Во льдах

Место освобождённого секретаря ещё на третьем курсе сватали Надежде. Не прямо, но обещали — ты давай, старайся, после института будешь освобожденной. Вот странно, от чего — освобождённой? Но Лиса отказалась: для рядового комсомольца слишком много, для графа де Ла Фер слишком мало. Ей идти в секретари института — только время терять. Сейчас она в горкоме комсомола, отвечает за трудовое воспитание: сельхозотряды, стройотряды, тому подобное. Но на общественных началах. Сто восемьдесят горкомовских рублей погоды не сделают, зато она даёт понять, что стоит дороже и метит выше. Хлопотно? Отчасти. Но Лиса умеет искать толковых помощников, воодушевлять их и делегировать полномочия. Как с ma tante. Когда мы пойдём дальше, то постараемся передать «Поиск» ей.

Посмотрел на часы и вернулся в автомобиль. Включил приёмник. В «Панночке» он на полупроводниках, энергии потребляет раз в десять меньше, чем приёмник «ЗИМа», его можно слушать долго, не боясь разрядить аккумулятор.

Но долго я не слушал, только новости.

Всё идет своим чередом. В Кремле Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин принял посла Франции в Советском Союзе Виктора де Лассе по его просьбе. На Полесье кооператоры перевыполнили план по заготовке грибов. Член Политбюро ЦК КПСС товарищ Стельбов встретился с работниками Спецстроя в столице Ливии Триполи. Космос тысяча тридцать два в полёте. Обостряются валютные неурядицы капиталистического мира после того, как Международный Валютный Фонд официально объявил об отмене Бреттон-Вудской системы. Сегодня на ереванском стадионе «Раздан» сборная Советского Союза по футболу встретится со сборной Греции. И о погоде.

Погода у нас по-прежнему хорошая.

Я поехал в «Поиск», где мы с девочками договорились встретиться. Где ж нам ещё встречаться? С собой я вез рукопись незаконченной повести Брежнева, той самой, что он диктовал девочкам накануне скоропостижной смерти. Ну, не совсем накануне, но близко: Леонид Ильич сказал Ольге и Надежде, что продолжит историю через месяц, сейчас неотложные дела, а через месяц он уже был мёртв.

Повесть была о кончине некоего зарубежного прогрессивного политика, руководителя крупной коммунистической партии. Приехал он в Советский Союз, приехал — и внезапно умер. Решили, что виной тому внезапное кровоизлияние в мозг, но единодушия среди врачей не было. И Леонид Ильич решил разобраться, виной ли тому действительно проблемы со здоровьем, или проблема имела иной характер. Всё указывало на последнее: политик был умерщвлен хитрым ядом.

Кто и зачем убил друга Советского Союза?

Как водится, на самом интересном месте Брежнев сделал паузу. И не вернулся к рассказу. Тоже внезапно скончался.

Девочки не давали мне рукописи раньше, чтобы я полностью сосредоточился на подготовке к матчу за корону.

Теперь дали.

В зарубежном политике нетрудно было узнать Пальмиро Тольятти, да и смерть его, помню, тоже вызывала толки, хотя до меня, тогда очень юного пионера, доходили лишь отголоски эха. Умер, жалко, но когда же наши снова полетят в космос?

Вопрос в том, дадут ли теперь нам это опубликовать? Прежде-то, при Брежневе, подобного вопроса и быть не могло, а теперь шалишь. Теперь воспоминания Брежнева — прерогатива Андропова. Он должен решать, что можно вспоминать, что нет. Но Андропову не до литературы, у него свои заботы.

Нужно годить. Посоветоваться со Стельбовым, который сейчас в Ливии. Ему тоже не до литературы, но больше обращаться не к кому. Конечно, можно попробовать опубликовать дуриком, на авось, но уж слишком велика цена. Сказка ложь, да в ней намёк, и Леонид Ильич явно на кого-то намекал. А потом вдруг умер, как персонаж его повести. Как товарищ Тольятти.

Так, за думами, я нечувствительно доехал до редакции. Девочки были на месте, и мы втроем пошли обедать. Привычка принимать пищу сверху нам дана.

Обедаем мы в исполкомовской столовой. Право имеем. А, главное, это рядом. Пять минут неспешной ходьбы. Триста сорок шагов. Столовая стоит иного ресторана — и по кухне, и по обслуживанию, а цены — как в нашей студенческой. Даже дешевле. Хорошо быть в номенклатурной обойме! Вот и рвётся в неё Иван Петрович Евтрюхов. Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!

За обедом я рассказал, как заплатил комсомольские взносы.

— Дразнишь гусей, — сказала Ольга. — Просто Анти-Юринг какой-то.

— Юринг?

— Пока мы мокли в Багио, одному студенту из политеха, Юрию Юрскому, привалило наследство. Какая-то американская бабушка умерла, и оставила ему кругленькую сумму. Не миллионы, конечно, но хорошую. Через Инюрколлегию Юрия нашли, документы оформили, но тут за дело взялся горком комсомола. Пояснил студенту, что советскому человеку ни к чему деньги от заокеанской бабушки, советский человек всего достигает сам, в чём ему безмерно помогает государство. А деньги, доллары эти поганые, нужно отдать в Фонд Мира, там им найдут хорошее применение. Он поначалу пробовал возражать, но в горкоме не дураки работают, и Юра деньги-таки отдал. Не все. Оставили ему аккурат на «троечку», чеками. Которые он получит по окончании института.

— Что-то это мне напоминает, — сказал я.

— Это правильно, Чижик. Напоминает. Но он доволен. О нем даже статью хотели написать, в «Молодом Коммунаре», но горком запретил. Мол, Юрий человек скромный, ни к чему ему это.

Мы вернулись в редакцию и до вечера ударно поработали.

О повести Брежнева не говорили.

Только я, отдавая рукопись, сказал невзначай:

— Если вы не видите в тёмной комнате чёрную кошку, это не значит, что там её нет. Это значит, что вы её просто не видите.

Девочки со мной согласились.