Двойная старуха

II

На ужас всему окрестному населению вырастал молодой граф.

Люди, трепетавшие его отца когда-то, вспоминали о его времени как о счастливом. Теперь стало гораздо хуже. То и дело вокруг замка горели деревни, но убегать из них никому не удавалось: стража молодого графа становилась кругом и била на выбор спасавшихся. Остальных приводили к юноше, и он учился стрелять из лука в живые мишени. Дороги вокруг стали непроездными с тех самых пор, как графу, еще мальчику, отец в первый раз подарил лук. Полуребенок становился с ним в амбразуре наружной стены и ждал. Вон вдали, из-за тех раскидистых платанов показывается конь, на коне едет закутавшийся в плащ странник. Молодой граф уже припал к луку и сторожит движущуюся цель острым наконечником стрелы. Несчастный поравнялся с замком – и, с пронзительным звуком рассекая воздух, летит навстречу ему «крылатая вестница», как называли стрелу поэты того времени. Потом граф дошел до еще большего изуверства. Он заметил, что многие раненые успевали ускакать от него. Мальчик добыл убийственного яда и отравлял наконечники своих стрел. Сын бедного, но благородного соседа, хилое дитя, с прекрасными и кроткими глазами, приезжал иногда к нему. Раз в замке гостила дивная красавица, близкая родственница молодого графа. Она не любила его, зато страстно целовала чудные глаза его товарища. Молодой граф ночью прошел в комнату к своему гостю, схватил его и ослепил. Как ни был слаб, сравнительно со знатным феодалом, сосед, но в отчаянии он бросился на его замок с небольшою дружиною своих слуг. Бой продолжался целый день. С львиною отвагой кидался отец ослепленного мальчика на серые башни и стены. К вечеру ему удалось прорваться к старому графу. Они схватились, и на глазах своего сына, освирепевшего как бешеный волк, старик был задушен оскорбленным соседом и сброшен в ров. Бой окончился, как и следовало ожидать, погибелью смелого дворянина. Его окружили, и молодой граф лично, забыв свои гербы и короны, как палач повесил его на главной башне родного замка, вместе с его изуродованным мальчиком-сыном. С этих пор запустел дотоле благодатный край. По его дорогам никто не смел ездить, потому что новый властелин, наскучив охотою на зверя в диких лесах, принадлежавших ему, охотился теперь с собаками на людей. Их травили как волков и убивали на потеху титулованному злодею.

Раз молодой граф заблудился. Он отстал от своих, а дремучая чаща, казалось, все теснее и теснее сдвигалась кругом. Все одни и те же деревья, как колонны громадного храма, уходили в высь, где их вершины переплетались таинственными сводами. Пробираясь через колючие кусты, разросшиеся между лесными великанами, юноша изорвался весь. Он кричал, звал на помощь, но кругом стояла такая торжественная, такая молитвенная тишина, что путник поневоле и сам замолчал. Совсем непривычные ощущения закрались в его душу. Он смотрел, как тихо и важно колыхались ветви, следил за полетом яркокрылой бабочки, а когда легкий ветер пробегал по вершинам деревьев, – их гул казался ему величавее звуков органа в гигантском соборе доброго города Страсбурга, куда раз он попал вместе с покойным отцом. Наконец, он почувствовал себя усталым. Около бежал ручей, переливаясь по камешкам и словно каждому из них кидая свое веселое «здравствуйте». Молодой граф припал к нему высохшими от жажды устами. Потом омыл разгоревшееся лицо и сел около. Мало-помалу непривычный мир проник в его душу. Он начал следить с любопытством за полетом какой-то пестренькой птички. Она то садилась на кончик ветки, то срывалась с места, суетливо чертила воздух во всех направлениях и камешком падала в траву, чтобы сейчас же вспорхнуть оттуда и снова уцепиться за гибкий сучок. Должно быть, хорошо всякой твари жилось здесь… Умный дятел задолбил где-то в дерево, куковать стала кукушка, а молодой граф все сидел и смотрел, точно в первый раз он видел этот мир. Он сам не знал, долго ли он пробыл так в молчаливом созерцании, когда вдали послышался дрожащий, старческий напев… Граф приподнялся и прислушался. «Те Deum laudamus» тихо звучало под сводом леса, и разом все точно смолкло и притаилось, внимая великой по своей простоте молитве. Сильнее закурились цветы, точно кадила, открывая свои полные дыханием фимиама венчики. Даже вся сквозная, горящая синим блеском, точно сапфир, стрекоза повисла в воздухе, будто и она смирила свою вечную суету при имени Бога живого… Молодой граф, наконец, опомнился и пошел навстречу певшему. Вот впереди мелькнуло что-то серое; наконец, показался босоногий отшельник, подпоясанный веревкой… Голова его была открыта, седые волосы падали вниз, длинная седая борода была ниже пояса.

– Кто ты? – по своему грубо и дерзко крикнул ему граф.

Пустынник остановился, спокойно посмотрел на него.

– Прах! – ответил он.

– Что такое? – изумился юноша.

– Ты спрашиваешь, кто я, – говорю: прах. Прахом был – прахом буду!..

– Где жилье твое?

– Близко… Если тебе нужен отдых и хлеб, зайди!

Граф пошел за стариком. Тот, войдя в небольшой грот, бывший, действительно, недалеко, прежде всего снял с юноши изодранную обувь и обмыл его ноги. Потом подал ему воды, хлеба и несколько овощей, бывших в этой пустынной, самим Богом уготованной келье. И пока юноша ел, старик приволок целую охапку ветвей и листьев и, бросив на это свой плащ, устроил ему грубое ложе. Забыв поблагодарить отшельника, граф улегся.

– А ты что будешь делать? – спросил он у старика.

– Молиться за тебя!

– За меня нельзя молиться, я слишком великий грешник. Меня Бог уступил в вечное владение черту, а с этим мы даже друзья. Я уже немало отправил в ад народа, и мы живем в полном согласии!

Но пустынник уж не слышал. Он весь ушел в свою молитву, стал на колени и с таким восторгом устремил увлаженные глаза на грубо сделанную статую Мадонны, что, несмотря на усталость, молодой граф приподнялся и посмотрел – нет ли там чего-нибудь особенного, за этой Мадонной.

– Послушай, святой отец! – прервал его молитву юноша.

– Что тебе?

– Разве может слышать тебя камень?

– Не богохульствуй, несчастный!.. Замолчи! Разве ты не слышал о Филиппе Жестоком?.. Он также произносил хулы на Непорочную – и молния пала на него и спалила великого грешника, так что он не успел даже прошептать покаянного слова!

– Зачем же это покаянное слово?

– Если оно от сердца, если оно искренно, Господь прощает за него многое!

– И все простить может?..

– Нет предела Его милосердию!

– Спасибо, монах. Я, знаешь, прежде сомневался, а теперь вижу, что все можно делать, только потом сходить к капеллану и порассказать ему об этом, – и св. Петр сейчас же явится со своими ключами.

И молодой граф, повернувшись спиной к отшельнику, заснул.

Всю ночь ему спилась какая-то полуобнаженная, бледная и больная женщина, распростершаяся на плитах перед статуей оскорбленной им Мадонны. Женщина молилась о своем сыне и, рыдая, билась головою о камни. И Мадонна с кротким и печальным лицом внимала ей – а поутру, когда в стрельчатое окно заглянуло тихое утро, отверзлись уста статуи, и она шепнула что-то молившейся. Странно, граф узнал в виденной во сне комнате капеллу своего замка. Женщина с просветлевшим лицом поднялась и подошла к нему. Она положила руку ему на чело – и неведомое доселе спокойствие разлилось по всему его телу. «Кто ты?» – спросил он. Она все так же молча смотрела на него… «Кто ты?» – попробовал было он сбросить ее руку… Женщина наклонилась и поцеловала его… «Кто ты?» – наконец, крикнул он и проснулся.

В отверстие пещеры лился свет… Солнце сияло сюда сквозь зелень густого леса. Пустынника не было. Одна каменная Мадонна стояла в глубине этого грота. Весело пели птицы, и слышался громкий говор ручья, пробегавшего по каменьям. Юноша вскочил со своей лесной постели… Скоро сюда вернулся и пустынник. Он подал графу холодной как лед воды, хлеба и плодов. Тот только поморщился, глядя на все это.

– А вина у тебя нет?

– Нет!

Юноша быстро съел предложенное ему. При дневном свете он заметил на стене висевшие латы и шлем.

– Чьи это? – спросил он у отшельника.

– Мои были! – потупился тот, садясь на деревянную колоду, стоявшую в пещере.

Юноша рассмотрел щит с гербом… Он брошен был в дальний угол.

– Разве ты был рыцарем? – удивился гость, подходя к щиту и рассматривая лилии, изображенные на нем.

– Был великим грешником и ушел в пустыню спасти свою душу!

– Что значит быть грешником?.. Против кого грешил ты?

– Разве капеллан твоего замка никогда не говорил тебе об этом?

– Нет. Я не слушаю вздора!..

– Усмири свою сатанинскую гордость!.. Бог накажет тебя за нее до седьмого колена… Знаешь ли ты род феодала, владеющего замком на Черной горе?..

Еще бы ему было не знать! Пустынник не угадал в нем самого владельца.

– Сколько поколений грешников – одни за другими следуют в нем… И никогда не появиться праведнику среди нечестивых!

– Так думаешь ты – в роду этих графов никогда не будет святого? – насмешливо улыбнулся юноша.

– «От плодов их познаете их». Когда вырастают гроздья на терниях или смоквы на репейнике? Смертные грехи на этом роде! Никогда не простятся они ему!..

И старик вдохновенно поднял руку, точно он кому-то грозил ею.

Граф нахмурился; недобрые молнии засверкали в его и без того мрачных глазах.

– А как же ты, старик, вчера говорил, что покаяние очищает грех?

– Какой грех? Разве есть покаяние для графа? Говорю тебе – вечность он будет гореть в огне неугасимом со всем своим злодейским племенем!

– Молчи!.. Или я вырву твой лживый язык и брошу его псам нечистым. Молчи, безумец, я – сам граф!..

И он назвал себя.

– Язык мой дан мне не для одной молитвы, но и для обличения; а ты давно превысил меру злодейства. Помни!..

Но ему не пришлось окончить. Юноша кинулся на него и положил одним ударом меча к ногам своим праведника.

Смутный страх закрался ему в сердце, но он сейчас же пришел в себя.

– Не все ли равно?! Ведь он же сказал, что мне нет прощения. Одним больше, одним меньше – не все ли равно теперь?!

И он, уж не думая ни о чем, беззаботно вышел, как будто бы не случилось сейчас черного дела. Лес был так же свеж, прохладен и светел; так же колыхались свежие ветви деревьев; так же пели птицы, задорно перекликаясь между собой; так же шаловливо бежали ручьи. Граф скоро добрался до тропинки, о которой еще вчера ему рассказал пустынник. Поселяне, в обычное время принесшие хлеб отшельнику, нашли его мертвым и похоронили убитого посреди пещеры. Само воспоминание о нем скоро изгладилось из памяти графа. Много еще совершил он зла потом, обратив в пустыню доселе цветущий край, так что даже император решил покончить с самовластным феодалом, как вдруг из всех окрестностей потянулись люди в новый крестовый поход. Убивать и грабить более было почти некого, а гроза, надвигавшаяся со стороны не любившего шутить императора, была не из тех, над которой можно было смеяться. Молодой граф, чтобы положить конец всему этому, собрал своих воинов, поручил старому мажордому управление замком, а сам отправился в числе крестоносцев во главе небольшого отряда, который, проходя по христианской стране, всюду оставлял за собою руины и пожарища…