Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне

Впрочем, из других немецких документов можно даже вычислить приблизительную сумму, которая тогда поступила большевикам. Она должна была составлять примерно 26 миллионов марок, возможно, несколько меньше, ни в коем случае не больше. Смехотворно незначительная задача для ведущей войну державы, которая в то же самое время на военные операции тратила миллиарды, однако недурно для партии, которая готовилась в своей стране взять политическую власть. И наряду с этим, поразительная демонстрация того, сколь мало можно измерить в ценах важность операции: эти незначительные 26 миллионов изменили мировую историю. Сотни миллиардов, которые Германия вложила в военное ведение войны, были распылены напрасно.

В общем и целом, здесь мы находимся более-менее на достоверной фактической основе. Что в добавление к этому в марте и апреле 1917 года согласовывалось между Лениным и уполномоченными германского правительства, является предположением и, скорее всего, навсегда им останется. Документов на этот счёт не существует. Однако едва ли следует предполагать, что германское правительство некоего ей вовсе незнакомого (и несимпатичного) русского вождя социалистов просто на авось отослала в Россию и снабдила двадцатью миллионами. В природе вещей состоит то, что они при этом от него хотели нечто определённое: скорой второй революции с поставленной целью немедленного, более или менее безоговорочного сепаратного мира, и затем именно этого мира. Нет оснований рассматривать, почему они в своих переговорах с Лениным должны были обговаривать эту цель. И столь же мало есть основания предполагать, что Ленин это требование отклонил. Ведь точно это же было его программой, в эту задачу он со своей стороны хотел впрячь Германию.

Ленин не только всегда с презрением отвергал "социал-патриотизм" большинства европейских социалистов, но также и пацифизм их левого крыла, которое требовало просто скорейшего окончания войны "без аннексий и контрибуций". Чего он желал, так это превращения войны в социалистическую революцию – по меньшей мере в одной, в своей стране.

Как это следовало сделать, об этом его мысли в ходе войны много раз менялись. Однако теперь он, очевидно, видел перед собой в полной ясности: единственной целью, которой теперь можно было мобилизовать революционную энергию русского народа, был немедленный мир. Это было то, что теперь русские массы действительно желали. А дать это им буржуазные либералы и правые социалисты, которые незадолго до того в марте пришли к власти в России, не были готовы. Тем самым они дали в руки Ленину и его большевистской партии средство, чтобы их свергнуть. То, что затем революция получит социалистическое содержание, об этом он сам с созданной им партией позаботятся. Однако делать революцию эта партия будет под лозунгом мира. (Затем это станет двойной лозунг: Мир и Земля!)

Из этой ясной и простой концепции для Ленина без затруднений сформировалась его международная политика в отношении союзов. Антанта была заинтересована в том, чтобы удержать Россию в войне; Германия в том, чтобы её вывести из войны. Таким образом, Антанта была противником естественного товарища по союзу, партнёра и финансиста Ленина – Германии. То, что идеологически Германия была ещё более чуждой и враждебной, что она была ещё "более реакционной", чем Антанта, Ленина не интересовало.

То, что мир, который возложит Германия на Россию Ленина, будет жёстким и горьким, в этом Ленин не имел никаких иллюзий. В отличие от других ведущих большевиков в последовавшей драме Брест-Литовска он не колебался ни мгновения. Немецкие условия мира, невыносимые для обычного русского патриота, он воспринял, не моргнув глазом. По его мнению, мирное урегулирование было чем-то непостоянным. Решающим было проведение социалистической революции в России, чем будет создано нечто прочное, эффективное. Победив в одной стране, оно раньше или позже расширится, и его распространение, "мировая революция", к нужному времени отбросит условия мира. Многие большевистские вожди в 1917 году – в том числе, например, великий соратник и противник Ленина, Троцкий – ожидали распространения русской революции на другие страны, в особенности на Германию, в близком будущем. Они надеялись и ставили на то, что во время мирных переговоров не должны будут больше смотреть в жёсткое лицо Людендорфа, но в качестве партнёра по переговорам у них будет представитель братского немецкого пролетариата, который тем временем воспримет пример русской революции. Ленин также при случае внушал подобные надежды. Он должен был это делать, чтобы своим соратникам придать мужества в деле неслыханного риска, к которому он их хотел увлечь. Русская революция как "запал" европейской революции, и "деблокирование" окружённого вражеским кольцом большевистского режима в России посредством установления тотчас же соответствующих симпатизирующих режимов в других, более сильных и прогрессивных европейских странах, – эти идеи у большевиков первого часа играли большую, у многих, возможно, решающую роль, и Ленин их напрямую не разочаровывал.

Однако это не являлось собственной идеей Ленина, во всяком случае, не его ведущей идеей, и он не ставил на неё. Если бы революция из России тотчас же распространилась на Германию и Западную Европу, то это стало бы, естественно, для Ленина чрезвычайно желательным. Однако он не показывал никакого разочарования, когда этого не произошло. На тот момент он был вполне готов договариваться с кайзеровским правительством Германии в качестве партнёра в жёстком торге и подписать тягостные условия мира, которые они, как можно было предвидеть, предъявили бы ему в качестве цены за поддержку его революции в России. Он оценивал важность капитулянтского мира, на который он пошёл, относительно низко, важность же социалистической революции, которую он за цену такого мира в уменьшенной России мог вести к победе, – чрезвычайно высоко.

Германская оценка была точно обратной: большевистская революция, которую немецкое правительство сделало возможной и ей способствовало, казалась авантюрным эпизодом с сомнительными шансами на успех и, вероятно, кратковременным. В правительственных кругах Германии после их победы даже выражали серьёзную озабоченность, смогут ли они продержаться достаточно долго, чтобы успеть заключить с ними сепаратный мир. Этот мир, напротив, воспринимали чрезвычайно серьёзно: ведь его условия будут не только оставаться на бумаге, но будут конкретизированы посредством силы германской оккупационной армии. То, что затем в ослабленной оставшейся части России господствовали эти "чрезвычайно скверные и неприятные люди", большевики, могло быть им безразлично, да, "у нас нет никакой причины желать скорого конца большевикам" (как высказывался тогдашний государственный секретарь иностранных дел фон Хинтце ещё в августе 1918 года). "Большевики", - продолжал он, – "чрезвычайно скверные и неприятные люди; это не помешало нам принудить их к Брест-Литовскому миру и у них постепенно сверх того ещё отбирать территорию и людей. Мы извлекли из них то, что могли; наше стремление к победе требует, чтобы мы продолжали это делать, до тех пор, пока они ещё находятся у руля… Чего же мы хотим на Востоке? Военного паралича России. Об этом лучше и основательнее любой другой русской партии позаботятся большевики… Должны ли мы поступиться плодами четырёхлетней борьбы и отказаться от триумфа, только лишь чтобы нам наконец избавиться от дурной славы использования большевиков? Потому что это то, что мы сделали: мы не работали с ними, но использовании их в корыстных целях." Своеобразное соучастие, в котором каждый из партнёров презирал другого и полагал использовать для своих собственных целей – нет, в самом деле использовал; в котором каждый образ мыслей другого находил частично дьявольским, частично сумасбродным и не мог принять по-настоящему всерьёз цели и намерения другого; и в котором как раз поэтому каждый, не роняя своего достоинства или не становясь агентом другой стороны, всё, что было важно для другого, мог уступить без церемоний, в то время как в его собственных глазах это было настолько глупым и ничего не стоящим, как бусинки, которыми белые торговцы во времена географических открытий расплачивались с простодушными аборигенами за их сокровища. Самым могущественным человеком в тогдашней Германии и непосредственным партнёром Ленина, хотя и не видевшим его ни разу в лицо, был генерал Людендорф. Для Людендорфа Ленин, а для Ленина Людендорф, был бедным дурачком. И на этой основе оба могли не только блестяще достигать взаимопонимания, но и оказывать друг другу решающую помощь. Ведь каждый был убеждён, что то, что для другого было решающим, для него не значило ничего.

Глядя из нынешнего времени, Ленин в этой игре представляется реалистом, а Людендорф мечтателем. Однако в ноябре 1917 года это выглядело скорее наоборот. Казалось, что успешная революция Ленина и Троцкого не приведёт Россию далее, чем к хаосу и безвластию, а Германия получит последний, совершенно неожиданный шанс на победу. Вдруг, как по волшебству, она освобождается от войны на Востоке – и тем самым возникает возможность бросить все силы на Запад и в последнюю минуту, прежде чем придут американцы, победоносно окончить там войну. 7 ноября большевистская революция в Петрограде восторжествовала. Уже 11 ноября в главной ставке Германии было приято решение – как только позволит погода в предстоящей весне, начать на Западе наступление и провести окончательную решающую битву. Германия уже тогда была ужасно измотана и привыкла к разочарованиям. Вновь и вновь отдавала она свои последние силы, вновь и вновь этих последних сил было недостаточно. Не только восторг 1914 года, но и обнадеживающая стойкость следующего года стали парализованы. Лица немецких людей на старых фотографиях – в том числе и именно немецких солдат – в 1917 и 1918 годах выглядят удручёнными. Громкие слова о войне и победе давно уже звучали пустышками. Совершенно невозможно было искренне радоваться, и кто ещё пережил зиму 1917-1918 гг., знал, что при всех вдруг ещё раз возникших надеждах он погибнет в бросающемся в глаза подавленном настроении. И всё же в эту зиму у Германии был её последний и, возможно, несмотря ни на что, наилучший шанс. Впервые она могла вести войну на одном фронте; у обоих противников на этом одном фронте, Франции и Англии, также за плечами было три военных года. А американцев ещё там не было. В самом деле, не ждала ли её вследствие большевизации России, как предсказывал Брокдорф-Рантцау, "победа в последний час"? Вовсе не ретроспективно можно с полной уверенностью прийти к этому заключению. Потому что Германия этот последний, неожиданный шанс на победу не использовала в действительности. Концентрации всех оставшихся сил для одного решающего удара на Западе, для которого теперь всё сложилось, никогда не произошло. Германия и далее оставила большую часть своего силового потенциала на Востоке. Да, она пошла, невероятным образом, в 1918 году ещё глубже на Восток, чем когда-либо прежде. Фантастический германский марш на Восток в 1918 году сегодня почти забыт; лишь книги по истории едва только ещё упоминают о нём. Однако он окончательно уничтожил последний шанс Германии в Первой мировой войне. С ним Германия лишила себя всех завоеваний, которые ей принесла "козырная карта Ленин". Что же осталось – то были завоевания Ленина.