На грани анархии

Глава 50

Джулиан

День тридцать четвертый

Джулиан сглотнул. Он сжал напрягшиеся пальцы, представил нож в своей руке. Представил, как вонзает его прямо в сердце Бишопа.

— Они пришли за тобой.

Лицо Бишопа исказилось в гримасе боли, такой муки Джулиан никогда не переживал. И никогда не хотел.

— За мной.

— Ты был идеальной мишенью. — Слова дались легче, чем Джулиан думал. На самом деле, ему до чертиков понравилось их озвучивать. — Ты не закрыл бы эту дурацкую продовольственную кладовую. Почему ты так дорожил ею, я не понимаю. Это даже не было большой проблемой, пока ты не превратил ее в проблему. Тебе обязательно нужно идти против всех. Ты всегда пытаешься как-то придать себе важности?

— Почему, Джулиан?

— Совет не проголосовал за ополчение. А они нам были нужны. Любой человек с мозгами мог это понять. Шеф Бриггс оказался слишком тупоголовым, чтобы видеть что-то, кроме своих собственных идей. Ноа же слишком слаб, чтобы пойти против города.

Джулиан пожал плечами.

— Все сошлось, как кусочки головоломки. Рэй Шульц имел на тебя виды. Стоило выпустить его, и он со своими головорезами позаботился бы о тебе. Так мы договорились.

— Золото, — произнес Бишоп, его голос звучал глухо.

— Шульц с радостью согласился. Он бы сделал это бесплатно. История с золотом просто страховка. Чтобы убедиться, что его головорезы тоже в деле. Для уверенности, что все получится. Задним числом понимаю, что это глупо, но эти метамфетаминовые наркоманы не отличались умом. Это не позволяло им смотреть на своего благодетеля с подозрением или задавать слишком много вопросов. Деньги решают все, знаешь ли. Всегда. Это та валюта, которую они понимали.

Бишоп зарычал, как раненое животное.

— Ты открыл дверь. Ты выпустил их из камеры в обмен на убийство меня и моей семьи.

Джулиан подавил дрожь.

— Не твоей семьи. Только тебя. Я не знал, что они сделают. Я понятия не имел, что они пойдут и расстреляют церковь и причинят вред всем этим людям. Откуда я мог это знать?

Рокочущий голос Бишопа разрывался от горя и нарастающей ярости.

— Ты выпускаешь тигра на свободу, а потом плачешься о невежестве, когда он делает то, для чего был рожден, что заложено в его природе? Рэй Шульц, Томми и Билли Картеры — они были убийцами!

— Эй, погоди минутку...

Бишоп поднял пистолет обеими руками и направил его в лицо Джулиана. Он снял пистолет с предохранителя.

— Ты виновен в каждой из этих сорока семи смертей так же, как и они. Ты виновен в смерти моей жены и дочерей!

Джулиан отвел взгляд. Он не мог вынести праведной ярости, излучаемой всеми фибрами существа Бишопа. Он был отцом, которого постигло несчастье. Вдовец, жаждущий отомстить за смерть своей семьи.

Его плечи затряслись, челюсть закаменела, на шее выделились связки. Даже с расстояния пяти футов он нависал над Джулианом.

— Из-за тебя я муж без жены! Отец без детей!

Джулиан струсил перед его гневом. Его охватил страх. В этот момент Джулиан боялся, что Бишоп действительно его застрелит.

— Ты не хочешь этого делать, Бишоп!

Лицо Бишопа исказилось от ярости и горя, от бешенства и боли. Человек, оторванный от всего, во что он когда-либо верил.

— Пожалуйста! — закричал Джулиан.

Бишоп рванулся вперед.

— Я должен это сделать! Я должен убить тебя!

Лед затрещал и заскрипел.

Бишоп остановился. Дуло пистолета смотрело на голову Джулиана. Пистолет дрожал в руках пастора.

— Ты заслуживаешь смерти!

Темная энергия запульсировала в жилах Джулиана — страх, ужас и жуткое возбуждение. Они находились в пяти футах друг от друга. Бишоп в одном шаге от тонкого льда.

Джулиан поднял руки, ладонями наружу, в жесте мольбы, капитуляции.

— Ты победил, Бишоп! Арестуй меня. Забирай меня. Брось меня в эту тюремную камеру и корми через решетку. Это все, что тебе нужно сделать, парень. Ты же не хочешь меня убить. Я безоружен. Разве чувство вины не съест тебя изнутри? Разве ты не проповедуешь о милосердии?

— Иногда смерть — это милосердие, — прорычал Бишоп. В его глазах мелькнула тень. Мелькнуло сомнение, колебание.

— Вот! Возьми мои наручники. У меня в кармане есть пара. Можешь надеть их на меня прямо сейчас. — Джулиан медленно опустил руку к карману куртки. Он достал наручники и протянул их. — Вот. Подойди и возьми их. Надень наручники на меня сам.

Между ними повисло долгое, напряженное молчание. Бишоп боролся со своей совестью, Джулиан задыхался, гудел от этой темной, нервной энергии, чувствуя тонкий лед между ними, безмолвно умоляя Бишопа сделать еще один шаг. Всего один.

Река не издавала ни звука — ни лед, ни темная вода под ним. Джулиан чувствовал, как она течет, словно его собственная кровь, — темная, холодная и безмолвная.

Только полоска замерзшей воды между Бишопом и водной могилой.

Что-то изменилось в поведении Бишопа. Его плечи опустились. Лицо прояснилось.

Он опустил пистолет.

— Ты заслуживаешь смерти, но не от моей руки.

Джулиан уставился на него в недоумении.

— Я не собираюсь убивать тебя. Но ты предстанешь перед правосудием. Твоя судьба будет зависеть от совета и от Бога.

Бишоп взмахнул пистолетом.

— Надень на себя наручники. Но иди ко мне, Синклер. Думаешь, я не вижу, что ты задумал? Убедись, что обошел это слабое место прямо передо мной. — Он скрипнул зубами, словно ему тяжело это говорить. — Ты же не хочешь упасть туда.

На Джулиана нахлынуло отчаяние. В конце концов, Бишоп не повелся на это. Джулиан оказался вне игры. У него не осталось ни плана, ни способа выбраться из этого.

Джулиану хотелось верить, что мать его спасет, но он уже ни на что не надеялся. Даже на нее. Если бы...

Треск.

Звук заставил их обоих замереть. Звук, который они не только услышали, но и почувствовали — сильный толчок в глубине мира.

Сердце Джулиана заколотилось. Он напряг уши, прислушиваясь, нет ли скрипа, хлопка или треска.

Он слышал свое дыхание, неглубокие вздохи Бишопа. Ветер свистел в ветвях сосен и гулял по широкой ровной поверхности реки.

А потом — сдвигающийся, потрескивающий лед, мягкий, как шепот, как вздох влюбленного.

Тот же звук. Земля под его ногами вздрогнула.

— Мы ушли слишком далеко, — сказал Бишоп. — Нам нужно вернуться. Медленно и осторожно...

Ужасный стон сотряс воздух. Лед раскололся, вздымаясь, как от взрывов. Толща льда под их ногами сдвинулась, поднялась по своей оси, опасно накренившись.

Ботинки Джулиана заскользили в сторону, Бишоп попятился назад, отпрыгивая от края, когда лед раскололся между ними, открылась огромная трещина, расщелина, похожая на рот, ухмыляющийся все шире и шире.

Лед вздохнул, словно делая передышку. Джулиан присел на корточки, широко расставив руки для равновесия, боясь пошевелиться в любом направлении, чтобы лед не рассыпался под ним.

Они удалились на пятьдесят футов. Вода здесь была глубокой, течение сильным.

Джулиана охватил ужас. Если лед провалится, его может затянуть под него. Пробиться снизу он бы не смог. Он бы утонул и замерз одновременно.

Кусок льда, на котором он стоял, подался под ним. Острый край поднялся вверх, как огромный плавник. Джулиан почувствовал, что его ботинки скользят по склону, сцепление с поверхностью подводит, уклон слишком крут.

Отбросив наручники, он упал на грудь и, как моллюск, прижался к перевернутой плите. Она была размером с автомобиль, не больше.

Угол наклонился на девяносто градусов. Джулиан соскользнул в воду ногами. Он погрузился вниз, изо всех сил пытаясь уцепиться за лед, чтобы удержать над поверхностью как можно большую часть своего тела.

Затем он погрузился по пояс, по ребра, а потом по грудь.

Жестокий шок от холода ошеломил его, выжал дыхание из его легких.

Он отпустил плиту и бил по воде руками, которые уже казались ледышками, брызгаясь и пинаясь, брызгаясь и барахтаясь в поисках ближайшего выступа твердого льда.

Расколотые плиты скреблись и стукались друг о друга. Течение прижимало его к выступу и дергало за ноги. Его куртка, зимние штаны и слои одежды наполнились водой. Все вдруг стало тяжелее на пятьдесят фунтов, а ботинки — как якоря.

Джулиан с трудом, отчаянно цеплялся за лед. Вблизи лед оказался толстым, пузырчатым и изрезанным десятками трещин. Уродливый, желтоватый и суровый.

Дрянной лед. Ничего красивого в нем нет.

Он смахнул воду с глаз, капли уже примерзли к ресницам. Сильно дрожа, посмотрел на Бишопа, который стоял в шести или семи футах от отверстия во льду.

Бишоп смотрел на Джулиана с шоком и чем-то похожим на благоговение на лице. Его пистолет безвольно свисал с боку.

— Помогите мне! — закричал Джулиан. — Я тону!

Бишоп ничего не сказал.

— Дай мне руку! Спаси меня!

Очень осторожно Бишоп сделал шаг назад. Затем еще один.

Паника сжала грудь Джулиана. Ему стало так холодно. Холоднее, чем когда-либо в жизни. Он чувствовал, как замерзают его клетки, как холод обжигает нервные окончания.

— Ты не можешь этого сделать! Ты не можешь оставить меня умирать!

Бишоп просто смотрел на него, его лицо оставалось бесстрастным, нечитаемым.

Он не собирался помогать. Он собирался стоять и смотреть, как Джулиан умирает.

— Где твоя вера, Бишоп? — кричал он. — Где теперь твой Бог?

— Бог — это любовь. Любовь справедлива, — произносил Бишоп как песнопение, как молитву. — Бог есть справедливость. Это справедливость.

— Нет! — закричал Джулиан. — НЕТ!

— Дафна Бишоп, — четко, глубоко и внушительно произнес Бишоп своим баритоном. Звук эхом разнесся по льду. Он заполнил уши Джулиана и срикошетил внутри его черепа. — Хлоя Бишоп. Юнипер Бишоп.

Джулиан скреб по льду онемевшими пальцами, но все бесполезно. Он умирал. Он скоро умрет.

— Да помилует Господь твою душу, — проронил Бишоп. — Ибо у меня не осталось ничего, что я мог бы дать.

Рев крови в ушах Джулиана стал медленным и вялым. Он не мог разобраться в происходящем в своем затуманенном мозгу. Это не имело смысла. Все это неправильно.

Это Бишоп должен был умереть в ледяной воде, а не Джулиан. Это должен быть не он.

Он смотрел на Бишопа в шоке, в растущем отчаянии, но Бишоп ничего ему не предлагал. Вообще ничего. Он просто стоял и ждал — молчаливый свидетель.

Как и холодный и жестокий пейзаж, злобная зима, жадная река, всасывающаяся в него, тягучая, тянущая, стремящаяся утащить его под воду.

Секунды тикали, как бомба, отсчитывающая время до нуля. Холод словно тисками выдавливал из него силы и жизненную энергию, высасывая саму жизнь из его вен.

Он перестал дрожать, смутно осознавал Джулиан. Его зубы перестали стучать. Ему больше не было холодно. Он не чувствовал ничего подо льдом, даже течение не тянуло его за ноги.

Он не чувствовал своих конечностей. Они мертвы. Ноги — мертвы. Руки — мертвы. Его сердце — мертво.

— Это был не... только я, — выдавил он сквозь онемевшие губы.

Может быть, в нем заговорило чувство вины. Или глубоко запрятанный гнев. Ненависть, в которой он не мог признаться даже самому себе.

Он уходил вниз. Он не должен идти вниз один.

— Скажи мне, — потребовал Бишоп.

— О-она знает... все. Она всегда знала. Она делает вид, что не знает, чтобы лучше себя чувствовать. Она та, кто одобрил это, одобрил все. О-она отправила меня в ту ночь к камере.