Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне

Послесловие 1981 года

Представленная книга была написана семнадцать лет назад. Внешним поводом её написания было пятидесятилетие, прошедшее тогда с начала Первой мировой войны. Внутренним стимулом было удручающее чувство, что Федеративная Республика готова другим способом повторить тогдашние ошибки Германского Рейха. Это настойчиво предлагало не только по возможности ясно проработать эти ошибки в сжатом, перспективно укороченном исследовании Первой мировой войны, но также и (в предисловии) указать на то, что её уроки не выучены; а в более длинном послесловии с предостерегающей настоятельностью провести параллели, имеющиеся между политическим курсом Федеративной Республики и Германского Рейха перед Первой мировой войной и во время неё.

Этих параллелей сегодня больше не существует. Когда я снова читал небольшую, давно распроданную книгу ввиду предложенного мне переиздания её в 1981 году, то я сделал поразительное открытие, что семь глав о Первой мировой войне с момента опубликования нисколько не обесценились и не устарели, но что послесловие, однако, потеряло свою актуальность. В 1964 году это было верным. В 1981 году верным более не является. Тем самым возник вопрос, должен ли я убрать это послесловие или же переписать его. После основательного размышления я решил оставить его в неизменном виде – в известной степени как исторический документ и память о не столь ещё далёком времени его возникновения – и в другом послесловии рассмотреть, что с тех пор изменилось.

Это немало. Между тогда и сегодня лежит смена поколений, срез эпохи немецкой истории, и перемена немецкого политического образа мышления – почти, можно сказать, немецкого политического коллективного характера. Эта смена возможно еще не завершена, но определённо более не обратима. Смена поколений: поколение Первой мировой войны в последние двадцать лет постепенно вымерло. Немногим последним выжившим из тех, кто пережил Первую мировую войну молодыми солдатами, сегодня больше 80 лет. Уход этого поколения с исторической сцены, однако, теперь поэтому необычайно многозначителен, поскольку после Второй мировой войны они ещё раз пережили расплату. Великий человек, который управлял Федеративной Республикой в её первые четырнадцать лет и создал её, Аденауэр, пережил Первую мировую войну как зрелый сорокалетний мужчина, служил в важных учреждениях в качестве обербургомистра и члена прусской Верхней палаты и до определённой степени участвовал во внутренней политике. И если Аденауэр был неординарным случаем, то он всё же не был исключением. В общих чертах можно сказать, что Федеративная Республика в её первые двадцать лет ещё раз вынужденно оперлась на старое поколение, чьим решающим опытом была именно Первая мировая война. Поколение, которое в пятидесятые и шестидесятые годы, собственно, должно было бы действовать, было мертво или дискредитировано, или глубоко растеряно и лишено мужества. Старикам пришлось ещё раз выйти на сцену.

Однако у этого были последствия. Старые люди приносят с собой свои старые взгляды. У них была также естественная тенденция видеть время своей молодости (а в этом случае это была эпоха Первой мировой войны) в осиянном свете и, сознательно или неосознанно, стремиться к ней назад. Это было тем более легче, поскольку это время действительно было "великим", если даже одновременно ужасным и трагичным.

К этому добавляется то, что отношение немцев к обеим мировым войнам, в центре которых они находились, также задним числом было в корне различным. Вторую мировую после того, как она миновала, они бы предпочли убрать из своей истории и из своей жизни. Но Первую мировую они защищали и в принципе гордились героической ролью, которую они в ней играли. Ведь в действительности существовали различия между обеими войнами, объективные и субъективные. Объективно Первая мировая война велась между в равной степени готовыми и стремящимися к войне державами; тогда как ко Второй мировой Германия принудила мир, который очень хотел остаться жить в мире и из-за любимого мира даже сделал Германии в предвоенные годы величайшие уступки. Первая мировая также не была запятнана столь ужасными преступлениями, как Вторая. Субъективно немцы были втянуты в Первую мировую войну с единодушным восторгом; Вторая многим из них представлялась чем-то зловещим. И наконец, чаша поражения в Первой мировой войне также не была, как во Второй, испита ими до горького конца.

Из всего получается, что немцы в пятидесятые и также ещё в начале шестидесятых по причине воспоминаний о Второй мировой войне, которые они усиленно стремились вытеснить, в известной степени спасались бегством в воспоминания о Первой мировой, всё ещё высоко их оценивая. И таким образом они оставались верны принципиальной позиции, которую ввели в Первой мировой войне (и в поражение в Первой мировой войне): позиция неудовлетворённого и тщеславного народа, который не был доволен тем, что он имел, держал мир в напряжении и ставил себе цели, которые были недостижимыми без войны. Перед 1914 годом цель называлась "мировое господство". После 1945 она называется только лишь, скромнее, "восстановление Германии в границах 1937 года". Однако и эта более скромная, к сожалению, проигранная во Второй мировой войне цель могла бы быть воплощена в мире пятидесятых и шестидесятых только посредством Третьей мировой войны. И если цель вынужденно стала скромнее – то язык, на котором она провозглашалась, таким не был.

Пример: в 1956 году тогдашний французский премьер-министр одним из первых критиковал политику "холодной войны" и назвал переговоры по разоружению делом первостепенной важности. Правительство ФРГ ответило заявлением, в котором говорилось: "Никакое германское правительство не будет готово серьёзно обсуждать предложения, которые хотят добиться разрядки на основе временного признания или молчаливого примирения с разделом Германии. Солидарность со свободным миром будет поколеблена опасным образом, если она не будет покоиться более на признании свободы людей и народов".

Столь энергично и почти что угрожающе говорила Федеративная Республика в пятидесятые годы даже со своими союзниками. В тогдашних речах Аденауэра и Брентаноса отчётливо узнают трубные звуки, которые некогда отмечались в речах Вильгельма II и Бюлова. Это было всё ещё – или снова – поколение Первой мировой войны, которое так говорило. Сегодня для нас это звучит чуждым и далёким; звучание другой эпохи. Между Германией Аденауэра и Германией восьмидесятых лежит как раз не только смена поколений, но коренное изменение эпох. Об этой смене эпох будет теперь идти речь.

В общем и целом заканчивается лежащая за нами завершённая эпоха немецкой истории, начавшаяся в 1871 (или 1866 году) и закончившаяся в 1945 (или в 1949) году, и в пользу этого, естественно, также есть что привести. В промежуток времени между 1866 и 1949 годами, или, во всяком случае, между 1871 и 1945 Германия была цельным образованием (если даже и в меняющихся, более или менее широких границах). С тех пор она состоит из двух или трёх государств, в зависимости от того, исходят ли из "малой Германии" Бисмарка или из "Великой Германии" Гитлера. Всё же в самом большом из этих государств, Федеративной Республике, живёт больше чем в два раза немцев, чем в обоих других вместе, больше чем в три раза, чем в ГДР, единственном, которое разделило с Федеративной Республикой целую эпоху истории единства рейха. Федеративная Республика также является единственным государством-наследником Германского Рейха, которое не осуществило революционного разрыва с историей рейха, ощущает себя гораздо более (исключая Гитлера) в качестве его продолжателя и носителя традиций и из этого даже долгое время выводила претензию на единственное представительство для всех немцев рейха Бисмарка. Ещё и сегодня она, несмотря на признание ГДР, выдумывает всегерманское гражданство и тем самым практически предлагает гражданам ГДР постоянную опцию федеративного гражданства – один из ещё нерешённых спорных пунктов между ФРГ и ГДР. В этом отношении для Федеративной Республики возникает почва для сомнений, действительно ли в 1945 или же в 1949 году имел место перелом эпох. Субъективно, во всяком случае, этого не происходило. Субъективно, исходя из самоопределения и постановки целей, Германия, правда, отбросила двенадцать лет Гитлера как ошибочный путь, как отклонение от своей традиции, и осознанно снова связала себя с эпохой кайзеровского рейха и Веймарской республикой, в хорошем и в менее хорошем. При своём основании она ощущала себя тем, что осталось от догитлеровского Германского Рейха или же было восстановлено, она ощущала себя всё ещё идентичной с ним, и она как нечто само собой разумеющееся поставила себе цель - в действительности, равно как и в своём представлении, снова стать "Германским Рейхом в границах 1937 года", не заботясь о том, что дорога к этой цели при существующей геополитической обстановке могла пройти только через Третью мировую войну.

От этой цели она официально отказалась лишь в 1970 и 1971 годах в так называемых Восточных Договорах, то есть договорах с Советским Союзом, Польшей и ГДР, которые письменно зафиксировали существующие границы как неприкосновенные и которые утверждены европейским мирным урегулированием в 1975 году в Хельсинки. В известной мере немецкая история последних ста лет продолжилась в Федеративной Республике, и настоящий перелом эпохи, с которым прекращается одна глава истории и начинается новая, находится только здесь, в промежутке 1970-1975 гг., не 1945-1949. И наоборот, глава немецкой истории, которая закончена в 1970-1971 гг., началась уже не в 1871 году, с основанием Рейха, но только лишь в 1897, с отставкой Бисмарка и прорывом Германского Рейха в "мировую политику", который в том году выразился в первой большой программе строительства флота, назначении Тирпица статс-секретарем Военно-морского флота, а Бюлова статс-секретарем иностранных дел, и девизом которого можно рассматривать слова Макса Вебера, сказанные за два года до этого: "Объединение было мальчишеским сумасбродством, которое нация начала на старости лет и лучше бы этого не делала, если оно не должно стать исходным пунктом немецкой политики мировой державы".

Классификацию эпохи с 1871 до 1945 года, которая в некоторой степени исходит из географии, вполне можно и, возможно, с большим правом противопоставить другой, с 1897 до 1971 года, которая определяется в соответствии с немецким политическим самосознанием и ролью Германии в международной политике. Объединённая Германия Бисмарка и ещё первые годы после Бисмарка была оплотом мира и хотела им быть. Разделённая Германия после 1971 года едина по меньшей мере в том, что из Германии не должна больше исходить война. Германия эпохи с 1897 до 1971 года, напротив, была отправной точкой и средоточием двух мировых войн и ещё четверть столетия по окончании Второй угрожала стать исходным пунктом и центром Третьей мировой.

Выражаясь иначе: Германский Рейх времён Бисмарка провозгласил себя и вёл себя как "удовлетворённое" государство. Он не требовал ничего, что ему не принадлежало, и он видел поддержание европейского мира как свой собственный приоритетный интерес и обращался с этим соответственно. То же самое теперь снова делают, хотя порой и со скрежетом зубовным, Федеративная Республика и ГДР (не говоря уже об Австрии). Но они делают это лишь в течение десяти лет. Прежде ГДР требовала по меньшей мере Берлина, Федеративная Республика по меньшей мере ГДР, и, во всяком случае словесно, сверх этого ещё старые, на протяжении последних сорока лет населенные поляками прусские восточные провинции. Возможно, немцам не совсем ясно было, что они тем самым неявно требуют новой войны, а именно новой мировой войны, поскольку очевидно, что требуемого они собственными силами совершить не могут. Другие – русские или американцы – должны были бы это для них совершить. В этом, конечно, различается их политика в пятидесятые и шестидесятые годы от политики Германского Рейха перед Первой и Второй мировыми войнами. Тогдашние немцы верили, что всё, чего хотели, они смогли бы исполнить своими силами, "против мира врагов". Однако в основной установке и постановке целей разделённые немцы были прежде всего верными наследниками объединённых немцев эпохи мировых войн: неудовлетворённые тем, что они имели и чем были, одержимые чем-то, чего у них нет и чем они не были, и слепо готовые всё, что они имели и чем они были, поставить на кон на то, что иметь желали и кем быть хотели.