Вместе и врозь

20

В день, когда я вернул синюю папку Вере, я получил странное письмо от неизвестной женщины. Некто, Тамара Клементьевна Швецова, писала, что после долгих поисков нашла мой адрес и теперь имеет сообщить следующее: "Я была близкой подругой Фаины Сергеевны Георгиевой, которая в годы войны находилась в эвакуации в Ташкенте, где и познакомилась с вашей матушкой. Они жили в одной комнате. Перед отъездом из Ташкента ваша матушка оставила на сохранение Фаине Сергеевне кое-какие вещи и некоторые документы, которые Фаина Сергеевна должна была вернуть ей впоследствии. Но судьба распорядилась иначе — больше Фаина Сергеевна с вашей матушкой не встретились. Вещи с годами утратились, а документы остались у нее.

Весной прошлого года Фаина Сергеевна умерла. Так как у нее к этому времени не осталось никого из родных, то согласно ее воле я была признана единственной наследницей, и сохранившиеся документы вашей, к сожалению тоже покойной, как я установила, матери, находятся теперь у меня. Полагаю своим долгом передать их вам".

Дальше Тамара Клементьевна сообщала свой адрес, почему-то извинялась за отсутствие телефона и указывала время, когда всего вернее можно застать ее дома.

Странно, письмо этой незнакомой женщины взволновало меня гораздо больше, чем я мог ожидать.

Нет, не документы на меня подействовали — какие особенные документы могли там быть, само упоминание о маме, со смертью которой я уже как-то смирился.

Я собрался тут же ехать, но позвонили с аэродрома. Надо было подменить Ключаренко и слетать на завод за опытным двигателем. Опытный двигатель я ждал уже больше недели и, конечно, сразу же поехал на аэродром….

Транспортный корабль шел на автопилоте. Штурман следил за курсом, эшелоном и временем, бортинженер — за показателями приборов, контролирующих двигатели и самолетные системы, второй пилот держал связь с землей… Словом, на какое-то время я был свободен. Люблю это состояние, когда ты готов мгновенно включиться в пилотирование кораблем, принять при необходимости нужное решение, подчинить себе людей и обстановку и в то же время еще не задействован и пока можешь думать о чем угодно.

Мне вспомнился наш тесный, вырубленный в тайге фронтовой аэродром. Взлетная полоса была выложена из деревянных брусьев, и новичков непременно предупреждали:

— Будешь садиться, рот держи закрытым. И плотно! Пренебрежешь, язык откусить ничего не стоит…

Была осень, туманы почти не расходились, и летали мы мало. В один из таких бесконечно нудных дней я сидел в штабной землянке и рисовал какой-то график. Вообще-то графики были в ведении адъютанта эскадрильи, но его накануне прихватил приступ аппендицита, и комэска велел заняться бумагами мне.

Дверь штабной землянки поминутно грохала, кто-то входил, кто-то выходил. Притерпевшись к гроханью, я не обращал внимания на происходившее за спиной. От графика оторвал меня незнакомый голос:

— Товарищ гвардии майор, разрешите доложить? Старший лейтенант Пилевин, закончив курс лечения в госпитале, прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

"Новый летчик", — подумал я и обернулся, чтобы взглянуть на него.

Он стоял перед командиром полка, высокий, худой, в застиранной гимнастерке. В левой руке штурманский планшет и противогазная сумка.

Командир полка поздоровался с новичком и сразу спросил:

— Воевали?

— Так точно. Сначала под Москвой, потом — на Первом Украинском.

— Налет большой?

— Тысяча семьсот часов.

— Ого!

— До войны инструктором работал, — как бы извиняясь, сказал старший лейтенант, — поднабрал.

— На Ла-5 летали?

— Так точно, летал.

— Боевых вылетов сколько?

— Сто семьдесят девять, товарищ гвардии майор.

— Хорошо. А как успехи?

— Да вроде нормальные успехи. Двадцать один лично и шесть в группе.

— А что же при таких успехах награждены не густо и в званиях не больно высоко забрались? — добродушно спросил командир.

— Не могу знать. Чины и награды — в руках начальства…

— А ты с характером, орелик, с норовом, видать! Нуну, бери личные вещи и ступай в первую эскадрилью к капитану Пахомову. Потом поговорим подробнее.

— Слушаюсь, — козырнул старший лейтенант и направился к двери.

— А вещи твои где? — спросил командир полка.

Старший лейтенант встряхнул противогазную сумку и ответил с вызовом:

— Личное имущество — вот, я воевать приехал.

— Ступай! — повторил командир полка, и я сразу понял, Пилевина наш весьма хозяйственный, основательный майор невзлюбил, и невзлюбил надолго…

Потом мне пришлось летать у Пилевина ведомым. Мы не сразу сошлись. У Сашки был нелегкий характер. На первых порах он просто огорошил меня. Ну что стоило его заявление, сделанное при первом знакомстве:

— Главное мне — увидеть. Если увидел, он меня уже не собьет. Понял?

— Ты уверен, что пилотируешь лучше всех немцев? — спросил я.

— Не знаю, лучше ли всех, но что много лучше абсолютного большинства, уверен. Со мной не пропадешь, малый!

— Ну, ты силен…

— Силен. На самом деле силен. Не сомневайся…

Мы близко сошлись с Сашкой на фронте и долгие годы не расставались после войны. Собственно, и на испытательную работу вытащил меня он. Жаль, что сейчас Сашки нет рядом. Вот бы с кем посоветоваться. Он из тех людей, которые всегда знают, что и как надо делать.

Тут второй пилот доложил, что мы вошли в зону снижения. Связь есть. Подход разрешен.

— Давай, — сказал я, — действуй, — и сразу вернулся к исполнению своих прямых обязанностей, обязанностей командира транспортного корабля.