Лестница власти

В мозгу пронесся стремительный ассоциативный ряд и я, оборвав себя на полумысли, потащил старшую сестренку на кровать. Шибари было моим мимолетным увлечением прошлой жизни, но я с радостью обнаружил, что руки-то помнят. Выбрав лоскут попрочнее и подлиннее, вздернул старшенькую за связанные за спиной руки повыше и привязал к одной из опор балдахина. Бревнышко там надежное. Тут троих таких девушек на каждую из четырех опор можно повесить. На века делали. Проявил педантичность и последовательность, тщательно связав Федю, заодно примотав её к бревнышку и за ножки.

Следующая на очереди была Лушечка, её я опасался сильнее остальных. И не зря — я только и успел привязать её за левую и правую лапки к углам кровати, как вдруг понял, что она уже пришла в себя. Под веками глазки забегали и дыхание немного изменилось. Но продолжала упорно делать вид, что без сознания. Опасная женщина. Продолжала притворяться, даже когда я соорудил кляп и заткнул ей рот. И даже не вздрогнула, когда я резким рывком содрал с неё рубашку, обнажив задорно торчащие грудки. Повернул её лицом вниз — нечего меня тут отвлекать от дел мужских.

Все приходит с опытом, связывание голых девок тоже нарабатываемый навык — со строй и третьей дело пошло быстрее и веселее.

Придирчиво осмотрел свое творение. Хуже всего получилось с Феденькой — бедняжка была буквой “зю” изогнута, привязанная к кровати за колени и связанные за спиной руки и ей явно было неудобно. Увы, но в моем сердце нет жалости. Лушечки, как всегда, повезло больше других — распятая на кровати лежа на животе, привязанная за руки и за ноги, устроилась вполне комфортно. Места для Анфусы толком не хватило, пришлось распять её между двух столбов балдахина, и она грустно обвисла. Я свернул еще несколько веревочек, и прошелся вокруг, придирчиво проверяя путы на прочность и добавляя надежности.

Не могу сказать, что меня не настигло то самое томление, от которого одновременно и жарко, и в то же время потряхивает, как от холода. Уши горят, как к батарее приложили, а ноги мерзнут. А мой врожденный указатель степени сексуальности обстановки и вовсе зашкаливал, натягивая рубашку. Но некогда, некогда об этом думать, меня сальный мужик ждет.

И вообще, сестры все таки. Конечно, не родные… Да и какая разница, в темноте и месте, где нет законов… Даже в месте, где нет законов, остается стыд.

А ноги в самом деле мерзнут. Я подошел к Федосье и приложил ступню к её сапожкам. Похоже, как раз. Я принялся стаскивать с неё сапожки. Она протестующе замычала и попыталась сопротивляться, согнув ступню. Что это еще за бунт в опочивальне? Я сурово шлепнул её по заднице, благо та удобно торчала прямо у моего лица.

Задумался. Осторожно погладил бархатную кожу. Задумался.

Машинально глянул на дверь.

Глаза у меня давно привыкли к темноте и заботливо оставленные на печке свечи казались достаточным источником света для того, чтобы все видеть в подробностях. И я увидел, что дверь так и осталась приоткрытый.

Мне захотелось себя по башке шлепнуть. Вот тебе и “контроль обстановки”. Я кинулся к двери. В голову, как всегда в таких случаях, не лезло ничего хорошего. Скорее всего дверь осталась приоткрытой после того как в неё попыталась убежать Лукерья. Но нет, моя фантазия рисовала ужасные картины моего досадного промаха. А вдруг там, за дверью, был еще кто-то? Например Тимошка? Нет, тот бы сразу зашел. Служанка? Кого-то же они за дверью сторожить оставили? И служанка сейчас поднимает тревогу, а я, как дурак, тут время теряю?

Я добрался до двери, осторожно приоткрыл её пошире и резко выскочил в коридор. В одной руке наготове дубинка, другой рукой придерживаю все еще стыдную часть тела, которая тоже наготове. Готов к любому повороту событий, ха-ха. Вокруг было темно и тихо. Я долго прислушивался. Терем был большой и деревянный, полной тишины не было. Где-то отдаленно подвывал ветер в щелях, жутко скрипели балки и бревна, время от времени раздавались какие-то стуки и трески.

Но ни шагов, ни людских голосов, ни света от свечей не было. Дом спал. Я оглянулся назад, на сестренок. Они приглушенно постанывали сквозь кляпы и шевелились, стараясь устроиться поудобнее. Упавшие через окно лунные лучи окрасили их кожу серебристым оттенком, одновременно словно затемнив соски и глаза.

Я замер, постаравшись дышать глубоко и спокойно. Это было красиво. Я постарался запечатлеть эту картину в своей памяти. Истинное искусство цветет мгновение…

Нет, я просто не могу взять и уйти просто так. Я посмотрел на дверь. Как я и предполагал, снаружи на ней были засовы. Аж два. За одно ушко засова была заложена ленточка, которыми девушки удерживают волосы. Потянув за её кончики, дверцу можно было плотно прикрыть за собой. Наверняка это Лушечка придумала. Я взялся за ленточку, шагнул внутрь и плотно прикрыл за собой дверь.

Я бы мог оставить это переживание только для себя, но иногда надо делится красоой с миром. Рассказывать каждому. Просто потому, что можешь. И, конечно же, я расскажу все в красках, в подробностях. Если в жизни и есть вещи, которыми действительно можно хвастаться, наверняка одна из них та, в которой есть три красивых голых девушки в твоей комнате.

Итак, я закрыл за собой дверь. Плотно. Решительно. Словно поняв, что дело плохо, Лушечка скосив на меня глаза, сдавленно закричала. Свидетельство моей холодной предусмотрительности, тщательно сварганенный из подручных средств кляп, свел её отчаянный вопль к едва слышному мычанию.

Не удержавшись, я хрипло вдохнул от предвкушения. Тут к мычанию присоединились и две другие сестры. Я медленно и неотвратимо приближался. Шлепки моих босых ног по деревянному полу звучали как колокольный звон неотвратимости судьбы.

Я одернул рубаху, поколебав свечи, заплясали тени на стенах и отблески огня в испуганных девичьих глазах.

— Плохие девочки должны быть наказаны, — зловеще проскрипел я. Голос у меня сел и стал хриплым. Не иначе это от возбуждения и сладкого ужаса от задуманного.