Ш.У.М.

«То есть выйти можно только через здание? — перебил Шрам. — Не пробовали, не загонять себя в подобные ловушки?»

«А где нам их строить? Посреди дороги, что ли? — староста посмотрел на Шрама, как на умственно отсталого. — Нас и так гоняют стражи. Если мы будем просто селиться вдоль границе, нас быстро всех переловят и казнят, под разными предлогами. Поэтому живем мы, в основном, в глубине трущоб, а на границе строим, только подобные, стратегически важные как этот приют, здания. Которые надежно маскируем».

«То есть вопреки мнению партийцев, никакого оружия у вас нет? Вы просто прячетесь?» — как бы сам додумал ответ на свой же вопрос Шрам.

«Есть. — на удивление Шрама, ответил староста. — У нас достаточно оружия, найденного на раскопках. Ты думаешь, это вы основные копатели, которые снабжают всем необходимым аббатство? Это мы всё ищем, а потом вашим копателям вымениваем на всякие свечи и мясо. Мало кто из ваших копателей рискнет уходить далеко за трущобы, в заброшенные города старой эры. А у нас выбора нет, это наш образ жизни. А точнее образ выживания».

«То есть партийцы были правы. Они действительно могут найти склад». — очередной раз подытожил Шрам.

«Не могут! — опять развеял догадки Шрама староста. — О том, что у нас есть оружие, знает каждый стаж, дежурящий на границе. Но он об этом никому не скажет, и искать не станет. За поколения сосуществования, у нас выработались негласные правила. Мы не используем оружие на границе, а стражи не забредают глубоко в трущобы. Никто об этом на официальном уровне не договаривался, но каждый понимает, что это единственно верное решение. Что будет, если мы придем с оружием? По нам начнут стрелять, а там, либо нас истребят, а такой расклад нас не устраивает, либо мы возьмем числом и истребим партийцев, а по дороге и последователей. Но, что это даст? Голодную смерть. За века, знания в вашей инфраструктуре для нас утерялись, мы не сможем сами вести хозяйство или производить для быта необходимые вещи. Другими словами, открытое применение оружия — невыгодно всем. Вот мы и изображаем, что боимся стражей, а стражи изображают, что держат нас в страхе».

«Но ты же сам сказал, что не селитесь, открыто на границе, потому что вас казнят. — заметил Шрам. — А теперь говоришь, что это не вы стражей, а стражи вас боятся».

«А ведь, вы последователи считаете себя намного умнее нас. — староста с ухмылкой покачал головой. — Мы все люди, мы боимся стражи, стража боится нас. Все друг друга боятся, потому что нет четких правил. Ну, заберут стражи на границе десяток апатридов, ну казнят их за выдуманные грехи. Что нам-то делать? Брать оружие? Не вариант, как я уже объяснил ранее. Терпеть? Тогда нас так потихоньку всех истребят. Вот и получается, что единственный выход, это находиться подальше друг от друга и минимизировать наши встречи».

«То есть, в подвале приюта остались апатриды, а на этажах партийцы? — спросил, уже не утверждая Шрам. — А почему они днем не ушли?»

«По той же причине, по которой ты сюда вернулся. — ответил староста. — Мы не думали, что партийцы вернутся так скоро, но чтобы не рисковать, решили переждать до ночи и спокойно всех вывести. Ты ведь этим же руководствовался? Вы все по ночам спите, под страхом, быть пойманными стражей, а стража эта сидит в трактирах, и не жаждет с нами пересекаться на пустых улицах».

«Ну, гулять-то по ночам не наказуемо». — оправдался Шрам.

«А у вас всё не наказуемо. — усмехнулся староста. — Но это лишь от того, что вы сами строго соблюдаете правила, которых, как бы, нет. Вам нарисовали круг и сказали не нарушать его границ. Наказания, конечно, за выход нет, но пересекать черту нельзя. И вы, сдавливая друг друга, мнетесь все в этом тесном кругу. И успокаиваете себя тем, что если я захочу — я выйду, так как наказания нет. Просто, пока, не хочу. Просто, пока, останусь давиться внутри. И так, изо дня в день, из года в год, с каждым поколением, вера в то, что выйти можно, но нужно стоять внутри, только крепнет в сознании каждого последователя. И поэтому сегодня эти несуществующие границы круга крепче каменных стен аббатства».

Шрама переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, он узнал много нового, того, о чем, либо не говорили вовсе, либо говорили, но в искаженной форме. С другой, для него было моральным ударом то, что учил его жизни — апатрид.

«Прошу, пойдем скорее. Я остальное объясню позже. — староста снова тянул за локоть Шрама. — Люди пойдут только за тобой».

«Почему за мной? Они же меня даже не видели? — упирался Шрам. — Объясни!»

«Хорошо, по дороге». — сдался староста.

Шрам и староста, по темным улицам, огибая дугой приют, направились к какому-то зданию, где их ждали какие-то люди, которые почему-то должны куда-то пойти только за Шрамом. Шрам понимал, что сейчас для него начнется новая череда проблем, но закончить такой насыщенный день спокойствием, он себе позволить, попросту, не мог.

«Ну, может, теперь объяснишь?» — напомнил Шрам.

«Да. — согласился, в пол голоса, староста. — Как ты уже, наверное, понял, наш быт сильно отличается от вашего, но мы так же признаем существование определенных высших сил. Мы, конечно, не поклоняемся вашему спасителю, не ходим в храмы и не ведем службы, но, мы верим в определенные силы. В силу воли, в силу духа, в силу равенства. В то, что каждый хозяин самому себе. Не буду сейчас вдаваться в подробности, скажу лишь, что ты Шрам, для многих апатридов, что-то вроде вашего спасителя».

«Ты меня в конец запутал. — раздраженно бубнил Шрам, плетясь за старостой. — Если каждый хозяин сам себе, то почему за мной должен кто-то идти? По вашей же идеологии я не могу ни кем управлять».

«Ты для них не вожак, ты для них пример. — ответил староста. — И каждый, без колебаний, последует за тобой».

«Пример в чем? За какие такие заслуги?» — не унимался Шрам.

«За сегодняшние. — ответил староста, не оборачиваясь на крадущегося следом Шрама. — История этого поверья длинная, поэтому, в данных условиях, пересказывать я её не буду, а суть ты уже услышал — мы давно ждали человека, подобного тебе. Человека не из апатридов, который заступится за апатрида».

«Тогда вы сильно ошиблись. — не задумываясь ответил Шрам. — Я уже десять раз пожалел о своем поступке. Я, вообще, это не из жалости, а из своих личных побуждений сделал».

«Не имеет значения. — спокойно ответил староста. — Главное то, что сделал. А чем ты руководствовался — дело третье. Со временем, всё встанет на свои места».

«Ладно. — Шрам уже устал спорить и решил просто «плыть по течению». — И мне нужно какую-то речь произнести? Или эффектно появиться перед твоими людьми?»

«Не знаю». — ответил староста.

«Как это? Ты же сам сказал, что я избранный, люди только за мной пойдут и так далее». — удивился Шрам.

«Да, так и есть. Но я не знаю, что ты должен им говорить, или делать. Я знаю, что они за тобой пойдут. — пояснил староста. — Время само всё определит».

Шраму такая идеология подходила. Он давно уже не хотел ничего решать или придумывать, поэтому, принцип «жди и всё решится» его вполне устраивал.

Когда новый спаситель с проводником уже почти обогнули приют, из захваченного здания повалили партийцы. Десятки партийных стражей и курьеров выбежали и встали в метрах пятидесяти от приюта, по другую сторону от Шрама и старосты. Все они пристально следили за зданием, как будто из него сейчас должны пойти пойманные и сдавшиеся апатриды, которых партийная стража, всё-таки нашла. По крайней мере, так думал Шрам, наблюдая из темноты за происходящим. Староста так же, наблюдал за партийцами, не предпринимая никаких действий.

«Похоже, ваших взяли». — предположил Шрам.

«Похоже. — не отрываясь от наблюдения, согласился староста. — Не понятно только зачем».

«А скорее всего их всех убили». — поправил свою мысль Шрам.

«Чего?» — староста с ужасом повернулся на Шрама.

«Ну, сам посуди, — начал объяснять Шрам. — партийцы вышли и чего-то ждут. Чего они ждут?»

«Явно не апатридов. — ответил на свой же вопрос Шрам. — Апатридов бы они, как и днем, вытаскивали бы за шкирку. А тут просто стоят и ждут, пока те сами выйдут добровольно?»

«Точно. — с еще большим ужасом в глазах, согласился староста. — Они бы и не вышли никогда».

«Нам нужно попасть внутрь! — староста за рукав потянул Шрама в сторону приюта. — Быстрей!»

«Погоди. — Шрам сопротивлялся, явно не желая повторять дневную ошибку, да еще, и без явной выгоды в виде Филии. — Какой смысл опять смотреть на трупы? Их уже нет. Смирись. Сейчас еще и нас не будет, если заметят».

Но староста тянул Шрама за собой по направлению к зданию.

«Ты хоть понимаешь, что происходит? — не унимался староста. — Партийцы откровенно провоцируют нас, истребляя беззащитных! Такой вопиющий случай впервые!»

«Ну, так давай отойдем к твоим людям и уже там, на безопасном расстоянии, будем думать, что делать дальше». — Шрам, по-прежнему предпринимал попытки освободить себя от участия в очередной безумной затее.

«Нам нужно убедиться, что всё именно так, как мы представляем. — нервно бормотал староста. — Малейшая ошибка, и последствия будут в тысячи раз страшнее дневных! И это коснется не только нас и партийцев, это коснется и вас, и аббатов! Всех!»

Староста продолжал тянуть Шрама за собой к цели. Они уже не крались, а практически бежали, быстро приближаясь к приюту. Шрам постоянно косился на партийцев, стоявших в стороне и не обращающих внимания на приближающихся к зданию лазутчиков. При этом Шрам смотрел на них не от боязни быть раскрытым, а от того, что его взгляд приковывали к себе люмины партийцев.

Люминами назывались фонари, которыми пользовалась партийная стража по ночам. Они были похожи на обычные фонари, но свечи внутри этих устройств имели более холодный и ровный свет, а что самое поразительное, свет этот не распространялся равномерно вокруг, а бил далеко вперед, в сторону, в которую была направлена люмина. Шрама и раньше привлекали ночные огни аббатства, но сейчас, десятки этих огней были от него, в каких-то полсотни шагов, и это приковывало взгляд, заставляло наслаждаться моментом, вместо того, чтобы переживать о смертельной опасности.

Когда до ближайшего окна оставалось не более десяти шагов, Шрама ослепил ярчайший свет, бьющий прямо в глаза, затмевающий всё белой пеленой. Свет этот был настолько сильным, что казалось, это млечное зарево проникает прямо в голову, заполняя собою всё её содержимое. Даже звук перестал проникать через эту молочную плёнку. Ничего не видя, и в полной тишине, Шрам быстро потерял способность ориентироваться в пространстве и рухнул на землю.

«Нас заметили. — уже на земле подумал про себя Шрам. — Нужно было вместо глупого любования фонарями, следить за бдительностью партийной стражи. Очередная глупость, и уже не первая в моем сегодняшнем списке».

Шрам попытался подняться и протереть глаза, чтобы хоть немного вернуть зрение. Он с трудом перевернулся на живот и, приподнявшись на одной руке, второй вытер лицо и глаза. Зрение начало понемногу возвращаться, сопровождаясь тошнотой и головокружением. Приглядевшись, Шрам смог увидеть перед собой землю, на которую, из рассеченного затылка, стекая по лбу и щекам, капала кровь.