Последний парад[сборник]

Телеграмма с опозданием

А тем временем Коля торопливо собирал вещи. «Я им в тягость, — думал Коля. — Они и на Севере поэтому болтались, чтобы отделаться от меня. Уеду куда-нибудь и поступлю на работу. Или лучше попрошу Сергея Алексеевича, чтобы он устроил меня в Суворовское училище». С этой мыслью он взял в одну руку чемодан, в другую — клетку с кенарем и направился к двери. У него теперь было одно-единственное желание — побыстрее отсюда убежать, чтобы никого не видеть: ни тети Кати, ни Юрки. Быстрее, быстрее! Все хорошее, что было в нем к родителям, куда-то улетучилось, и теперь им владела только обида. На столе лежала телеграмма, он сначала в лихорадке даже не заметил ее.

И тут пришел Юрка.

— Колька, — крикнул он, притворяясь, что между ними ничего не произошло, — телеграмма! — и помахал бумажкой над головой.

Но телеграмма была ему не нужна, она прибыла с опозданием.

— Ты куда? — Юрка загородил Коле дорогу.

— Куда надо. — Он держался из последних сил.

— Совсем псих. Телеграмма же!

— Возьми ее себе на память, — сказал Коля. — А ну, пусти!

Юрка, отталкивая его от двери, открыл телеграмму и прочел:

— «Будем завтра. Целуем. Твои папа-мама».

— Пусти! — крикнул Коля в отчаянии.

Юрка отступил, и Коля выскочил на улицу.

…Сергей Алексеевич сразу понял, что случилась какая-то неприятность. Коля вошел в дверь без стука, с чемоданчиком и клеткой.

— Что с тобой? — Он подошел к Коле, и тот вдруг уткнулся ему в грудь и заплакал, как маленький. — Ну, ну, — сказал Сергей Алексеевич. — Ты ведь не девчонка. — Взял у него чемоданчик и клетку и усадил на стул. — Рассказывай… Рассказывай. Сразу легче станет.

— Я вам говорил про сон. Что у меня отец не родной. Так это правда. Юрка сказал.

— Только и всего? — сказал Сергей Алексеевич. — И ты из-за этого так раскис! Что значит не родной? Он тебя любит, считает своим сыном…

— Ничего он меня не любит, — сказал Коля. — Иначе не врал бы.

— Ну, и куда же ты собрался? — спросил Сергей Алексеевич.

— В интернат… куда же… — сказал Коля. — Если не откажете, то я хотел бы в Москву, в Суворовское. Напишете письмо?

— Напишу. Давай только так. Завтра поговоришь с ними — и в дорогу.

— Нет, — сказал Коля.

— Он же тебя любит, как родного, — сказал Сергей Алексеевич. — Я уверен.

Но не так-то легко было пробиться к сердцу и разуму Коли и убедить его. Он ожесточился и не хотел ничего слышать.

— Мне их жалость не нужна. — Коля встал. — Напишете письмо?

— Напишу, напишу. Вот сейчас допьем чай, и напишу, — сказал Сергей Алексеевич. — Или вот что… Завтра уедем вместе.

— Правда? — радостно спросил Коля.

— Правда. — Сергей Алексеевич подумал, что совсем неплохо, что Коля будет учиться в Москве. Он сможет навещать его, и все будет прекрасно. Но в следующий момент он вспомнил о его родителях, и ему стало стыдно. Тихо, собираясь с мыслями, как правильнее поступить, добавил: — А все-таки ты похож на Витьку… Он тоже не любил, когда его жалели… Только он был веселый… — Вспышка радости, возникшая от возможности увезти Колю в Москву, прошла, и теперь он весь растворился в желании помочь мальчику. — А ты нос повесил. А у Витьки жизнь была трудной, без матери рос.

— А Лусия? — спросил Коля. Он был по-прежнему возбужден, но предложение Сергея Алексеевича уехать вместе слегка взбодрило его.

Сергей Алексеевич промолчал: так неожиданно они подобрались к Лусии. Неужели настал и этот час? А зачем, собственно, ему отвечать на Колин вопрос? Лучше промолчать. Но слова уже рвались из него.

Он помнил этот день, еще один счастливый в его жизни, и в Витькиной тоже, и у Лусии. Только кончился он плохо. Он помнил это двухместное купе поезда и настольную лампу под абажуром, которую Лусия прикрыла платком, чтобы свет не мешал Витьке спать.

А Витька совсем и не спал, притворялся, прошептал, будто во сне, «мама» в тот момент, когда Лусия поправляла на нем одеяло. Конечно, он не спал, просто так ему было легче назвать ее мамой.

«Что он сказал?» — спросила Лусия, хотя все слышала сама.

«Ма-ма», — сказал он.

Потом дверь в их купе открылась, и вошли пограничники. Лейтенант и старшина. Он встретил через несколько лет этого лейтенанта на фронте: храбрый был лейтенант, но он не смог преодолеть своей антипатии к нему и перевел его в другую часть.

«Извините, товарищ комбриг, — сказал лейтенант. — Проверка документов».

Он достал свои документы и протянул лейтенанту.

«Разве эта территория входит в пограничную зону?» — спросил он.

«Да, — ответил лейтенант. — Со вчерашнего дня», — и протянул ему документы.

«Это мои», — кивнул он на Витьку и Лусию.

Лейтенант повернулся к Лусии и сказал:

«Ваши документы?»

Лусия не поняла, что у нее требовали, и повернулась к нему. Тогда он достал из кармана разрешение Лусии на въезд в Советский Союз и отдал лейтенанту.

«Пока это ее паспорт, — попробовал он пошутить и даже улыбнулся лейтенанту, чтобы задобрить его. — Она из Испании. Я беру всю ответственность на себя».

«Извините, товарищ комбриг, — сказал он ему. — Без специального разрешения пропустить в запретную зону не имею права. — Отдал честь и вышел в коридор. — Старшина, — обратился он к пограничнику, который сопровождал его, — проводите гражданку в комендатуру».

Он знал, что просить лейтенанта бессмысленно, но все же угрожающе произнес:

«Ну что ж, поговорим в комендатуре», — и стал быстро застегивать пуговицы на гимнастерке.

Потом они шли длинным спящим поездом. Впереди лейтенант, за ним Лусия, затем старшина. А за ними он; каждый раз, когда Лусия оглядывалась, он махал ей рукой: я здесь, я тебя не покину.

Они шли бесконечно длинными вагонами, где плакали дети, разговаривали шепотом в темноте мужчины, а в проходах стояли влюбленные парочки — жизнь шла своим чередом. Они вышли на перрон, а поезд тронулся. Это было неожиданно, он совсем забыл про поезд и про Витьку. Он впрыгнул на ходу на подножку вагона и еще раз на секунду поймал белую точку костюма Лусии.

— Сергей Алексеевич! — окликнул Коля.

Тот поднял глаза. Странно, он не заметил, как замолчал, и не знал, что он рассказал Коле, а что просто вспомнил.

— На следующей станции мы с Витькой сошли, — сказал Сергей Алексеевич, — заехали за Лусией и вернулись обратно.

Целую неделю жили на чемоданах… Отправили телеграмму в Москву и ждали, когда Лусии дадут советское гражданство. Чтобы они могли пожениться и жить, как все люди.

Сергей Алексеевич поймал себя на мысли, что он все время уходит от главного. Ему бы рассказать Коле, как он потерял Лусию, а он рассказывал и рассказывал ее печальную историю, просто бил на жалость. Он стал сам себе противен и окончательно замолчал.

Лусия тихо подошла к нему и прижалась щекой к его щеке. «Ой, колючий, — сказала она. — Неласковый».

Сергей Алексеевич помнил, что тогда он действительно не брился недели две, а борода у него была жесткой. Но теперь его по другому больно ударили ее слова. И правда, он был тогда с нею «колючим и неласковым».

— А что с ней было потом? — спросил Коля.

— Потом?.. Случилась эта история с Витькой. Кто-то пустил слушок по военному городку, что Лусии не дают гражданство, и начали придумывать, почему не дают. А ребята наслушались этих разговоров и сказали Витьке, что, может быть, Лусия фашистка.

— А он что? — спросил Коля.

— Подрался, — ответил Сергей Алексеевич.

Он недавно был в этом городке: их дом сохранился после войны. И он побывал в своей квартире — хозяева оказались хорошие люди — и подошел к окну, из которого он тогда увидел бегущего Витьку и услышал крики ребят, преследующих его.

Витька бежал в расстегнутом пальто, без шапки, с галстуком в руке, а за ним гнались мальчишки. Витька вбежал в подъезд, и он пошел открыть ему дверь. Мальчишки настигли Витьку на лестничной площадке и, когда он появился в дверях, торопливо бросились вниз.

Витька поднял сумку и вошел следом за ним в комнату. Под глазом у него был синяк, нос разбит в кровь и полуоторван воротник пальто.

«Что это еще за номера?» — строго спросил он.

«Они говорят…» — Витька замолчал и покосился на Лусию.

«Что они говорят?»

«Галстук хотели у меня отнять». — Витька не подозревал ее в недобром, он ей верил.

Тогда он увез их в Москву.

…— Сергей Алексеевич, вы устали? — сказал Коля. — Ложитесь.

— Да нет… — ответил Сергей Алексеевич. — Вот видишь, у Витьки тоже была не родная мама. Ну и что из этого? Он же ее любил, и она его любила.

Непонятно было, для кого он произнес эти слова: для себя или для Коли. Конечно, больше для себя. Он знал, что Витька любил Лусию. Но разве он сам не любил, разве не боролся за нее?

Он тогда добрался до самого маршала. Они были старые знакомые, вместе служили в гражданскую в Первой Конной.

«Виктор ее мамой называет, — сказал он. — А по-вашему выходит, что она чуть ли не враг какой-то…»

«Ты, пожалуйста, не передергивай. Никто ее врагом не считает, — ответил маршал. — Но пока у нее нет паспорта, ей не разрешат въезд в погранзону. Ты и сам отлично понимаешь…»

«Эта волокита может тянуться год», — сказал он.

«Не мальчишка… Виски вон седые… А рассуждаешь, как будто пороха не нюхал… — сказал маршал. — Мне докладывали, никто из испанских товарищей ее не помнит… Откуда она, кто?»

«А моя рекомендация? Она пришла к нам добровольно в самое трудное время».

«Твоя рекомендация продиктована личными отношениями, — сказал маршал. — А нам нужны факты, доказательства… Ведь мы ей советское гражданство даем, да еще в жены определяем к командиру пограничной дивизии».

«Тогда и меня здесь оставляйте», — сказал он.

«Комбриг Князев, приказываю вам немедленно выехать к месту назначения».

Он ничего не ответил маршалу и повернулся, чтобы уйти.

«Ну что ж, — сказал маршал. — Пишите рапорт об увольнении из армии».

— Но вы не бросили ее?

— Я не мог уйти из армии… — жестко сказал Сергей Алексеевич. — А потом началась война.

И наступила абсолютная тишина. Сергей Алексеевич высказался до конца. А Коля, вернувшись к своим собственным печалям, сжавшись в комочек, сидел на стуле. Потом ему стало страшно, потому что он почувствовал неприязнь к Сергею Алексеевичу.

А Сергей Алексеевич все еще стоял в кабинете маршала.

«Меня? Из армии?!»

«Не о себе думай, — сказал маршал. — О стране, которая окружена врагами».

…А потом он шел по длинному-длинному коридору, такому длинному, что ему не было конца, и это было его единственным минутным успокоением, потому что на улице его ждали Лусия и Витька. Он шел так медленно, что на него даже оглядывались, но все же дошел. Лусия его ни о чем не спросила, по глазам поняла.

Они стояли около поезда Москва — Гродно, того самого поезда, на котором совсем недавно ехали втроем; говорили друг другу слова, точно расставались на несколько дней.

«Ты береги себя, — сказала Лусия. — И Витьку».

«Как только получишь паспорт, сразу телеграфируй… А я со своей стороны… Может быть, я уйду из армии…»

Она покачала головой.

«Сейчас приду домой… Сварю обед… на завтра… Для одной это недолго… Как тебе моя новая прическа? — с трудом произнесла Лусия. — Хороша куколка?» — Она почти плакала и повернулась, чтобы уйти, но столкнулась с Витькой.