В синегорских лесах

XII. Затерянный мир

На карте — это белое пятно. Но если бы взглянуть оттуда, где в недосягаемой выси плавали крылатые хищники с зоркими, как телескопы, глазами, то можно бы увидеть огромный, пересеченный речками и болотами, лесистый треугольник.

Непроходимые болота окружали этот лесной остров. Никто сюда не заглядывал. Зачем пойдет охотник, может быть, рискуя бесследно погибнуть в бездонном болотном. «окне»[7], когда дичь найдется гораздо ближе?

Не бывал здесь даже Ермилыч.

Старик чувствовал даже какой-то суеверный страх перед мрачными трясинами многоверстного болота, отделявшего этот уголок ат доступных мест.

— Шут с ними, с этими местами, — хмурился старик. — Чего мы там не видали? А дорожка-то, вот, ведь, какие зыбуны — заберешься, да и не выберешься.

Но Николай Степаныч настойчив.

— Что ж, если так страшно, то оставайтесь здесь, — решительно заявил он, — а я пойду один.

И он молча, сердито попыхивая трубкой, принялся за сборы в путь.

Ермилыч смутился.

Неужели он, старый бродяга, много раз встречавший смерть лицом к лицу, испугается?

— Нет, этому не бывать, Николай Степаныч, — сказал он твердо. — Уж если идти, так всем вместе. На миру, говорят, и смерть красна. Не так ли, ребятушки?

«Ребятушки» все были согласны.

Каждый, помимо охотничьего и экскурсионного снаряжения, вооружился прочным и гибким вересовым шестом. Это было необходимо для прощупывания дороги по болоту и на тот случай, если бы кто-нибудь нечаянно попал в замаскированное «окно». Перекинутый поперек «окна» шест мог задержать на поверхности, пока не подоспеет помощь.

Сначала идут мелкие кочки, поросшие болотными ягодами — клюквой, морошкой[8] и княженикой, низкорослыми искривленными сосенками, елками, ерником[9] и остро пахнущим багульником[10]. Идти трудновато, но не опасно — нога не проваливается глубоко, да и есть за что ухватиться.

Но чем дальше, тем труднее и опаснее. Уже не за что зацепиться корням невзыскательного болотного деревца, даже багульник попадается реже, и его сменяют высокие щетки жесткой осоки и густые заросли рогоза[11]. Все выше и выше кочки, дальше и дальше одна от другой, все чаще и чаще зловонные лужи ржавой воды с радужными переливами. Шест в эти лужи погружается целиком, не доставая дна.

Густая коричневая тина пузырилась разноцветными тусклыми нарывами, нарывы лопались и отравляли воздух. Иногда трясина вздувалась и могуче-протяжно вздыхала, как будто там умирало какое-то чудовище…

Ермилыч медленно шел впереди, осторожно и внимательно прощупывая каждый шаг. За ним, послушно повторяя его движения, двигались остальные. Все время приходилось делать большие обходы и петли, порой даже возвращаться назад и отыскивать новые направления.

Лучше всех передвигался Серко. Он легко перепрыгивал с кочки на кочку, свободно переходил там, где не решались ступать люди, и даже отваживался перебираться через вонючие лужи.

Кочки постепенно исчезали. Впереди приятно ласкала глаза спокойная зеленая гладь.

Николай Степаныч обрадовался:

— Ну, кажется, кончилась эта проклятая трясина!

— Только еще началась, — разочаровал его Ермилыч. — Самые гиблые места только сейчас пойдут. Оно на вид хорошо да гладко, а попробуй-ка, вот, проберись — на каждом шагу «окна» да провалы. И дна им нету. Теперь, братцы мои, надо нам становиться подальше друг от друга, а то как бы не провалиться скопом-то.

Ермилыч двинулся вперед, пробуя дорогу шестом. При каждом шаге впереди поднималась зеленая влажная перина и с хлюпаньем опускалась, как только проходил человек.

Все молчали. Страшные зыбуны заставляли сосредоточиваться только на одной мысли — как бы не оступиться.

— Налево, смотрите, «окно»! — крикнул, не оборачиваясь, Ермилыч.

Оно выглядело совсем невинно, — небольшое темное отверстие на зеленой оболочке зыбуна. Но это был страшный капкан, он цепко хватал и всасывал все, что попадалось в болотную бездну

Ребята с дрожью прошли мимо этого места. Зыбун под тяжестью проходящих оседал пологой воронкой, и из «окна» выплескивалась жидкая темно-коричневая грязь.

Часа два медленно подвигались они по трясине, лавируя между «окнами». Наконец опять показались кочки, и утомленные ноги вскоре ступили на твердую почву.

Все вздохнули свободно.

— Ну, что? каково? — строго, как неопытного школьника, спросил Николая Степаныча Ермилыч.

— Да, не легко, — согласился тот. — Я не думал, что так трудно.

— То-то и оно, — проворчал старик. — Дешево еще отделались. А, ведь, мало ли что могло приключиться. Ну, да что теперь об этом разговаривать, перебрались — и ладно. Как-нибудь и назад найдем дорогу.

На грани трясины и твердой земли боролись за жизнь чахлые деревца, обессиленные ядовитым дыханьем болота. Искривленные, низкорослые, с болезненными наростами на коре — они напоминали прокаженных.

Но чем дальше, тем выше местность, тем мощнее лес. Среди сплошной уже стены хвойных деревьев стали попадаться такие великаны, что даже Ермилыч ахнул.

— Вот это лесок! Посмотришь — шапка валится.

Корявые стволы вековых деревьев поднимались, как колонны древнего египетского храма. Перепутанные ветви образовывали непроницаемый свод, под которым царил вечный полумрак.

Мертво и жутко под такими оводами — ни ветерка, ни птичьего крика, ни травы, ни цветов Только неприхотливые мхи да лишайники мягким ковром устилали влажную землю. Но идти просторно и легко. Нет ни валежника, ни буйной заросли молодняка, а стволы-колонны стоят далеко один от другого. Когда-то эти промежутки заполняли деревья, но давно уже пали от старости.

На пути — исполинская ель. Ее густая крона простиралась до тридцати метров в поперечнике. С нижних ветвей спускались косматые пряди бледно-зеленых лишайников. Но ствол ровен и крепок — ни дупла, ни даже трещины.

Путники с интересом смотрели на величественное дерево — живую иллюстрацию к старой русской сказке. Еще бы — ведь столько видело оно на своем веку, так много событий своеобразной и таинственной лесной жизни прошло с тех пор, как впервые выглянуло оно из земли крохотным росточком.

— Интересно, сколько ей лет? Как вы думаете, Николай Степаныч? — спросил Дмитрий и похлопал по стволу ладонью.

— Приблизительно можно определить.

— Каким образом?

— А ты подумай и попробуй найти способ решения сам.

Ребята задумались. Через, несколько минут Михаил сказал:

— Кажется, нашел.

— Ну? — подбодрил его Николай Степаныч.

— По-моему, вычисление не сложное. Нужно измерить окружность и на основании полученной величины определить радиус.

— Правильно, — подтвердил Николай Степаныч, — нужны только кое-какие поправки и разъяснения. Ты, очевидно, имел в виду, что дерево каждый год откладывает по одному слою?

— Да.

— Тогда от длины радиуса откинем, скажем, десять сантиметров, которые придутся на толщу коры, — остаются чистые слои. Допустим, что каждый слой равен трем миллиметрам или на каждый сантиметр приходится, в среднем, по три слоя. Помножив длину радиуса — в сантиметрах — на три, мы получим приблизительное число лет этой ели. Так?

— Именно я так и думал, — ответил Михаил, — только кору не принял в расчет.

— Ну-ка, Дима, определи возраст дерева по способу Михаила, — предложил Николай Степаныч.

Дмитрий измерил окружность ствола на уровне груди.

— Ого! Четыре с половиной метра, — сообщил он и уселся на землю для вычислений. Карандаш быстро забегал по блокноту. Минут через пять задача была решена.

— Четыреста двадцать девять лет этой старушке, — сказал Дмитрий.

— Устроимся здесь? — предложил Сергей.

— Мрачно уж очень, — отклонил Николай Степаныч.

— Да и воды нет, — добавил Ермилыч. — Надо поискать другого местечка, поуютнее.

К воде привела их еле заметная лосиная тропа. В глубокой тайге пробила себе путь небольшая речка — быстрая, светлая, капризно-извилистая. В ее ломаное зеркало гляделись гибкие ивы, смородина и ольховник.

— Вот это совсем другая статья, — одобрил Ермилыч и стал разгружаться от походного снаряжения.

Зашумел веселый огонь, может быть, впервые зажженный здесь человеком.

— Какая могучая природа, — восхищался Николай Степаныч, усаживаясь на громадный валун, одетый темнозеленым бархатом мягкого мха. — Тихо, но в этой тишине чувствуется пульс напряженной жизни. Она скрыта пока от нас, но мы ее найдем, увидим много еще до сих пор нам неведомого. Право, я не очень удивлюсь, если мы встретим здесь даже мамонта.

«Таинственный остров» не обманул ожиданий Николая Степаныча.

Невдалеке от остановки речка сбегала в небольшое — около километра в диаметре — круглое озеро. Почти со всех сторон его окружали обрывистые известковые берега и только в одном месте понижались котловиной, усеянной окатанными валунами.

Метрах в сорока от устья речки из воды поднимался маленький, поросший ивняком, островок.

— Какое странное озеро, — заметил Дмитрий, всматриваясь в зеркальную гладь неподвижной воды. — Как будто провал куда-то в преисподнюю.

— Именно, провал, как ты говоришь, — сказал Николай Степаныч, направляя бинокль на противоположный берег. — Весьма вероятно, что это так называемое карстовое, или провальное озеро. Подземные источники выщелочили подпочву, земля осела и образовалась воронка, потом заполненная водой. А островок образовался уже много позднее, возможно, что от упавших и сгнивших потом деревьев.

— Обратите внимание на противоположный берег, — показал Николай Степаныч вдаль, — там ясно видны следы древнего, сползавшего сюда, ледникового языка. Видите многочисленные валуны? Это ледник тащил их и, растаяв, оставил туг. От этого огромного ледника осталось и то болото, через которое мы перебирались сюда, и вообще все здешние водоемы.

Николай Степаныч с Дмитрием увлеклись разговорами. Михаил налаживал аппарат, чтобы сфотографировать озеро. А Сергей заинтересовался цветами. В трещинах глинистых известняков прилепилась белая гвоздика, крупная, как астры. Сергей никогда еще не видал такой.

— Ах, хороша! — подумал он. — Достать бы… Трудно, однако попытаться можно.

Цепко хватаясь за уступы, он начал осторожно спускаться к цветам. Еще несколько шагов — и они в руках.

Николай Степаныч случайно взглянул в его сторону и похолодел от страха — Сергей висел на высоте пятнадцати метров над водой, ежеминутно рискуя сорваться.

— Сережка, дурачина ты этакий! — неистово закричал Николай Степаныч. — Вылезай немедленно — свалишься! Выле…

Он оборвал на полуслове — было уже поздно. Выветрившиеся известняки, за которые ухватился Сергей, не выдержали резкого движения, когда он повернулся на крик, раскрошились, и он полетел вниз и мгновенно исчез во вспененной воде.

— Погиб… — мог только прошептать побелевшими губами Николай Степаныч.

Наклонившись вперед, все в отчаянии смотрели на место, где исчез Сергей. Казалось, целая вечность прошла с того момента, как он упал, а по воде разбегались только пенистые круги.

Но вот метрах в десяти от берега показалась голова Сергея. Торопливо взмахивая руками, он поплыл к островку. Мокрая одежда и наполненные водой сапоги тянули книзу, порой он совсем погружался в воду. Но он отчаянно боролся за жизнь и медленно приближался к спасительному островку.