Жизнь и приключения чудака[сборник]

* * *

Его привезли ночью. Дверь в палату широко открылась, и две сестры вкатили на коляске раненого.

— Свет, черт побери, свет вы можете включить, хотя бы на одну минуту?! — Он не говорил, а просто орал.

От этого голоса я сразу проснулся.

Сестра включила свет, и я увидел немолодого мужчину с большим красным лицом.

— Извините меня, — сказал мужчина, — терпеть не могу без света укладываться спать. Я же не крот, и если у нас такие комфортабельные условия, то могу я лечь нормально?

Обе ноги у него были перевязаны.

Наконец он улегся. Сестра потушила свет. Прошло минут пять.

— Вы спите? — спросил он. — Разрешите представиться. Майор Щеголеев. Иван Сергеевич.

— Алексей Петров.

— Какого рода войск?

— Сапер, инженерные войска.

— А я кавалерист. Больше двадцати лет на лошадках. Многие кавалеристы, знаете ли, переметнулись в танкисты, — сказал он с обидой. — А я нет.

Утром он проснулся и сразу стал звать санитарку.

Санитарка прибежала быстро — все же тяжелораненый и новый, только с фронта. К новым всегда больше внимания.

— Принесите горячей воды. Побриться надо.

— И-и-и… милый, потерпи, — ответила санитарка. — Здесь процедуры поважней.

Он зло почесал подбородок.

— Видали порядки? А у меня, пока не побреюсь, ноги в два раза сильнее болят, черт побери! — Он любил чертыхаться.

Скоро санитарка принесла ему в стакане воду. Щеголеев вытащил из тумбочки бритвенный прибор, намылил лицо и лежа, без зеркала, побрился.

Он брился каждый день, нещадно выскребая лицо. После этого у него сразу улучшалось настроение, и он оживленно крутил красноватым, отполированным лицом.

— А я из партизан. В сорок первом, зимой, нас отправили в рейд по тылам врага. Дрались, голодали, мерзли. Кони до единого у нас пали. А люди живучие. Все кони пали, а люди выдержали. Тут я подсобрал местных мужиков и остался партизанить в белорусских лесах. Вот и партизанил, пока не пришибли. Разрывной в обе ноги навылет. Черт побери! Снайпер фашистский. Спасибо, что в ноги. Снайперу, я вам скажу, все равно. Он может и голову провинтить в одну секунду. И провинтил бы. Да я голову успел в окопчик спрятать, а ноги — нет.

— Вы не скажете, который час? — снова заговорил он.

— Десять.

— Что-то долго нет Машки.

— Знакомая работает в госпитале?

— Нет, со стороны.

— Могут не пустить. Здесь строго. Главный врач — профессор Железная Дисциплина.

— А я плевал на его железную дисциплину. Я с ним вчера уже побеседовал. Пусть только попробует не пропустить Машку, я камня на камне от госпиталя не оставлю.

— Что же вы сделаете? — спросил я.

— Что?.. — Он приподнялся на локтях. — Голодовку объявлю. Думаете, обвинят в дезертирстве? Кукиш. Я кадровик, у Котовского в гражданскую воевал и в партизанах остался по доброй воле.

В это время дверь нашей палаты открылась, и вошла девочка лет одиннадцати. На ней был длинный белый халат и волосы повязаны белым платочком.

— А, Машка, наконец-то! Вот вам и Машка, — сказал он мне. — Ты почему поздно?

— Я пришла давно. Там все сердитые такие. Не пускают, и разговаривать никто не хочет. Говорю им: «В госпитале лежит наш командир, и мне надо его проведать». А они говорят: «Здесь много командиров».

— «Командир, командир»! Глупая башка, — тихо перебил ее Щеголеев. — Назвала бы отцом.

— А тут вышел толстый генерал, — продолжала Машка. — Они перед ним вытянулись. Он меня и пустил.

— Это главный. Его здесь зовут Железная Дисциплина. Ну, что я говорил? Он догадался, что со мной лучше по-хорошему. А, сапер?

Мне все-таки показалось, что Щеголеев любит немного прихвастнуть, и я промолчал.

— Как устроилась? — спросил Щеголеев.

— Хорошо. Во всей квартире только одна тетенька живет. Анна Семеновна. Она говорит, — что вас считали убитым и хотели занять вашу комнату. А она не дала и все это время платила за вас деньги в домоуправление. Она сказала: «Не такой он мужчина, чтобы так легко пропасть».

— Анна Семеновна меня знает, — сказал Щеголеев. — Ты у нее спроси, сколько я должен ей за квартиру. И отдай. Ну, а куда же остальные соседи подевались?

— Эвакуировались, — сказала Маша.

— Сбежали, значит. Струсили.

— Ну почему же сбежали? — спросил я. — Сейчас из Москвы многие уехали. Женщины, старики, дети.

— Раз я говорю струсили — значит, знаю. Я бы их! Ну, пусть живут, тыловые крысы. С запахом на душе не больно сладко жить.

У него был неровный, крикливый характер. И он перескакивал в разговоре с одного предмета на другой с необыкновенной легкостью.

— Ты ела?

Машка кивнула головой.

— Врешь, — сказал Щеголеев. Он полез в тумбочку и достал манный пудинг, который нам давали на завтрак. — Ешь!

— Не хочу. Я ела, и чего вы ко мне пристали!

— Ешь, я тебе приказываю! Видали, какая взрослая стала — стесняется…

Он сказал, когда Маша ушла:

— Грубоват я, сам знаю. Часто кричу без толку. Солдафон. — И сердито добавил: — Своих детей никогда у меня не было и поэтому тонких родительских чувств не переживал. Не знаю, как они там обожают своих ребятишек. А Машку я в одной деревне подобрал, когда партизанил.

Во время ужина объявили воздушную тревогу, и все пошли в бомбоубежище. Я тоже прямо из столовой пошел в бомбоубежище. После отмены тревоги вернулся в палату.

— Слава богу, что пришли, — сказал Щеголеев. — Заждался. Вот номер телефона. Звякните — узнайте, как Машка.

Я долго звонил по телефону. Никто не снимал там трубку.

— Не отвечают? Ах, черт возьми! Волнуюсь я, прямо руки трясутся.

— Они, вероятно, ушли в бомбоубежище и не вернулись, — сказал я.

— Не успокаивайте меня! — зло перебил он. — Я сам знаю. А вы лучше еще раз позвоните.

Я звонил пять раз и наконец дозвонился. Оказывается, Анна Семеновна с Машкой прятались в метро.

— Молодец Анна Семеновна, — сказал Щеголеев. — Нечего зря головой рисковать. Бомбоубежище могут пробить, или дом завалится, а в метро надежно.

Ноги, видно, у него очень болели. Он во сне стонал. А днем, когда разговаривали, про них даже ни разу не вспомнил. Только во время перевязок всегда просил меня уйти.

— Неприятно смотреть, знаете ли, — сказал он. — Все там разворочено, и запах не из приятных.

Через несколько дней к нам зашел главный врач.

— Вот что, майор, — сказал он Щеголееву. — Правую ногу надо прооперировать, плохо срастается. — Он встал на колени перед кроватью Щеголеева и приложил ухо к его груди. — Сердечко пошаливает. Надо беречь сердце. Ну, хочешь, чтобы нога была хорошая?

— Не возражаю, — сказал Щеголеев.

— Тогда будем оперировать, но без наркоза. Сердце надо беречь. Согласен?

— Согласен, — ответил Щеголеев.

Перед операцией он сказал мне:

— Машке не говори, что операция. Скажи: увезли на перевязку или на снимки в рентгеновский кабинет. А ее отправь домой, пусть приходит завтра.

Щеголеева привезли через три часа. Его красное, отполированное лицо было на этот раз белым, как простыня, которой он был прикрыт.

— Почему он спит? — удивился я. — Ведь ему должны были делать операцию без наркоза.

— Ох, лучше не вспоминать, — ответила сестра. — Дали ему наркоз. Когда уже все приготовили к операции и сняли повязку с ноги, он вдруг говорит профессору: «Я без наркоза на операцию не согласен». В общем, боевой между ними получился разговор. Но товарищ майор профессора нашего перекричал, и вот сделали.

Когда Щеголеев очнулся, его начало тошнить, но он все же сказал:

— Терпеть не могу боли. Мне в гражданскую в колене кость сверлили, тоже после ранения, так я этого никогда не забуду. А главный хорош: его в кавалерию вполне можно взять. Еле я его одолел. Артист.

После операции дела Щеголеева пошли лучше. Месяца через два, к тому времени, когда меня выписывали, он уже спускал ноги с кровати.

— Машка, — сказал Щеголеев, — сейчас Алеша пойдет на первую прогулку, а ты будешь его сопровождать. — Он хитро улыбнулся. — И знаете, куда вы пойдете? Вы пойдете в главный партизанский штаб — узнаете, как мои ребята.

Спорить с Щеголеевым было бесполезно, и мы с Машей, конечно, отправились в партизанский штаб. Там я узнал, что с отрядом Щеголеева совсем плохо. Их накрыли фашисты, и отряд ушел в болота. Посылали самолет, но никого не нашли.

Я вернулся и в мягких тонах рассказал все Щеголееву.

— Ты не темни, не темни! Говори прямо.

А когда я рассказал ему прямо, он сильно расстроился:

— Ах, какие славные, славные там ребята! Ведь им теперь из болота не выйти. Дураки, погибнут в болоте, засосет их. Умрут с голоду. Только я мог бы их разыскать и спасти. — Вдруг он изменился в лице. — Ну да, Машка… Еще Машка знает, где их найти. Она все знает.

Весь день он вставал и ложился. Десятки раз повторял одни и те же слова: «Машка знает. А там люди, славные люди…»

— Ты знаешь, там один мальчишка есть. Шестнадцать лет. Прирожденный математик. Настоящий Лобачевский. Однажды во время бомбежки высчитал скорость падения бомбы. А еще там есть агроном, тоже молодняк. Так он в лесу картошку сажал, особый сорт выращивает к мирному времени. В Белоруссии бульба — важнейшая культура. Слушай, — он схватил меня за руку, — слушай, Алешка, полетел бы ты к ним, а? Ведь пропадут. А? Ну, приедешь ты в новый полк — ни одного знакомого. А здесь тебя, как родного, примут. Ты сапер, ты им такую оборону устроишь. Ходы подземные.

— Ну что ты, Иван Сергеевич. Кто меня отпустит и как я их там найду? Ерунда!

— Да ты слушай, слушай! Вы там в один день оборудуете посадочную площадку и примете самолет с Большой земли. Я Машку отправлю с тобой. Она тебя отведет к партизанам. Я бы мог через штаб найти подходящего человека, но мне Машку жалко. А ты ее знаешь. Машку посылаю, понял? Слушай, Алешка, согласись, ведь какое славное, благородное дело сделаешь.

— Ладно, — согласился я. — А без Машки нельзя? Ведь на парашюте прыгать надо.

— Нет, без Машки ты ничего не найдешь. Без Машки — это все равно что акробатический номер под куполом цирка без тренировки.

На следующее утро я отправился в партизанский штаб.

— Ты наседай на них. Не уходи, пока не дадут согласия, — сказал Щеголеев.

Я пробыл в штабе весь день, но ничего не добился.

— Чиновники, — сказал Щеголеев. — Тыловые крысы. Отказать в таком деле!

— Они не отказали. Но им надо проверить меня, договориться с армейским отделом кадров, доложить начальству.

— На это уйдет две недели. А там люди погибают, — сказал он. — У меня от волнения ноги разболелись. — Он позвонил сестре. — Позовите главного врача.

— Вам плохо? — спросила сестра.

— Нет. Но мне нужен главный врач.

— В чем дело? — сухо спросил главный врач. — Что еще за паника?

— Да никакой паники, — сказал Щеголеев. — Помощь ваша нужна, товарищ генерал. — Щеголеев рассказал все. — Вас знают, вам это ничего не стоит. А Алешка кто? Жалкий саперный капитан. А тут нужно давить.

— Попробую, — сказал главный врач. — Попробую, но мне не особенно нравится вся эта история с девочкой. — Он посмотрел в лицо Щеголеева и увидал его глаза. Не знаю, что он там в них увидел, но только он тут же встал и ушел.

Главный врач принес хорошие новости. Мы должны были лететь не одни: с нами летело пятнадцать молодых ребят из десантных частей.