Возвращение в сказку

Как Аким от лени отвык

В семье крестьян Ивана да Марии в Корбое был единственный сын Аким.

Родители сына жалели, и Аким с утра до ночи слонялся без всякого дела по деревне.

Вот стукнуло Акиму десять лет. Отец и говорит ему: "Пойдешь с нами хлеб убирать". — "Вот еще что выдумали!" — "Ну дак, сынок, не будешь же всю жизнь на нашей шее сидеть… Мы же не вечные". — "А там видно будет".

Прошло еще немного времени, и как-то совсем неожиданно для Акима родители померли.

Делать нечего. Пришлось ему за дела приниматься: печку топить, корову доить, в поле работать… А работать-то Аким не привык. Поедет пахать, лошадь пустит гулять, а сам под куст завалится — дрыхнет. А то выйдет с литовкой на прокос, все по сторонам глядит. А увидит зверька или птичку — возгрустнет, позавидует: "И чего я зверем не уродился!"

С ленью-то своей Аким не запас к зиме ни кормов для скотинки, ни хлеба себе. Лошадь да корова от бескормицы подохли. Барахлишко, что у родителей было добыто, проел. Было уже однажды с корзиной по миру пустился, да стыд удержал. И пошел он раз поутру, куда ноги вынесут. Вот идет он по дороге лесной без мысли в голове. Мимо пробегает волк. Он и позавидовал: "Хоть бы кто превратил меня в волка!" Да видать, сказал в неурочное время. Не успел он так вымолвить, как перед ним встало диковинное существо: тело медвежье, лицо человечье, ноги птичьи, вместо рук крылья.

"Ты желал быть волком, так будь им!" — сказал он, топнул лапами, хлопнул крыльями, произнес какие-то волшебные слова, дунул на Акима — и тот не успел рот открыть, как превратился в волка.

Бежит по лесу, зубами пощелкивает, по-собачьи завывает.

Есть ему захотелось. Притаился он за вересковым кустом, стал ждать: не зазевается ли какой зверек? Долго ждал. Наконец увидел зайчика. "Вот я тебя сейчас!" — думает. А когда зайчик подошел к нему поближе, Аким-волк щелк зубами и бросился на него.

Но зайчик, увидя волка, не растерялся, скокнул — и в обратную сторону. Да так быстро дал тягу, что Аким-волк только его и видел. Волк злыми глазищами туда-сюда водит-поглядывает. Нигде зайца нет. Сел на задние лапы, взвыл от злости. Да и как ему было не злиться: какой-то там зайчонка с носом оставил. Пустил Аким-волк слезу и потрусил дальше. Скоро повстречался ему лосенок. "Ну, этот-то теперь будет в моих зубах!" — подумал — и мах к лосенку, чтобы зубы свои тому в горло запустить. Ну тут тоже у него ничего не вышло. Рядом, за ивовым кустом, стояла мать. Она как двинет волка задними ногами, да так ловко, что волк, как мячик, отлетел в сторону и растянулся на земле. Долго волк приходил в себя. А как опомнился, стал облизывать больное место. Затем встал и побрел дальше. Голод не тетка. Не хочешь, да побежишь. А волка только ноги и могут прокормить. Бежит и думает: "А не пристать ли к волчьей стае? Может, в ней мне легче будет кормиться?" Раз он привык жить за счет других, так и тут хочет выгадать.

Скоро не скоро, но все же он встретил волчью стаю. Хвостом завилял, головой покачал — ластится. Вот волчья стая остановилась. Сели волки на задние ноги, воздух нюхают. К Акиму-волку подходит матерый волчище, вожак. Обошел вокруг него, обнюхал, а потом как ощетинится, да как набросится на него, да давай трепать. Видать, почуял человечий запах. Аким-волк не знал волчьих повадок. Освободился он от волчьих зубов да сам хотел волка куснуть. Но тут к нему бросилась вся стая. И полетели от Акима-волка клочья шерсти да мяса. Каким чудом он уцелел, понять и сам не может. А когда опомнился, отполз в глухую еловую чащу, сел под корни упавшего дерева и целую неделю вылизывал свои раны.

Сухой, кожа да кости, обессилевший, голодный, побрел он по лесу. Идет, от ветра шатается. Нигде никакой пищи не нашел и надумал сходить в деревню, там чем-нибудь поживиться.

Пришел в деревню. Так на окраине встретил собачонку, обрадовался, стал к ней ластиться. А как только оказалась собачонка рядом с ним, он оскалился, чтобы запустить зубы в тело бедняжке. Но опять не повезло. Вышел из дома хозяин и, увидев волка, с палкой бросился на него да хватил обессилевшего. У Акима-волка из глаз даже звезды посыпались. Ударь хозяин еще раз, Аким-волк бы околел.

Вернулся он в лес, сел под заветную ель, горючими слезами облился. Снова человеком стать хочет.

"Чего это расплакался-то?" — слышит рядом ехидный голосок.

Поднял глаза Аким-волк. Пред ним Мец Ижанд.

"Хочу снова стать человеком…"

Леший тряхнул головой: "Рано еще… Ты этого не заслужил". — "Ну, тогда помоги мне превратиться хотя бы в птицу"… — "Вот это можно".

Леший топнул лапами, хлопнул крыльями, прошептал какие-то волшебные слова, дунул на Акима-волка — и тот превратился в дрозда.

Махнул крыльями Аким-дрозд и поднялся в воздух. Вот радости-то было у него!

Летит — песню поет. С неба на поля, леса, покосы, озера, болота, деревни смотрит — любуется. Вся лесная и человечья жизнь у него на виду как на ладони…

Летит, мошек на лету хватает. Сытый, счастливый…

"Теперь я заживу, — думает, — никаких тебе забот-хлопот".

Весною дело-то уже было. Птицы в родные края возвращались с дальней зимовки.

Прилетел он к своей родной деревеньке, сел на ивовый куст на берегу озера, песенку запел. Слышит, ему кто-то подпевает. Оглянулся вокруг. На каждом кустике дрозды сидят по парочкам. Оказалось, что они в брачные игры играют. Скоро к нему на сучок присела дроздиха, свою любовную песню запела.

Не выдержало сердечко у Акима-дрозда, влюбился.

Вспорхнула дроздиха с куста, и он подался за ней. А там они скоро на ивинке, склонившейся к самой воде, гнездышко устроили. Дроздиха яичек наложила, села птенцов выводить… И вот тут-то кончилась у Акима-дрозда легкая жизнь. Пока дроздиха птенцов выводила, разочку с гнезда не поднялась. Пришлось Акиму-дрозду чуть ли не сутки кругом ей червяков дождевых таскать. А дроздиха — птица прожорливая. Ну а когда появились птенцы, работы ему прибавилось. Надо было кормить не только саму дроздиху, но еще и птенцов. Дроздиха, его супруга, опять, пока из гнезда не выпорхнули птенцы, никуда не вывалила. Все сидела в нем. Супругу же своему продыху не давала. Чуть тот зазевался — она грудью своей вытолкнет его из гнезда, сердито выкрикнет: "Не рассиживай, тащи корм. Видишь, детишки плачут…"

Радостно вздохнул Аким-дрозд только тогда, как птенцы из гнездышка вылетели, сами себе корм стали добывать.

Но не успел он прийти в себя, как наступила осень. Надо было лететь в далекие страны. Вот где он снова горюшка-то схватил! Дождь не дождь, гроза не гроза, ветер не ветер, а он должен лететь. От ежедневного изнурительного полета под крыльями образовались большие кровяные мозоли. Многие птицы погибли в пути. Но Аким-дрозд все же долетел в теплые края. Тем более, зимуют-то дрозды рядом, в Крыму.

Опять не успел он прийти в себя и пообкормиться после дальней дороги, как наступила пора возвращаться в родные края.

Летит и думает: "Только доберусь до дома, сразу попрошу лешего, чтобы он сделал меня человеком. Верно, я уже заслужил это?.."

С большим трудом, с разными приключениями, но все же однажды ранним утром оказался снова возле своей деревеньки. Уселся на сучке заветного дерева, зовет к себе лешего.

Наконец является тот. Но не обрадовал Акима.

"Нет, милый, тебе еще рано думать об этом. Вот побудешь еще в шкуре мурашика, тогда посмотрим…"

Леший топнул лапами, махнул крыльями, прошептал какие-то волшебные слова, дунул на Акима-дрозда — и тот тотчас же превратился в обычного мурашика.

Аким и обрадовался. Мурашику все же легче, чем, скажем, медведю, думает. Бегай по своим ниточкам-дорожкам, кормись — не ленись.

Но на самом деле оказалось все сложнее… В муравьиной семье каждый мурашик свои заботы имеет. Один себе подобных выводит — это мать-"царица", второй их нянчит, третий корм для них носит, четвертый охраняет муравейник, пятый пасет тлей, которых мурашки доят… Аким попал в доставщики корма. Это самая трудная работа. Другой раз приходится тащить тяжелее себя в десять, а то и больше раз груз. И на дороге не бросишь. Увидят, по шее надают… А работа эта опасная — постоянно находиться в пути. Муравьев топчут ногами звери, люди, птицы… В муравьином доме копается медведь, другие животные… А человек заманивает муравьев в бутылку, потом в теплой печке топит их и добывает таким образом масло, которым лечится.

Вот так раз Аким-мурашик попал в рот медведю. Хорошо, вместе с муравьями он взял в рот сучок и пришлось ему его выплюнуть. Вместе с сучком он тогда выплюнул и Акима-муравья. Другой раз чуть было не угодил в жаровню. Женщина засунула бутылку в муравейник, и Аким-муравей нечаянно залез туда темной ночью, возвращаясь с добычей. Но тут его спасло то, что женщина слабо закрыла горлышко льняной тряпицей, и ему удалось выбраться и вернуться к своим. А потом когда он по сырой осенней дороге добирался домой, то его ногами топтали и люди и звери. Хорошо, дорога была мягкая.

Дождался с горем пополам Аким-муравей в муравьином подземном царстве весны, выполз однажды теплым солнечным днем из глубокой норы и сразу — под заветное дерево.

Позвал он к себе лешего.

На сей раз он явился совсем скоро.

"Ну, — сказал весело, — я надеюсь, что ты, наконец, понял, что "не почешешь — и пупырь не вскочит". Так говорят твои вепсы?" — "Понял, понял… Сам буду помнить и всем людям накажу: "Земля дармоедов не кормит. Что землю красит солнышко, а человека труд"".

Леший топнул лапами, махнул крыльями, прошептал какие-то волшебные слова, дунул на Акима, и стал Аким человеком.

"Помни, — наказывал леший ему на прощание, — если ты человеком родился, то постарайся остаться им до самой своей смерти".

Закончила мама свой рассказ, и мы направились дальше. Главной нашей целью было набрать боровичков для сушки. Подберезовиков, подосиновиков в том году было очень много, и мы уже засолили их ведра два. И мама решила провести меня по местам, где любят расти белые грибы. От поляночки мы повернули к Чухушкам и через несколько минут, подобрав по нескольку боровичков, оказались на краю вновь разделанного поля. Мама опять остановилась, о чем-то взгрустнув, заговорила:

— Раньше, да ты, верно, помнишь это, тут располагались поляночки многих хозяев. Вот на этом месте, где мы стоим, была поляночка твоего деда. Тут неподалеку были полянки Шомбоева, Долиновых, Беловых. Всего, наверное, с десяток полянок. Кто на них с песнями работал, кто с шумом. А меж собой соседи дружны были. На обед все вместе собирались. Разложат у кого что есть и едят с краю. Помогали и в работе друг дружке. Бывало, кто первый кончит на своей поляночке, идет соседу помочь. Нечего сказать — дружно жили. Я разговор-то к тому веду, — продолжала мама, — раньше те поляночки звались Гришкина, Федорова, Ешоева, Афонькина, Ванина. И когда мы ходили сюда за грибами или ягодами, то вспоминали и бывших их хозяев. Как вот мы сейчас с тобой их вспомнили. Для молодых же теперь это место называется Реду-корьб, по-русски "Грязный лес" значит. Тех же людей, что жили переже их, они не помнят. Значит, память о них сохранится, только пока мы будем живы. Мы умрем, и вместе с нами умрет память о них. А ведь те люди разделали поляны, покосы, плодили людей, сплавляли лес по рекам. Сколько было смелых да удалых! Каждый чем-то да славен был, один мастерством своим, другой чудачеством… Через вот такие поляночки люди передавали потомкам память о них. Я вот никогда не видела старика Синика, а через поженку на конце озера знаю, что жил такой, даже каким он был — знаю. А старик он был интересный тем, что переже чем что-то сделать себе, делал людям. И в первую голову безлошадным вдовам, а потом себе. И все без платы. Вина старик не пил, табаку не курил, скверных слов не говорил. Вот какой человек был…