Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне

Нельзя сказать, что это было бы совершенно исключено. Разумеется, русские окопы на фронте были в феврале 1918 года почти пустыми. Русские солдаты-крестьяне ушли домой, чтобы не пропустить большого раздела земли. Глубокое германское продвижение вглубь России сначала было бы невозможно сдержать. Однако оно произошло затем и без этого.

С другой стороны, Россия никогда не была покорена военной силой, и силы русского народа и готовность его сражаться ни в коем случае не были исчерпаны до конца. Их оказалось достаточно, чтобы в последующие два года воевать в тяжелой гражданской войне и против интервентов. Возобновление войны против Германии, вероятно, избавило бы Россию от этой гражданской войны и борьбы с интервентами. Участники гражданской войны с обеих сторон сражались бы не против друг друга, но бок о бок против внешнего врага. А английские, французские, американские и японские войска интервентов, которые в 1918 году вновь и вновь высаживались на берегах России, выступали бы не как враги, а как действующие союзники большевистской России. Для держав Антанты ведь речь шла тогда не об идеологии, но только лишь об одном: установить русское правительство, которое снова введёт Россию в войну. Если бы большевистское правительство было к этому готово, то идеологические трудности были бы столь же быстро отодвинуты на задний план, как это произошло позже во Второй мировой войне. В действительности в январе и феврале 1918 года, когда в Петрограде велись баталии по вопросу войны или мира, на одно мгновение коалиция 1941 года стояла почти готовой перед воротами истории. С возможной победой Бухарина над Лениным это стало бы фактом. Немцы не знали тогда – и не знают до сих пор – от чего они в феврале 1918 года были на ширину волоса.

Ход мыслей Ленина в кризисе Брест-Литовска понять тяжелее, чем его противников. Его официальное обоснование, что большевистской России требовалась "передышка", нельзя принимать всерьёз. Она так и так не получила этой передышки, и Ленин был достаточно реалистом, чтобы это знать. Гражданская война отчётливо стояла на пороге. Можно лишь принять то, что Ленин как раз хотел подвергнуть страну этой ужасной пробе на прочность, чем позволить ослабнуть своей большевистской партии и правительству.

Потому что, пожалуй, она была бы ослаблена, если бы дела пошли по сценарию Бухарина. Невозможно было внутри брататься с "классовым врагом" и во внешней политике объединяться с либерально-демократическим капиталистическим Западом без того, чтобы это не обесчестило собственную партию – в особенности, когда она ещё столь юна, неопытна и способна принять любую форму, какой в 1918 году была большевистская партия России. В ведомой большевиками патриотической войне с Америкой, Англией и Францией в качестве союзников большевистская партия стала бы просто снова крайним крылом всех национальных и интернациональных "левых", простиравшихся вплоть до буржуазных либералов. И именно этого Ленин не хотел ни в коем случае. Это было для него как раз чрезвычайным ужасом. Для него небольшевистские левые, именно из-за исходившей от них опасности инфекции, были гораздо более опасным врагом, чем настоящие правые, и по той же причине либеральная Антанта была гораздо более опасным партнёром, чем кайзеровская Германия, от которой теперь действительно не исходило ни малейшего обольщения. Гораздо лучше на мнимой слабости большевистского режима в России до последнего использовать интересы Германии и с германской помощью провести внутреннюю классовую борьбу и гражданскую войну, чем во всеобщей каше национального и либерального примирения мало-помалу потерять самих себя! Такой должна была быть внутренняя аргументация Ленина. Поразительным образом развитие событий подтвердило его правоту. Однако с его политикой летом 1918 года происходило то же, что у немцев с их политикой в предшествующую зиму. Не зная о том, на мгновение он был перед полным провалом – и прошёл мимо него. Точно так же, как Ленин зимой почти потерял бразды правления своей партии в вопросе о мире, так же в Германии летом неожиданно антикоммунистическое направление угрожало одержать верх над антирусским и прокоммунистическим. Как зимой 1918 года вдруг на мгновение заявила о себе как возможность коалиция Второй мировой войны, так летом 1918 года – коалиция холодной войны. Между тем происходило много чего фантастического. Немцы после Брест-Литовского мира завоевали или по крайней мере оккупировали гораздо большие части России, чем прежде в войне: Финляндию, Лифляндию, Эстляндию, Украину, Донецкую область, Крым, полуостров Херсон, на время области Дона и Кубани, и в конце концов продвинулись до Кавказа и Закавказья. Нельзя сказать, что 50 дивизий, которых не хватало на Западе, оставались в России бездействующими. Они повсюду смещали правительства, они повсюду занимались основанием новых государств, установлением для них экономических, транспортных и военных соглашений и предложением для них диктаторов или монархов (ещё 15 октября принц Гессенский был провозглашён королём Финляндии). Германская восточная империя огромных размеров была в процессе создания, вся нарезанная из живого тела России. От полярного моря до границ Персии, от Вислы до Дона Германия летом 1918 года – в то время как на Западе она проигрывала войну – основывала своё господство. Германская политическая тактика при этой имперской политике, от которой не могли отвести глаз, несмотря на приближающееся поражение, была двойственной. В Москве Германия далее поддерживала большевистское правительство, в том числе финансово. В окраинных областях России, которые она строила как германскую империю, она поддерживала противников большевиков, от которых принимала призывы о помощи, и которых затем часто заменяла марионетками или германскими наместниками.

У этой политики была своя логика: нужен был ужасающий образ большевистского правительства в Москве, чтобы затем в областях, которые хотели от России отделиться, иметь возможность представать в качестве избавителей от этого ужаса. Однако у неё также имелись свои внутренние трудности и противоречия. Неожиданно всё больше и больше втягивались в сотрудничество с "белыми" в начинавшейся русской гражданской войне – в то время, как всё же "белые" требовались только в случае необходимости в окраинных государствах, в самой же России, напротив, как и прежде, нуждались в "красных".

Эти противоречия обострились в июле и августе 1918 года. С одной стороны, преемник Троцкого, новый русский министр иностранных дел Чичерин (тот самый, что спустя четыре года заключил знаменитый договор в Рапалло) предложил формальный союз с большевистской Россией против Антанты и поддерживаемой ими белой контрреволюции. С другой стороны, новый германский посол в Москве, Хельферих (его предшественник был убит антибольшевистскими силами) ратовал за радикальное изменение германской политики: антибольшевизм по всей линии, союз с белой контрреволюцией, в самом худшем случае отказ от некоторых завоеваний, и затем – что подразумевалось – установление совместной с Антантой политики в отношении России, которая тогда определялась как раз интервенцией в пользу белой контрреволюции. Когда размышляешь о том, что в июле 1918 года поражение Германии на Западе открыто давало о себе знать и что немцам теперь, собственно, следовало приложить все усилия к тому, чтобы найти общие моменты с Антантой, на которых возможно позже построить компромиссный мир, то тогда предложение Хельфериха представляется достаточно очевидным, а, впрочем, и маккиавельским, как он, возможно, и имел в виду. Потому что в действительности в основе было, пожалуй, определённое инстинктивное эмоциональное нерасположение по отношению к этой связи с большевиками. Однако именно она находила сильный отзыв в Германии – у Людендорфа, а также у самого кайзера. В один момент, в конце июля, казалось, что изменение германской политики в сторону радикального антибольшевизма стоит у дверей – и тем самым конфигурация последующей холодной войны: германский союз с Западом и русской контрреволюцией под знаком антибольшевистского крестового похода. На этот раз всё же дело до этого не дошло. Старая концепция германо-большевистского сотрудничества снова вступала в противоречие. Хельферих был отозван, и в августе Германия заключила с Чичериным дополнительный договор к Брест-Литовскому миру, который хотя и санкционировал все территориальные завоевания Германии с Брест-Литовска, однако за это в тайном дополнительном протоколе обещал большевистскому правительству помощь германскими войсками для изгнания войск интервентов Антанты (и тем самым опосредствованно также для гражданской войны, в которую эти войска Антанты вступили). Германо-большевистский прагматический союз, в котором каждая сторона использовала другую сторону и считала её за дураков, был воссоздан, и большевистский режим преодолел свой первый и самый тяжёлый кризис. Какая драма, какие рвущие нервы конфликты, что за безумные видения, надежды и страхи – и что за адовы времена для соответствующих народов, к примеру, украинцев, которые между белыми и красными и между Германией и Россией бросались туда и сюда, и снова и снова перемалывались всеми ужасными мельницами войны и гражданской войны! И всё же, пожалуй, всё, как дым, унесённый ветром, как привидение, в конечном счёте с полным основанием забыто. Потому что всё ведь в конце концов (по меньшей мере что касается Германии) свелось к героической богатырской глупой выходке, подобной гигантской шалости, в которой единственное, что действительно имело значение, это распыление пятидесяти дивизий, которых не хватало на Западе.

Всё, что совершили эти пятьдесят дивизий – которых к концу лета становилось всё меньше и меньше, поскольку теперь их всё же вынужденно раз за разом отводили на Запад, – с их фантастическими громадными маршами, боевыми действиями и походами в стиле Александра Македонского в экзотические страны Востока, ничего не значило и растворилось в воздухе, в то время как на Западе проигрывалась война. И она была проиграна на Западе, так как именно этих пятидесяти дивизий не хватало: таким был ужасный простой счёт, который стал предъявлять себя с лета 1918 года – и который Германия до последнего момента, пока действительно не стало слишком поздно, отказывалась осознать.

С поражением тоже можно обращаться лучше или хуже, умело или неумело. Обращение с поражением 1918 года было последней большой ошибкой Германии в Первой мировой войне, и было оно весьма скверным. Потому что Германия вела себя настолько неумело, насколько это только возможно. Уже посреди падения она всё ещё верила, что находится среди побед. Она не сделала никакой попытки осознать свое падение, затормозить и смягчить его. Она чувствовала себя сильной, полной мощи, и это подействовало на голову. Конец войны произошёл в определённом неожиданном бессознательном состоянии. Что тогда в действительности произошло, что еще Германия себе в последнюю минуту сделала, она никогда правильно не осознала и позже никогда правильно не вспоминала. Она позже позволила навязать себе бессмысленные легенды об этом, даже то, что её победоносные войска были предательски ударены кинжалом в спину. А также она никогда полностью не освободилась от этого шока. С осени 1918 года немцы являются политически душевнобольным народом.