Последний парад[сборник]

Постоянные гости

Сергей Алексеевич проснулся, открыл глаза, но в них еще было то испуганное выражение, какое сохранилось от сна. Он посмотрел на солдатскую фотографию, висевшую над его кроватью, протянул руку — у него большая, перевитая узловатыми венами рука со старческими прогалинами на коже — и снял фотографию. Смахнул с нее пыль: видно, эта фотография висела здесь по привычке и никто ее не протирал. Теперь это будет его забота.

Сон еще не ушел от него, и какая-то странная военная песня, может быть времен гражданской войны, звучала в нем. Ну да, кто-то играл на трубе. Опять на трубе. Все песни, которые он иногда вспоминал, хотел он этого или нет, «играли» в нем на трубе. А может быть, в нем звучала-то всего одна и та же песня, только он не признавался себе в этом.

Сергей Алексеевич долго, будто нехотя, возвращался к повседневной жизни, и лицо его приобретало обычное замкнутое, несколько чопорное выражение.

Витька тогда сказал ему: «Ты не волнуйся, я ловкий. Я осторожно. И наган у меня есть». А он ему ответил: «Наган оставь». И больше он тогда не нашел никаких слов.

Сон, кажется, ему приснился только что, под утро. Он стоял в углу комнаты в брюках, но в нижней рубахе, и к рубахе были приколоты ордена, и иногда эти ордена, цепляясь друг за дружку, издавали легкий звон. А потом нараспашку открылась дверь, точно дунул сильный порыв ветра, и на пороге появился солдат.

Он его сразу узнал: это был хозяин дома. У солдата на одном плече был вещевой мешок, на втором — шинель в скатке…

Он стоил неслышно и наблюдал за солдатом. Он-то хорошо знал это ощущение возврата домой после долгого и тяжкого расставании и не хотел ему мешать. Он-то хорошо понимал, что значит попасть в ту самую комнату, которая десятки раз представлялась там, на фронте, в холод и мороз, в минуты передышки в бою или в забытьи, когда ты чувствуешь, что уходишь из жизни… Вот солдат провел рукой по столу и подумал, видно, что скоро сядет за этот мирный стол, и пальцы, что трогали простую грубую клеенку, слегка дрожали от волнении… Потом подошел к старому самодельному комодику и улыбнулся ему, как давнему забытому приятелю… И вдруг заметил его…

Он никогда раньше не встречался с этим солдатом, но лицо его показалось ему до боли знакомым: усталое, уже немолодое, и эти говорящие глаза, и эти усы с прокуренной…

«Значит, все же вернулся», — сказал он.

«А ты кто такой?» — вместо ответа строго спросил его солдат по праву хозяина.

«Это я, Приходько, твой комдив, — сказал он. — Неужели не узнал?»

«Товарищ генерал?! — радостно ответил солдат. — Вот это встреча!»

«Знаменитый Приходько, который прошел всю войну…» «А все потому, товарищ генерал, что всегда имел в запасе сухие портянки и кое-какую жратву… извините за грубость…»

Солдат снял с плеч вещевой мешок, скатку и выложил на стол хлеб, кусок сала, луковицу, банку консервов и флягу.

Когда он вытащил флягу, то нарочно тряхнул ее, и во фляге булькнуло. Потом решил взять стопки и удивленно посмотрел на новенький сервант: вовек таких не видывал в этом доме.

«Чудеса в решете, — сказал солдат, робко отодвинул стекло серванта и заглянул внутрь: нет ли там стопок позади нарядных рюмок? — Куда-то подевались стопки, — сказал солдат и негромко позвал: — Машенька!»

Никто не отозвался.

«А хозяйка здесь Егоровна», — сказал он.

«По отчеству Егоровна, — ответил солдат и добавил с нежностью: — А зовут ее Машенькой… — Отвинтил пробку фляги, налил по полной рюмке и сказал: — С возвращением».

И они выпили и стали молча закусывать…

«Вот теперь вы мне скажите по совести, товарищ генерал, забыла меня жинка или не забыла?»

«Как же забыла, когда вот, на самом видном месте, твоя фотография», — сказал он.

Солдат посмотрел на свою фотографию…

«Хорошо, что не забыла… Для нас, для солдат, это самое главное… А вы, товарищ генерал, что делаете в наших краях?»

«На пенсии я… Вот и блуждаю по свету…»

«А войну часто вспоминаете?»

«А что ее вспоминать, вся в прошлом…»

«Вот как, — зло сказал солдат и встал. — Вот этого я от вас не ожидал… — Торопливо сложил вещи обратно в мешок. — Выходит, мертвым гнить, а живым жить».

Солдат вскинул мешок на плечо, подцепил скатку и пошел к выходу, стараясь не задеть его рукой…

«Приходько, постой! — виновато попросил он и сказал ему слова, которые должны были как-то оправдать его: — Просто мне не с кем вспоминать… Один остался…»

Солдат решительно вышел из комнаты. Он увязался за ним и тут услыхал Витькин голос, который звал его: «Папа! Пап!» — стремительно оглянулся и увидел его.

Витька приснился ему совсем мальчонкой: худеньким, с редкими веснушками и лохматыми бровками, одетый в матросский костюмчик, а не парнишкой, каким он его так хорошо помнил.

Он бросился ему навстречу, хотелось поскорее добежать до него, дотронуться, поднять на руки, но Витька оббежал его и стал нагонять солдата. Он поспешил за ними, и они оказались на той самой поляне, где погиб Витька, и снова — в какой раз! — увидел эту колокольню, на которой стоял немец с автоматом. Он хотел крикнуть, чтобы предупредить об опасности, но крика у него не получилось; попытался догнать их, чтобы схватить за руки и повалить на землю, но не догнал… А они тем временем уже бежали по полю, на котором паслось стадо коров, и им наперерез неслись немцы на танках и мотоциклах, и коровы в страхе гулко мычали и разбегались в разные стороны…

Сергей Алексеевич услыхал чьи-то торопливые шаги и без всякого любопытства высунулся в окно: мимо прошел белоголовый парнишка лет двенадцати. Одет он был явно не по сезону и слишком торжественно для столь раннего часа: в форменном школьном костюме, в начищенных ботинках и в белой нарядной рубахе. В руке парнишка нес небольшой букетик цветов.

«Видно, идет кого-то встречать на пристань», — подумал Сергей Алексеевич. На секунду их взгляды встретились — в такую рань это было не удивительно, — и ему показалось, что он где-то видел этого парнишку.