Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне

6. Брест-Литовск или испорченный последний шанс

Черчилль в важном разделе своего произведения о Первой мировой войне выразил мнение, что решение Германии о наступлении на Западном фронте весной 1918 года стало ошибкой, которая окончательно решила вопрос о поражении немцев. Он писал: "Германия обязана своему полному поражению трём кардинальным ошибкам: решение в 1914 году идти через Бельгию, не обращая внимания на то, что она тем самым вовлекла в войну Англию; решение начать в 1917 году неограниченную подводную войну без оглядки на то, что она тем самым втянула в войну Соединённые Штаты; в‑третьих, решение в 1918 году освободившиеся в России силы использовать для последнего большого наступления во Франции. Без первой ошибки немцы без усилий победили бы Францию и Россию в течение года; без второй они остались бы в состоянии заключить в 1917 году удовлетворительный мир; без третьей они установили бы против союзных сил Антанты непроницаемый фронт на Маасе или на Рейне и для сокращения бойни всё еще могли бы выторговать условия, которые удовлетворили бы их чувство самоуважения.

Невозможно вскользь противоречить столь большому мастеру описания истории войны, как Черчилль, в его собственной области. По крайней мере, обоими своими первыми тезисами он попадает в яблочко. Однако третье представляется сомнительным, если не прямо-таки ошибочным. Что тут Черчилль оставляет без внимания, так это фактор времени и усталости. Бегун на марафонскую дистанцию, хотя возможно и имеет ещё силы на финишный спурт после сорока километров, но только не на второй марафонский забег. В этом положении была Германия весной 1918 года. Силы на то, чтобы в последнюю минуту, прежде чем придут американцы, принести победоносное окончание, у нее еще были. Сил, чтобы ещё раз, возможно, на протяжении нескольких лет противостоять бесконечным оборонительным и материальным битвам как против ещё совершенно свежих американцев, так и против англичан и французов, у нее больше не было.

Также ни в коем случае нельзя утверждать, что в действительности не существовало шанса быстрой решающей победы на Западе весной 1918 года после упразднения Восточного фронта. Несомненно, это не было гарантировано, только шанс. И он существовал только очень короткое время, только пару весенних месяцев 1918 года, – уже летом американские подкрепления стали бы настолько большими, что вместе с ними союзники были бы непобедимы. Но на короткое время, до того, как в больших количествах прибыли американцы, шанс, пожалуй, действительно был.

Ошибка, которую совершила Германия зимой 1917-1918 и весной 1918 года, состояла не в том, что она всё поставила на этот шанс. Ошибка была в том, что она не всё на этот шанс поставила. Если бы действительно хотели использовать столь неожиданно ещё раз возникшую в последний момент возможность военной победы на Западе – столь отчаянно ограниченную, столь ужасно краткую по срокам возможность – то тогда следовало всё, именно всё, что имелось, бросить теперь на Западный фронт. Любое сбережение и любое распыление сил именно в этот момент было абсурдно, поскольку шанс мог никогда больше не повториться, а также никогда больше снова не имели бы сил, которые в этот единственный раз ещё могли развернуть. Когда же теперь позволили себе отвлечься, разделили силы, чтобы преследовать другие цели, когда даже освобождение от войны на два фронта, которое им столь неожиданно без особых трудов досталось, из жажды наживы и стремления приобретения земель оставили наполовину неиспользованным, то это было непростительно и заслуживало наказания, которое тем самым на себя навлекли. Эту непростительную ошибку Германия совершила зимой 1917-1918 и последовавшей весной. Факты очевидны, их можно описать несколькими словами. Судьба германского наступления на Западе решилась в течение сорока дней, между 21 марта и 30 апреля 1918 года. В это время немцы пытались двумя мощными ударами сначала отделить англичан от французов, а затем отбросить их на свой остров, что им удалось совершить спустя 22 года, в мае 1940 года. Если бы это им удалось сделать также и в 1918 году, то, вероятно, вслед за этим так же, как и в 1940 году, они выбили бы из войны Францию и из-под ног американцев смогли бы вытащить их базу для развёртывания. (Правда, не высадились ли бы американцы и англичане спустя пару лет всё же снова на континент, как во Второй мировой войне в 1944 году, про то нельзя сказать ничего определённого).

В 1918 году не удалось даже то, что получилось в 1940. Тем не менее для успеха недоставало совсем немного. Дважды, 26 марта и 10 апреля, у Хазербрука англичане стояли прижатыми "спиной к стене", и только пара километров отделяла немцев от их тогдашней стратегической цели. Обе стороны в оба эти дня, соответственно, ввели в действие свои последние имевшиеся резервы. Английский главнокомандующий, фельдмаршал Хэйг, позже сказал, что ещё полдюжины немецких дивизий означали бы разницу между стратегической победой и стратегическим поражением. При желании эти полдюжины отсутствующих дивизий были бы в наличии. Не шесть, а пятьдесят немецких дивизий – даже если и преимущественно более старых лет рождения – во время решающих сорока дней находились на Востоке. Там они не бездействовали. Две из них как раз во время этих сорока дней решили судьбу финской гражданской войны. Не менее тридцати из них также во время этих сорока дней захватывали Украину, Донецкий угольный бассейн и Крым. 8-го мая германские войска заняли Ростов-на-Дону. Ровно за восемь дней до этого последний германский шанс выиграть войну был окончательно проигран среди холмов Фландрии, между Кеммелем и Шерпенбергом. Какая польза была в том, что вместо этого был захвачен Ростов-на-Дону!

В 1917 году на Западе была 141 германская дивизия, на Востоке – 99 германских и 40 австрийских. В марте 1918 года, как это потом выяснилось, на Западе могли бы стоять до 240 немецких и, возможно, даже ещё 20 или 30 австрийских дивизий. В действительности 21 марта 1918 года на Западе находилось только 190 немецких и 4 австрийских дивизии. 50 немецких дивизий, более миллиона человек, всё еще стояли – или, скорее, маршировали – на Востоке.

Только половина ненужных на Востоке немецких войск была зимой 1917-1918 гг. переправлена на Запад. Позже, в конце лета и в начале осени, когда Германия на Западе сражалась уже теперь не за победу, но только лишь за оттягивание поражения, всё же перевели и вторую половину – кроме шести дивизий, которые оставались на Востоке до конца войны и ещё после того. Однако было уже слишком поздно.

Почему это было так? Почему от преимущества избавления от Восточного фронта наполовину отказались и решающий шанс – на Западе в последний возможный момент всё же одержать военную победу – использовали лишь вполсилы? Так же как сам факт, ясен и ответ. Он звучит: потому что не могли устоять перед искушением выстроить огромную империю на Востоке в этот момент слабости России. Трудно произносить это, но это правда: кайзеровская Германия 1918 года проиграла свой последний шанс победить в войне по причине неукротимой алчности к приобретению земель и трофеев. Определённая суровая справедливость истории состоит в том, что она одновременно тем самым проиграла своё политическое существование.

Что тут ещё остаётся рассказать, это драма Брест-Литовска и ещё более фантастическая драма германской восточной политики после Брест-Литовского мира. Это две главы забытой истории – забытой, но зловещей колдовской силы. Чарующие, как примеры трагического ослепления и высокомерия, за которыми тут же следовало наказание, однако всё же по другой причине. По меньшей мере в 1918 году на Востоке проявились две возможности, которые затем в течение 20 столетия стали определять историю: в феврале образование фронтов Второй мировой войны; в июле и августе – холодной войны пятидесятых.

Мир, который Германия в Брест-Литовске потребовала от большевизированной – вовсе не побеждённой собственно в военном смысле – России, был поработительным и уродливым миром, и всё же в отличие от Версальского мира, который Германия вынуждена была подписать годом позже, он как раз выглядит мягким. Россия потеряла 26 процентов своей довоенной территории, 27 процентов своих сельскохозяйственных площадей, 26 процентов сети железных дорог, 33 процента легкой промышленности, 73 процента тяжёлой промышленности и 75 процентов угольных шахт. Она была отрезана от своих обоих морей, Балтийского и Чёрного, и потеряла не только Финляндию, балтийские провинции и русскую часть Польши, которые в конце концов не были населены русскими, но также и Украину, которая была и есть настолько же русской, насколько Бавария является немецкой. Это был мир, который любого русского патриота, неважно – большевистского или антибольшевистского, должен был наполнять отчаянием; который мог лишь чрезвычайно разогреть волю сражаться непобеждённых народов Запада (и особенно идеалистически и высокоморально думающих американских президентов); и который в самой Германии, по меньшей мере среди рабочих, произвёл сомнения и что-то вроде нечистой совести. Однако, прежде всего это был мир, которого после подписания, большей частью, сначала ещё нужно было добиться военной силой. С Брест-Литовским миром Германия поступилась шансом настоящего и полного высвобождения своих военных сил с Восточного фронта. По меньшей мере по этой причине Брест-Литовский мир должен был бы жёстко обсуждаться, собственно, и в самой Германии. В реалистично мыслящей стране в том положении, что была Германия в 1918 году, нашлись бы ответственные люди, которые стали бы предлагать противнику умеренный и приемлемый для него мир на Востоке, поскольку только так Германия могла получить для Запада все свои военные силы. Таких людей не нашлось. Только рабочие Берлина и нескольких других больших городов в конце января бастовали в течение недели из протеста против того, что они рассматривали как избыточное продолжение войны и неприкрытое желание порабощения, – забастовка, которая оказывает честь их политическому суждению. Однако они остались без вождей. Социал-демократические вожди партии позаботились о том, чтобы забастовка была срочно прекращена, и спустя шесть недель воздержались при голосовании в рейхстаге о ратификации Брест-Литовского мира.

Так что драма Брест-Литовска разыгрывалась не в Берлине и не в самом Брест-Литовске, где велись только фиктивные переговоры и произносились речи на публику, а в Политбюро в Петрограде. Оказавшись перед всей чудовищностью германских условий мира, большевистская партия и правительство раскололись по вопросу "Война или мир".

Ленин твёрдо решил принять мир – любой мир. Троцкий был за то, чтобы провозгласить "ни мира, ни войны", выиграть время, агитировать и поставить на революцию в Германии. Третья группа Политбюро во главе с Бухариным, была за то, чтобы возобновить войну против Германии. Исход до последнего момента не был предопределён. При решающем голосовании на Политбюро Ленин победил, в конце концов, только семью голосами против шести, при этом голос Троцкого, решивший исход голосования, не был определённым до последнего мгновения. Имеет смысл поразмышлять некоторое время о том, как бы дальше пошли дела, если бы Троцкий в конце отдал свой голос не Ленину, а Бухарину. Ленин был бы затем смещён и, возможно, ликвидирован. С того времени он был бы в коммунистической исторической легенде настолько же предан поруганию, как сегодня Троцкий. Под управлением Троцкого и Бухарина большевистская Россия возобновила бы войну против Германии.