимией, с третичным периодом, напластованиями меозойской эпохи и еще с двумя десятками каких-то эпох и периодов. Правда, к концу лекции все. эпохи и периоды перепутались у меня в голове в полнейший хаос мироздания, но ведь это вина моя, а не дорогого учителя, – лекция была блестяща! Наконец, учитель кончил.

– Надеюсь, вы поняли, дитя мое?

Я поспешил уверить вдохновенного лектора в том, что я все превосходно понял и даже, для вящей убедительности, ввернул какое-то, не то минозаврное, не то палеозойское словцо. Мне ужасно хотелось есть и я трепетал от боязни, что Туапрео усомнится в моей понятливости. Но на сей раз мне повезло.

– Ну вот, ну вот, – я всегда говорил, Жю, что из вас выйдет толк.

– О, вы великодушны, учитель, но кажется, нам, пора в лагерь, вероятно нас заждались с завтраком.

– С завтраком? – удивился Туапрео и под ложечкой у меня тоскливо заныло.

– Ах да, с завтраком!

У меня отлегло от сердца и мы направились к лагерю.

Над лагерем стоял гомон и шум. Из ближайших деревень съехалось десятка два подвод с любопытствующими крестьянами. Неведомо каким образом, но они узнали, что в озеро будет опускаться водолаз – водяной человек, – и вот, пользуясь нерабочим днем, они приехали посмотреть. Рабочие и крестьяне усиленно обменивались впечатлениями, делились новостями и вообще вели себя так, как будто они старинные друзья и знакомые, а не только что случайно встретившиеся люди. Вероятно, это особенность русской нации – так быстро знакомиться и даже, я бы сказал, дружить. Впоследствии я узнал, что этот своеобразный обычай имеет и свое название, – «смычка».

Когда мы с дорогим учителем подошли к лагерю, – все уже было готово к тому, чтобы начать изыскания, ждали только нас. Лодки были спущены на воду. Господин Бартельс, явно чем-то расстроенный, поспешно отозвал нас в сторону.

– Господа! – торжественным полушепотом начал Бартельс. – Господа, неприятные новости!

– Что случилось?

– Не знаю, случилось ли, но боюсь, что случилось!..

Мы с дорогим учителем сгорали от нетерпения, но, зная отвратительную манеру Дэвида Бартельса медлить и говорить с многозначительными паузами, – кротко молчали.

– Боюсь, господа, что нас опередили!

– Что?

– Как?

– Да так! Вот эти крестьяне рассказывают, что несколько дней тому назад здесь уже были какие-то люди, «водяные люди», как они говорят. Эти самые водяные опускались на дно, исследовали, кажется, что-то нашли…

– Ну, ну! И…

– Но, к счастью, нам повезло, – на обратном пути поднялась буря и они перевернулись. Все ими найденное опять затонуло. Они уехали ни с чем.

– Ну, а дальше, дальше-то что?

Господин Бартельс покраснел от возбуждения.

– Ведь это значит, что о сокровищах знает еще кто-то! И этот кто-то уже пытался их обнаружить!.. И, может быть, обнаружил!..

– Ура! Ура! Ура! – в восторге закричал я и бросился на шею сперва дорогому учителю, а затем господину Бартельсу.

– Чего вы орете? Молодой осел, чего вы орете? – багровея, уже не шептал, а кричал господин Бартельс. На радостях я пропустил мимо ушей нелестный эпитет.

– Да как же не орать, ведь это прекрасно, превосходно, восхитительно!

Мои собеседники ничего не понимали.

– Ну да как же, ведь, стало быть, мы не ошибаемся, стало быть, сокровища здесь!

– Да, но эти люди, которые были…

– Чепуха! Чепуха, чепуха и еще раз чепуха!

Я выдержал значительную паузу.

– Господин Бартельс, позвольте мне на минутку ваш бумажник.

Бартельс протянул бумажник. Я вынул концессионный договор, развернул его, разгладил. Показал Бартельсу и учителю подписи и печати, опять выдержал паузу.

– Господа! Договор подписан, скреплен печатями и не какими-нибудь, а правительственными, а, следовательно, как говорят у нас во Франции, – никаких гвоздей!

С благодарностью, молча, жали мою руку Туапрео и Бартельс. Затем мы трижды прокричали – «Vive la France!» и опять приняли степенный и достойный звания концессионеров вид.