Во льдах

15 декабря 1978 года, пятница

Я отдыхал. Когда и отдохнуть, как не за игрой! Соперник задумывается над каждым ходом по пять, десять, пятнадцать минут, а я провожу в жизнь домашнюю заготовку. Испанская партия, Берлин, у меня белые, и я потихонечку закручиваю винт сапожка. Но отвечаю не мгновенно, а подумав две или три минуты. Для вида.

Сделано двадцать два хода, а до флажка у Георгадзе осталось двадцать минут, или около того. С виду позиция примерно равна, но равенство это мнимое. Через четыре хода станет очевидно, что позиция чёрных разваливается. Но то — через четыре хода. А пока…

А пока я вспоминал, как мы из Рамони добрались до Чернозёмска (без происшествий), как Ольга связалась с отцом, и тот сказал, что всё в порядке, и даже немножечко лучше. То же подтвердил в своем обзоре Анатолий Максимович Гольдберг: в Кремле и окрест него наступило временное затишье, кандидатура Суслова есть продукт согласия всех сторон, позиция северян (Романова) слегка ослабла, позиция южан (Стельбова) немножко улучшилась, но никто не решился пойти ва-банк, и вряд ли решится. Атрибуты власти осталась в руках Старой Гвардии.

Двадцать восьмого ноября центральные газеты опубликовали статью Суслова, которую жадные до сенсаций западные обозреватели поспешили назвать программной. Суть статьи заключалась в том, что жить нужно скромнее. Не гнаться за показной роскошью, а обращаться к советским традициям. Оттачивать навыки и мастерство, непрерывно самосовершенствоваться, идти дальше, развиваться и крепнуть, тем самым крепя могущество нашей великой державы.

Насчёт показной роскоши Михаил Андреевич сильно сказал. Нет, если роскошью считать ковёр машинной работы на стене, вазу хрустального стекла, или перстенёк с синтетическим рубином, то… Но какая же это роскошь? Нет, вы не знаете, что такое роскошь!

Однако с первого декабря цены на золотые изделия и в самом деле подскочили. На сто двенадцать процентов. Бедная, бедная Максимова!

И Спорткомитет объявил давно ожидаемое: призовые по просьбе шахматной общественности стали скромнее. Действительно, где это видано, чтобы за игру, то есть за развлечение (причём развлечение, не требующее усилий, сиди, да играйся деревянными куколками), платили вдесятеро больше, чем зарабатывает в год врач или учитель? И на нынешнем чемпионате призовые срезали. Чемпион — три тысячи, серебряный призёр — две, бронзовый — одна. И это много, но из уважения к традициям… Правда, возможность купить вне очереди автомобиль сохранили, «Волгу», «Жигули» и «Москвича» соответственно. Из каких сумм? А нет денег, то и не покупайте!

И случилось то, что случилось. Чемпионы снялись с соревнования. Обострились старые болячки, накатило утомление, и вообще — почему первенство страны проводят в декабре, в самое тёмное время года?

Я не снялся, за что в спину пускали штрейкбрехера. Но стоило оглянуться — и сладенькие улыбочки, и «если бы не подкачавшее здоровье, я бы тоже, непременно».

Ветеранов можно понять. Положим, и три тысячи, и даже тысяча за месяц работы — недурно. Но ещё войди в тройку! За девятое же, последнее призовое, платили семьдесят рубликов, а это уже никуда не годится. А занявшим места с десятого по восемнадцатое, не платили ничего. Вот и блистала элита своим отсутствием. И Геллер не приехал, и Нодирбек. Оба будут играть в Гастингсе, персонально пригласили. Как же, тренеры Чемпиона Мира!

Нет, не вся элита отсутствовала. Был Полугаевский, да и остальные отнюдь не слабачки. Из восемнадцати участников — пятнадцать гроссмейстеров, турнир двенадцатой категории, и то лишь потому, что у юного Каспарова официального рейтинга нет, не успели оформить документы. Но чемпионов мира тоже нет. Кроме меня.

Придётся отдуваться за всех.

И я отдуваюсь. Сегодня десятый тур, экватор позади. У меня рядовые победы. Убедительные. Разгромные. «Он расправляется с нами, как коршун с цыплятами», повторил классика Цешковский.

И вот хозяин турнира, Тамаз Георгадзе, решил, что не даст себя разгромить. Он сильный шахматист, не побоюсь слова — мыслитель. И выбрал интересную тактику: собрался проиграть по времени.

Наконец, за десять минут до истечения времени, он сделал ход ладьёй — и предложил ничью.

Я задумался. Не только для вида. Ничью с хозяином чемпионата сделать можно — дань уважения организаторам, и вообще… И с Тамазом я уже играл, в семьдесят пятом, в Дечине. И тогда согласился на ничью.

Но сейчас не семьдесят пятый, и не Чехословакия, где мы, он и я, представляли одну страну, спиной к спине против всего мира.

И, продумав десять минут, я сделал ответный ход.

Тамаз виду не показал, что недоволен. Гордости и благородства у Тамаза на десятерых хватит. Просто ушёл в позицию, и, похоже, не вернётся.

Чемпионат очередной раз проходил в Доме Железнодорожников. Теперь в Тбилиси. Красивое здание, башенки как ладьи, играть — одно удовольствие. Немного свежо, что мне по душе. И ощущение, будто находишься в замке какого-нибудь гостеприимного маркиза. Карабаса, да. Зрителей много, в основном молодёжь, рьяно болеют за своего, за Тамаза. Он идёт хорошо, пока на четвёртом месте.

Ну, проиграет мне, так ведь все проиграют, я уж постараюсь. Последний чемпионат для меня, нужно отметиться. Нет, не зарекаюсь, что никогда-никогда, но не думаю, что буду играть на чемпионатах страны впредь. Зачем? Пусть другие дерзают, тот же Каспаров, который, попав на шестнадцатом ходу под мою матовую атаку, чуть не расплакался прямо за доской. А нечего было лезть на рожон, играть против меня Бенони. Но в пятнадцать лет осторожность скорее порок, чем доблесть. А лет через пять начнёт матереть, а через десять редкая птица сумеет играть с ним на равных.

Вроде меня редкая. Rara avis. Чижик. Михаил Чижик.

Я один, девочки улетели в Чернозёмск. Полтора часа лёта, рейсы каждый день. Дела с «Поиском» и с «Молодой Гвардией» потребовали их присутствия. Исходя из сложившейся позиции, решено «Поиск» никому не отдавать, оставить себе, а «Молодую Гвардию» — даёшь! Нет, сразу не получится, да и не нужно, но занять вторые позиции необходимо, возглавить редакцию фантастики и вообще — острого сюжета. Такая комбинация.

Девочки вернутся к последним турам. Планируют. Предполагают.

В зале загудели. Не громко, нет, но для шахматной аудитории непривычно.

А, это Тамаз просрочил время. Он остановил часы, протянул руку:

— Поздравляю!

Что ж, проиграть по времени в равной позиции — а для шахматистов до кандидатов в мастера включительно позиция примерно равна — не позор. Это не в матовой сети запутаться к шестнадцатому ходу. Ну, не рассчитал Тамаз, не поладил с часами. А Чижик, вместо того, чтобы принять явную ничью, стал играть на время. Разве это по-чемпионски?

Конечно, по-чемпионски. Как там у Гоголя? «Эти люди не понимают игры. В игре нет лицеприятия. Игра не смотрит ни на что. Пусть отец сядет со мною играть — я обыграю отца. Не садись! здесь все равны!»

Мы не первые завершили игру — четыре партии перед нами закончились вничью. Ну, и ладно.

Я спустился в гардероб, надел английское демисезонное пальто (в Тбилиси зима — как у нас осень), на голову котелок, и вышел на улицу. Этакий доктор Ватсон.

Почему чемпионаты играют зимой? Официально — как бы подводят итог уходящего года. А ещё, я думаю, зимой чемпионат организовать проще. В начале декабря и в гостиницах, и на транспорте посвободнее будет. Не сезон. Мне тбилисский капитан невидимого фронта Котэ говорил, что Тбилиси прекрасен всегда, но летом прекрасен особенно. И в сентябре. И в октябре. А потом уже холодно, и если не пить вина, можно простудиться.

Приезжих — а мы все, за исключением Георгадзе, приезжие, — разместили в гостинице «Колхида». Хорошая, но скромная гостиница, ничего не скажешь. В духе Михаила Андреевича. Но я предпочёл другую. Сначала Котэ — он взял надо мною и девочками шефство, — отвез нас в «Иберию». Она, конечно, классом повыше «Колхиды», даже двумя классами. И панорама прекрасная, с пятнадцатого этажа, но когда девочки увидели проплывающий мимо жёлтый вагончик канатной дороги, то «Иберию» забраковали категорически.

И мы остановились в «Тбилиси». В городе Тбилиси гостиница «Тбилиси», что может быть естественнее?

Хорошая гостиница, от «Интуриста», прямо на проспекте Руставели. Здание дореволюционной постройки, тогда убожеством не гордились и убожества не строили. Пешком от гостиницы до Дома Железнодорожников минут тридцать обычной ходьбы. Сначала, понятно, по проспекту Руставели, потом по Верийскому мосту (ныне мост Элбакидзе, названный в честь отчаянного грузинского революционера, мастера бомбы и револьвера, это мне Котэ рассказал) пересекаем Куру, и по проспекту Плеханова как раз к месту соревнования, Дому Железнодорожников, и придем. Три тысячи двадцать шагов по шагомеру Лисы. То, что нужно перед игрой.

И после игры тоже. Адреналин требует немедленной утилизации, а для этого нет ничего лучше, чем прогулка. Хочешь — шагаешь быстро, хочешь — шагаешь медленно, хочешь — вообще не шагаешь, а стоишь и смотришь на воды Куры. Здесь, в Тбилиси её называют Мтквари, «хорошая вода».

И вот смотрю я на хорошую воду, стоя на мосту, тоже красивом, и слышу — приближаются ко мне двое. Ну, приближаются и приближаются, не один же я люблю прогулки, но смотреть на реку расхотелось. Захотелось смотреть на прохожих.

Время не сказать, чтобы слишком позднее, но ведь декабрь, близится зимнее солнцестояние, самый короткий день, и темно. Фонари разгоняют тьму, но лениво разгоняют, да и не все они исправны, фонари. Или экономят электроэнергию? Так что видимость не ахти какая. И облака, маленькие, с овечку, как назло прикрыли полную луну.

— Ты, Чижик, плавать умеешь? — спросил один. С акцентом спросил. Нет, не грузинским — к грузинскому акценту я привык. Но с кавказским. Я так думаю.

— Я летать умею, — ответил я.

— Вот сейчас и полетишь, — сказал другой, с тем же акцентом. — Сначала полетишь, а потом поплывёшь. Если умеешь плавать.

— Вы что?

— Мы ничего, — сказали они, приближаясь.

— Погодите, погодите, — зачастил я. — У меня деньги есть, много. Берите деньги, и ступайте себе!

Они остановились. Действительно, глупо бросать деньги в реку. Особенно если их много.

— Ну, давай деньги, — сказал первый. — Только не обмани, хуже будет.

— Сейчас, сейчас, — забормотал я, жалкий лепет труса, и полез во внутренний карман пальто. За деньгами, ага. Но достал пистолет. Я его ещё в гардеробе переложил из кобуры, что под пиджаком. Хотел было оставить в номере, номер с сейфом, а потом решил, что нет, что нельзя расслабляться.

— А вы, ребята, чьих будете?

— Ты что, ты что? Мы так, мимо шли, решили пошутить, — и оба развернулись и побежали. Очень быстро.

Но недостаточно быстро.

Я, конечно, мог положить обоих. Легко. А потом? Бросить в реку? Тут по мосту то и дело едут машины, и почти наверное процедуру бросания тел в воду заметили. Это двоим бросить одного — дело трех секунд. А одному бросать двоих — много дольше. И пальто испачкать можно. И вообще, я не при исполнении. Будь Ольга рядом — никто слова не скажет. Охраняющий вот как я, действует из внутренней оценки ситуации, допустимы любые действия, направленные на безопасность охраняемого. Это вам не милиция! Никаких «стой, стрелять буду!», никаких выстрелов в воздух. Если считаешь нужным стрелять на поражение — стреляй на поражение. Если нападающий убегает, не возбраняется выстрелить ему в спину, вдруг он обернется и сам выстрелит в охраняемого. Не страшно, если даже заденешь постороннего. Потому что охраняют не абы кого, а соль нации. Соли нации очень не понравится, если охранники будут раздумывать, сомневаться, предупреждать и стрелять в воздух, вместо того, чтобы спасать её, соль нации.