А-Два

Глава 3. Мизансцены

Ленинград, 6 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.

Семенов-старший, Семенов-младший.

Мизансцена была мутной, тусклой и вызывающей всякие нехорошие мысли. Мизансцена была похожа на тысячи подобных, детально описанных авторами низкопробных романчиков, претерпевающих и лишающихся в странах победившего капитала.

На кухне было почти темно (не горела лампочка, которую, скорее всего, по какой-то причине не стали включать), душно (форточку закрыли на предмет «чтобы никто не подслушал», хотя кухня находилась в третьем этаже) и уныло (в силу общей неприятности ситуации). Братья были в кухне одни, потому как папа и мама еще не вернулись со службы и с работы соответственно, и видно было, что младший наконец-то решился поделиться со старшим и самой ситуацией, и всеми неприятными деталями произошедшего.

- Много. Даже очень много. - Семенов взирал на младшего брата с некоторым недоумением, как бы интересуясь: как такое недоразумение получилось у тех же уважаемых родителей и почти в тех же условиях, что и он сам, сиречь старший.

Младший понуро раскачивался на не очень ровно срубленном табурете, упираясь ладонями в колени. Всю сущность мира можно было уместить в копии расписки, лежавшей сейчас на столе, и глаз младший не поднимал, было незачем.

Старший почесал небритый подбородок, смахнул несуществующие крошки с кухонного стола, еще немного потянул время, задумчиво закусывая нижнюю губу. - Варианта «не платить», как я понимаю, нет? - уточнил он наконец, исключительно на всякий случай.

Младший потупил взор настолько, насколько это оставалось возможным. Варианта не платить не было. - Тут такое дело, - всегда звонкий и ясный голос комсорга звучал теперь непривычно глухо, будто удивляясь тому, что вынужден произносить - если я не отдам проигранное, эти — резкое движение головой справа налево дало понять, что именно думает младший об этих, и кто они вообще такие, - как-то расскажут все на курсе, потом меня разберут на собрании, и сразу же погонят и из комсомола, и из института. Если я вылечу с курса, да еще и с такой статьей, все покатится под откос незамедлительно. В дворники, в ночные сторожа... Платить надо, но я не знаю, как, а еще идет время, у меня неделя на то, чтобы отдать всю сумму, и каждый день она становится все больше. - Младший грустно усмехнулся, - такси едет, счетчик крутится, - добавил он голосом совсем чужим, хриплым и надтреснутым, видимо, повторяя за кем-то нехорошим и неприятным. - К тому же, карточный долг — дело чести!

- Это тебе они сказали, про карточный долг? - старший, прямо посреди очевидно длинной фразы, вдруг решил выпить чаю, с каковой целью прервался и отправился наполнять чайник. Вода текла из крана, вода была вкусна и хороша, как и все, что входило в обязательный социальный минимум, гарантированный Родиной каждому гражданину, будь он хоть лаборант, хоть дворник. Старший гремел посудой и шумел краном, преувеличенно тщательно отмерял чайную взвесь, потом, за каким-то бесом, перемешивал заварку в чайнике, и, наконец, водрузил получившийся напиток на стол — в единственном стакане, видимо, младший чаю не заслужил.

- Так вот, все это байки и полная ерунда. Никакой чести в таком долге нет: с тобой играли специально обученные бандиты, карты были помечены, даже проигранная тобой сумма была точно рассчитана. Это не честь, это ворье придумало, чтобы такие, как ты, не совсем еще пропащие, шли у них на поводу до последнего.

- Что же делать? - в десятый, наверное, за вечер, раз, вопросил младший брат.

Несмотря на то, что комсорг курса сам, лично, исключительно по собственной дурости, влез в страшно неприятную ситуацию, у него все равно еще оставались остатки веры в то, что это все невзаправду, что, как показывают в многосерийных фильмах про милицию и жуликов, ситуация лихо разрешится сама собой, а отвратительное социальное явление отправится туда, куда ему положено, то есть — на свалку истории.

- Начнем с того, что платить нечем. Триста рублей — это три мои зарплаты, я ведь не какой-нибудь известный в народном хозяйстве ученый, я лаборант всего лишь, пусть и старший. Запас у меня есть, но там всего семьдесят рублей с копейками, сумма сравнительно ничтожная. Твоя стипендия тоже курам насмех, 24 рубля, несерьезно. Мама и папа... - Семенов-старший сделал многозначительную паузу, как бы давая младшему возможность с негодованием отказаться, чем младший и не преминул воспользоваться.

- Маме и папе даже говорить страшно! - младший тряс головой так активно, что, не будь черти, а также их потомки, полукровки и квартероны, прочно защищены от мозголомки самой сутью своей интересной национальности, старший, да и кто угодно другой на его месте, мог бы предположить, что с младшим случился нервный припадок.

- Маме и папе мы и не скажем, - уточнил старший. - Особенно маме. Старики у нас крепкие, но не настолько, как хотелось бы, и проверять пределы их крепости никакого желания нет. Совершенно никакого. Кроме того, тут вот какое дело: даже если мы каким-то чудом, на грани перехода тервера в термаг, добудем триста рублей прямо сейчас, зуб даю — будет мало. Окажется, что ты неправильно понял, что прошло уже больше одного дня, что у тебя какие-то купюры потертые... Это, брат, такого пошиба публика, что тянуть из тебя деньги будут бесконечно, а потом все равно сломают тебе карьеру и жизнь парой неаккуратно сказанных слов. Вот что, - старший брат вдруг принял решение. - Платить мы не будем. И ты не будешь. Ни рубля им, тварям ненужным, ни копейки.

- Станем драться? - удивился младший брат. - Я не умею, да и ты, кажется, тоже. Звать ребят нельзя, это как самому всем все растрепать. Есть, конечно, отдельные граждане, но мне кажется...

- Ты не просто младший, ты еще и... Драться с кем? С этими? Тебе лишних дырок в теле не хватает, или, может, у тебя открылась неучтенная способность — ловко отбивать взглядом острые предметы? Да хоть тупые и тяжелые! Драться еще глупее, чем платить. - Старший перевел дух и немного снизил обличительный накал.

Мысль, пришедшая в немножечко рогатую голову почти сразу, завершила свою эволюцию и предстала в законченном виде.

Семенов-старший рассуждал так: во-первых, порочна сама идея бороться с бандитами своими силами. Нормальный советский гражданин никогда не сталкивался с организованной преступностью, и что с ней делать, понятия совершенно не имел. Власть предержащие даже сам факт наличия черной прослойки общества признавали редко, сквозь зубы, и регулярно отчитывались об очередном сокращении негодяйского поголовья — и в переносном, и, иногда, в прямом, смысле.

Во-вторых, все то, что старший поведал младшему, он, старший, прочитал в брошюре общества «Знание» о зарубежных карточных мошенниках. Лаборант подозревал, что в целом он прав, но может ошибаться в деталях.

В-третьих, идти в милицию было бесполезно, или около того: в той же брошюре писали о тесной смычке преступности и низовых полицейских структур. Советская милиция, конечно, дело совершенно другое, но червячок сомнения, тонкий и короткий, немножечко угрызал.

В итоге получалось, что самостоятельно справиться не получится, в милицию идти бесполезно, и обратиться стоит к ее, милиции, старшему брату — всесильному Комитету Государственной Безопасности. Не ко всему КГБ, конечно, но к одному из лучших его представителей, с которым Семенов-старший был знаком (и тешил себя надеждой, что неплохо). Лучший представитель гордо носил на рукаве две звезды, отзывался на обращение «товарищ старший майор», и, даже еще лучше, «товарищ старший майор государственной безопасности», и служил в Университете в хлопотной, но страшно полезной должности начальника первого отдела.

- Есть у меня идея, имеющая все признаки неплохой, - вслух подытожил старший. - Только маме мы ничего не скажем. Особенно — маме.

***

Советская Европа, 12 августа 2000 года. Совсем недавно.

Капитан-лейтенант Гюнтер Корсак

Из Аахена П-119 вышла вовремя: за что немецких товарищей действительно стоило уважать, так это за невероятную, почти не присущую хээсэс, пунктуальность. И то верно — добрая половина жителей северной Вестфалии содержала в себе, опять же, не менее половины крови крепких эйфельских дворфов, народа вменяемого, работящего и ценящего время — что свое, что чужое. О квартеронах, восьмушках и других причудливых и интересных сочетаниях не стоило и упоминать, тем более, что принципиального отличия как бы нет: дворфья кровь очень сильна.

Так вот, большой подземный ангар города Аахена как раз и обслуживается дворфами, многие из которых ведут свой род от угольщиков, выбравших за века те самые пещеры, которые когда-то были угольными пластами, а теперь стали базовыми полостями порта подземных лодок.

Лодка шла ходко: здесь, в этой части Советской Европы, практически не встречалось избыточно твердых пород, или, наоборот, коварных плывунов. Первые приходилось обходить поверху, вторые — старались проскочить на максимально возможной скорости, постоянно контролируя положение лодки в пространстве по трем точкам и динамике. И то, и другое было и непросто, и опасно, требовало серьезнейшего напряжения ума и сил, поэтому всякий подземник радовался, когда заниматься такими вещами не приходилось.

П-119, как и все остальные лодки проекта П-4 — кораблик совсем небольшой. Строго говоря, бронекатер, пусть и закрытого грунта. Ходит недалеко, воюет не очень больно, зато маневренности просто роскошной.

Если проводить аналогию между загадочным военно-подземным флотом и куда лучше знакомым населению флотом военно-морским, ближайшим родственником П-119 можно было бы назвать детище капиталиста Люрссена, мелкий, шустрый и очень опасный эс-бот. Однако, как учат нас классики, всякая аналогия ложна, да и не годится сравнивать замечательное изделие рабочих и инженеров Советской Германии с гнусным орудием режима столь чудовищного, что его даже упоминать вслух нельзя без специальной оговорки — «Запрещено на территории СССР».

Сейчас, сразу по выходу из базы, небольшие недостатки проекта казались несерьезными, а достоинства — очевидными и приумножающимися. Экономический ход отбирал у реактора намного меньшую мощность, чем крейсерский, или, тем более, форсаж, поэтому отсеки были ярко освещены. На сколько-нибудь разумной дистанции не ожидалось опасного противника, поэтому режим молчания не соблюдался, и в отсеках было шумно. Наконец, лодка только что вышла из базы, устать не успел вообще никто, поэтому в отсеках было людно.

Капитан-лейтенант Гюнтер Корсак пребывал одновременно на мостике и в прекраснейшем расположении духа. Дежурство начиналось отменно, впереди был самый интересный район и важное задание — лодка шла под Лимбург.

Еще на мостике находился стармех, мелкий и слегка зеленоватый полугоблин, и еще один его соплеменник, упакованный, в свою очередь, в расшитую звездами и планетами робу интеррогатора. Кроме них на мостике не находился никто: у рычагов стоял сам командир, а больше в пузырь мостика никто бы и не влез.

- Никак не возьму в толк, - и по выражению лица, и по удивительно занудному тону, было хорошо заметно, что конкретно этот вопрос конкретно этим полугоблином поднимается далеко не в первый раз, - отчего каждый молодой командир, получив под личное командование хоть что-нибудь крупнее подзбура, так рвется на самую границу? Ходил бы себе дозором где-нибудь под Померанией, горя не знал, проблем не имел. Стаж капает, довольствие копится, опять же, медальки всякие за выслугу, за беспорочную службу.