Апраксин двор

Глава 19

— Ну и местечко… — Петропавловский нагнулся вперед, вглядываясь в сырой полумрак за лобовым стеклом. — Дальше-то куда?

— Чтоб я знал. Едь туда, где свет горит — не ошибешься, — усмехнулся Фурсов. — Ты что, в порту не был ни разу?

— Да как не приходилось, брат. И не жалуюсь… Нам туда вообще надо?

— Надо, Костя, надо. — Я похлопал Петропавловского по плечу. — Рули давай. Поглядим, что тут к чему.

В моем мире торговый порт перенесли на Гутуевский, Канонерский и Турухтанные острова только в самом конце прошлого века, поэтому в тысяча девятьсот девятом тут все еще вовсю шла стройка. Буквально из ничего, из самой земли вырастали, доки, сама пристань, здоровенные склады…

И мост — единственный, который в тот… то есть, в нынешний год вел на Гутуевский остров прямо с набережной Обводного канала. Тоже деревянный и разводной, как и в моем мире, однако куда шире и солиднее того, что я помнил: по нему уже успели проложить одноколейную железную дорогу. Слишком узкую и хлипкую для вагона или уж тем более могучего локомотива — скорее трамвайную, но все же.

Судя по всему, торговые дела в порту шли бодро, раз уж сюда вовсю ездили рабочие. То ли дело было в многомиллионных контрибуциях после войны, которые император Александр тут же пустил на развитие столицы, то ли в том, что этот мир по неизвестным причинам «убежал» от моего родного лет этак на десять-двадцать вперед. Можно сказать, в советскую эпоху с ее электрификацией.

И строительством — я никак не мог припомнить, чтобы к «тому» тысяча девятьсот девятому году на Гутуевском успели в таком количестве отгрохать кирпичные дома в четыре этажа высотой. Они начинались сразу за храмом у моста и тянулись вдоль Динабургской улицы к порту. Я успел насчитать пять или шесть прежде, чем они сменились привычными деревянными бараками. Здесь наверняка обитали работяги победнее — из приезжих, которые тянулись в Петербург на заработки вместе с семьями.

— Вот ведь… — выругался Петропавловский, осторожно объезжаю выскочившую прямо перед капотом собаку. — А теперь куда?

— Давай вот здесь остановимся. — Я вытянул руку, указывая на небольшое здание чуть в стороне от остальных. — Видишь, народ собирается — значит, туда нам и надо.

Ехать прямиком в порт было, пожалуй, поздновато: на улице стремительно темнело, и работяги уже вовсю шагали вдоль дороги из доков обратно, к домам и семьям… однако не все. Кому-нибудь наверняка на терпелось оставить часть нажитых честным трудом рублей в заведениях.

Вряд ли их здесь было так уж много — от силы два-три на весь Гутуевский, но чутье меня не обмануло: двухэтажное здание в полусотне шагов от ближайшего барака действительно оказалось кабаком. Запах алкоголя и табака я почувствовал даже из машины, а потом до моих ушей донеслась и музыка — что-то простенькое, даже не танцевальное, а скорее предназначенное слегка поднять настроение, не отвлекая при этом публику от положенных возлияний. Видимо, хозяин зачем-то решил раскошелиться на патефон.

Да и в целом кабак выглядел на удивление прилично — во всяком случае, снаружи. Аккуратно, относительно чисто, без разбитых бутылок вокруг и даже без сомнительных личностей, которые нередко ошивались у подобных заведений. Чуть поодаль за углом двое молодых парней выясняли отношения, то и дело сжимая кулаки и толкаясь, но все равно как-то без огонька и настоящей злобы, сулящей кровопролитие. Имелся даже извозчик — усатый старик в ливрее, мирно дремавший в бричке.

Красота да и только.

— Ты машину лучше за углом поставь. И мотор пока не глуши — на всякий случай. — Я взялся за ручку и открыл дверцу. — А мы с господином Фурсовым зайдем да поздороваемся.

Не то, чтобы я так уж опасался за дорогую Кудеяровскую технику, но осторожность редко бывает лишней. Впрочем, на этот раз я, похоже, все-таки беспокоился зря: местные завсегдатаи лишь недоверчиво проводили машину взглядом и тут же вернулись к своим делам. То ли по дороге в порт нередко катались какие-нибудь купцы или чинуши, и появление автомобиля у кабака было делом не таким уж редким, то ли внушительная фигура господина Фурсова избавляла от любых нежелательных вопросов: в короткой куртки из кожи и надвинутом на глаза картузе он выглядел весьма внушительно — самый настоящий телохранитель.

А меня наверняка приняли за какого-нибудь пижона, купеческого или дворянского сынка, который зачем-то поперся в рабочий квартал вместо того, чтобы просаживать отцовские капиталы где-нибудь в центре города. Впрочем, особого интереса наше появление не вызвало — стоявший у двери плечистый в мужик сонно кивнул и тут же снова принялся смолить папиросу.

Внутри обстановка оказалась примерно такой же. Разве что теперь в воздухе висело столько перегара и табачного дыма, что я едва не закашлялся. Курили все — от безусых пацанов лет тринадцати от роду до седобородых патриархов, рассевшихся на лавках вдоль стен. Взрослые работяги собрались за столами в середине зала и соображали — на троих, на четверых, на двоих… иногда даже и на одного. Но несмотря на изрядное количество выпитого, в целом публика вела себя тихо и спокойно — видимо, мало у кого здесь остались силы после работы еще и буянить, размахивая кулаками.

— Как мухи сонные, — буркнул себе под нос Фурсов. — Я-то думал, тут притон — а ты погляди… Даже рож каторжных не видать.

— Так оно и хорошо. Меньше шума будет. — Я шагнул к стойке, за которой скучал пузатый здоровяк в фартуке — видимо, хозяин кабака. — Любезный, нам бы с товарищем холодненького чего — горло промочить… Пиво есть?

— Найдется.

Судя по мрачному тону, незваным гостям здесь не слишком-то обрадовались — но и возражений никаких не последовало, и пенный напиток появились передо мной в мгновение ока. Судя по всему, его здесь почти не употребляли — для местных все-таки было дороговато. Впрочем, меня стоимость ничуть не смущала. Я выложил на стойку серебряный полтинник и, не обращая внимания на сдачу, ткнулся носом в кружки и принялся разглядывать народ вокруг.

И ничего особенно так и не увидел — обычные работяги. Усталые, мрачноватые, по большей части крепкие и с натруженными мозолистыми руками, но как будто безобидные. И сколько я ни вслушивался в разговоры, в них так и не проскользнуло ничего из колоритной речи каторжан — ни единого словечка или даже интонации, которую сложно не узнать. Кто-то негромко спорил — кажется, о политике, кто-то ворчал себе под нос, ругая начальство, кто-то едва слышно подпевал доносившейся из патефона мелодии — и все.

Похоже, ни хулиганов с цветастыми шарфами, ни даже щипачей-карманников в кабаке не было.

— Тихо тут у вас, — проговорил я, чуть отодвинув кружку с пивом. — Непривычно даже… Обычно в заведениях по вечерам всякое творится.

Хозяин кивнул и буркнул что-то неразборчивое — то ли «да», то ли «нет»… А может, «не знаю» — общаться он явно не был настроен, и вытягивать хоть что-то приходилось чуть ли не силой. Я бросил еще несколько дежурных фраз и, так и не дождавшись вразумительного ответа, плюнул и перешел к делу.

— Скажи, любезный — так с чего же такая тишь и благодать все-таки? — Я на всякий случай чуть понизил голос. — Публика воспитанная? Или, может, приплачиваете кому по-маленькой, чтобы не…

— Не твоего ума это дело, сударик.

От раздавшегося сзади громкого и хриплого голоса Фурсов вздрогнул, разливая пиво по стойке. Оглянувшись, я увидел усатого мужика лет тридцати с гаком, который как раз поднимался из-за ближайшего стола.

Здоровый — с деда Федора будет, разве что чуть пониже. И плечистый, тяжелый: то ли грузчик из доков, то ли вовсе кузнец или кочегар — под закатанными по локоть рукавами простой рубахи перекатывались могучие мускулы. На каторжанина не похож, да и выпил, похоже, совсем немного — взгляд цепкий, внимательный.

И до чего ж недобрый…

— Ты откуда такой прыщ взялся? — продолжил здоровяк, медленно надвигаясь на меня. — Вопросы разные задаешь… Тебе какое дело? Может, и приплачиваем!

— Уж не тебе ли, сударь? — усмехнулся я.

— Да лучше бы уж мне! Я вашу породу собачью за версту чую. Сначала тихо сидите, а потом давай карты раскидывать. Без штанов мужиков оставите. — Здоровяк набычился и сжал здоровенные кулачищи. — А попробуй слово скажи — сразу финку в бок!

Работяги в зале одобрительно зашумели и принялись один за одним подниматься со своих мест. Дело определенно начинало пахнуть керосином: похоже, нас приняли то ли за карточных шулеров, то ли за самых обычных воришек — а такое, как известно, порой заканчивается весьма прискорбно.

— Тихо, тихо, судари. — Я развернулся, миролюбиво поднимая вверх обе руки. — Мы ж только поговорить хотели. Узнать, что тут к чему и…

— А ну пошли вон отсюда! — рявкнул здоровяк, указывая на дверь — И чтобы духу вашего тут не было!

— Вот ты чудак-человек. — Я с нарочитой медлительностью расстегнул пару верхних пуговиц на куртке. — Я ж вам помочь хочу. Если какая падаль каторжная честным людям жить мешает — так это мы быстро…

— Не надо нам таких помощников. Видали уже всяких… — Здоровяк на мгновение задумался — и вдруг, прищурившись, спросил: — А ты, сударик, часом, не тот самый гимназист, что на Апраксином дворе Прошку Рябого зарезал?

— Да кто ж его знает, кто его жизни лишил? — усмехнулся я. — Люди всякое говорят.

— А я тебе вот что скажу, братец: ты, может, парень и неплохой. Только добро твое нам всем как бы боком не вышло. Знаешь, пословица такая есть: не буди лихо, пока оно тихо. — Здоровяк сложил на груди могучие ручищи. — Так что последний раз говорю: ступай домой, пока цел. Никто тут с тобой дел иметь не будет.

Да уж, незадача. Наверняка кто-то из местных знал, куда именно из торгового порта утекали ручейки не самых праведных денег — но делиться тайнами с чужаком уж точно не собирался. Если только…

— А ты заставь! — Я швырнул кепку на стойку и шагнул вперед. — Давай так: заборешь меня на кулаках — значит, выгонишь. А если я тебя — расскажешь, какие у вас тут горести, и кто кому деньги платит.

— Ты? Меня? — беззлобно рассмеялся здоровяк. — Да я ж тебе чуть ли не в отцы гожусь, дурья башка. Больно надо об такую блоху руки пачкать. Стукну — а ты возьмешь да помрешь ненароком.

— Не помру. А если тебе интереса драться не хватает — так давай добавим. — Я ухмыльнулся и достал из кармана сложенную вдвое десятирублевую купюру. — Красненькая, что не побьешь!