Перекресток дорог.Книга 1

Встав, Николай ушел под мост, прислонился спиной к холодной свае. Но изгнать из головы думы о Марии так и смог. Она то возникала перед его взором, то растворялась и сливалась с темнотой.

Но вот полыхала молния. Резко видными становились тогда острые синеватые травинки, мерцающая вода ручья, черные конуса терриконов за балкой. Мелькали на их откосах быстро бегущие по рельсам опрокидные вагонетки с породой.

И снова наваливалась глыбастая темнота. Лишь красным рассыпчатым накалом блуждали у вершины терриконов и на скатах разгорающиеся беспламенные костры.

"Глей самовозгорается, — сам себе сказал Гордиенко. И грудь его наполнилась торжеством, мысли непокорно возвратились к теме о любви и борьбе. — Глей самовозгорается. Миллионы лет пролежали под неимоверным гнетом пород закисные соединения железа. А вот выброшенные людьми их шахт на вершину терриконов вместе с другими породами, они хватили воздуху, самовозгорелись. Так и люди устроены. Сколько их не придавливай, снова придут в себя, глотнут воздуха революционной правды, самовозгорятся и трахнут кулачищем по беззаконничающим диктаторам и самонадеянным тупым вельможам. Никакие Дубасовы или Миллер-Закомельские со сворой раболепствующих подхалимов не спасут тиранов от гибели".

В эти мгновения Гордиенко уже ничего не слышал и не видел, готовый пойти в огонь и в воду ради интересов рабочего класса и своей партии.

И разбудил его от этого очарования голос Марии:

— Вот как ты задумался, Николай, что даже и на мой зов не ответил…

— У-ух, наконец-то! — Николай вздрогнул, протянул к Марии руки. Его ухо уловило и ее обращение не "вы", а "ты", что было для него лучше и красивее любой классической музыки. — Думал, что и не дождусь нашей встречи. Ведь разные случайности возможны в наше время…

— Да-да, конечно, — согласилась Мария, уклонившись все же от готовых обнять ее рук Николая. — На случай нашей встречи с полицией я тоже придумала одну хитрость. Вот эта записка — просьба о любовном свидании. Положи пока к себе в карман плаща. А завтра и можно порвать или сжечь…

— Зачем же?! — возразил Николай. Его охватил в это мгновение жар никогда не пережитых до этого чувств. Бессильный скрыть их, он признался: — Я мечтал об истинном нашем любовном свидании, Ласточка моя!

Мария отшатнулась. При вспышке молнии Николай увидел ее смущенное лицо, полные укора широко раскрытые глаза с густыми длинными ресницами, полураскрытый рот с мелко подрагивающими алыми губами и сверкнувшие белым огоньком ровные зубы.

— Я обидел тебя, Мария? — спросил Николай упавшим голосом.

— Нет, Николай. Обидного ты не сказал. Я даже, признаться, ждала этих или подобных слов от тебя. Но сейчас, когда нашим товарищам угрожает смертельная опасность, не смогу ответить на эти слова, как бы хотелось сердцу…

— Мария, а разве ты думаешь, над тобой не висит опасность? — спросил Николай, не решаясь сказать ей сразу о поступившем в комитет РСДРП сообщении одного из функционеров, проникших в охранку, что за приехавшей из Старого Оскола в Юзовку учительницей установлена слежка и уже имеется приказ об аресте ее.

— Николай, я знала на какой путь становлюсь, когда впервые согласилась прятать листовки и укрывать революционеров в доме своего отца в Ездоцкой слободе. Не испугали меня никакие трудности и возможность оказаться в тюрьме, когда я дала согласие быть связной московского центра РСДРП с низовыми организациями партии и выполнять эту задачу с паролем "По лезвию бритвы", с которым и к вам прибыла на связь. Не побоялась я, как ты уже знаешь из моего рассказа при первой встрече и знакомстве, ударить в набатный колокол в Ястребовке Курской губернии и сражаться вместе с восставшими крестьянами против казаков. И мне теперь некуда отступать, не собираюсь отступать перед любой опасностью, угрожающей нам. Кстати, идя сюда, я заметила слежку за мною. Даже узнала следившего. Это был описанный тобою Ильхман. Но я его обманула. Он плутает по дворам Линий, а я вот здесь. Если же бы он нагнал меня, пришлось бы пристрелить его…

Гордиенко не мог уже больше говорить о своих чувствах, не мог и молчать о том, что ему было известно.

— Не думай, Мария, что ты обманула шпика. — Рассказав о сообщении функционера об установлении слежки за Марией и об аресте ее, добавил Николай. — Ильхмана не обманешь, как собаку-ищейку, если она понюхала… Тебя не арестовали, видимо, по другой причине: в полиции имеется, значит, расчет не одну "Ласточку" сцапать, а многих и обязательно с уликами. От имени Комитета нашего я говорю: решено нами навести Ильхмана на ложный след, чтобы спасти тебя от ареста…

— Не знаю, как вы предполагаете это сделать, но я, если комитет не обеспечит безопасность привезенных мною товарищей, откажусь от помощи. Лучше пусть меня арестуют, а на комитет и на тебя, Николай, ляжет позор…

— Комитет решил, Мария, поступить так, — продолжал Николай уже отвердевшим голосом, подавив в себе все лирическое: — Часть активистов — это по твоему списку — мы сопроводим нашими средствами в Кадиевку. На рассвете сопроводим. Остальных размещаем здесь, на "Смолянке" и на соседних шахтах. Все уже договорено. Луганск будет нашим резервом. Наш представитель уже уехал к Голованову, чтобы подготовить все необходимое для срыва ареста "Ласточки"…

— Но ведь, если решено разместить товарищей в других местах, нет мне необходимости ехать в Луганск, — возразила Мария.

— Есть такая необходимость, — настойчиво сказал Гордиенко. — Наш комитет уже распустил дезориентирующие слухи, что завтра "Ласточка" (то есть взятая полицией под надзор и слежку учительница) поедет вместе с другими комитетчиками в Кадиевку.

Полиция нацелится в ту сторону, а мы направим "Ласточку" в Луганск. Никита Голованов знает об этом. И он будет ожидать тебя, Мария, на станции Х…… Ему придется принять все дальнейшие меры безопасности. Запомни, Мария, как только Никита войдет в вагон, немедленно уходи в сторону железнодорожной будки. Действуй смелее, так как дружинники будут охранять тебя. За насыпью увидишь фаэтон, запряженный тройкой серых лошадей. Садись в фаэтон без спроса. Кучер — наш человек, он знает, куда надо… От него и получишь указание о дальнейшем действии…

— Я все поняла, Николай. Спасибо! И теперь я убедилась, что ты — настоящий конспиратор. Но записку мою, которая лежит в кармане твоего плаща, сожги… Не нужно это вещественное доказательство. Ведь писала я сама, значит, почерк мой, и его нельзя…

— А я и не покажу полиции, — сказал Николай. — Если будет безвыходно, проглочу…

…………………………………………………………………………………

Гордиенко подался к Марии всем корпусом, но она стремительно отдалилась, пошла своей легкой походкой. Ее фигура то совсем исчезала в темноте, то резко проявлялась во вспышках молнии. Но вот она скрылась в балке и больше не показалась.

"Ушла! — с горечью и тоской подумал Гордиенко о Ласточке. Нашарив ее записку в кармане, он бережно спрятал ее в бумажник. — Никогда не сожгу! Не знаю, где и когда мы встретимся с Марией, но верю, что встретимся. Наша жизнь такая непоседливая — приходится кочевать из города в город, с Юга в Сибирь, со свободы на каторгу. Жаль тех, которые по душевной скудости своей не поймут нас и даже осудят наши высокие чувства и мысли, осудят, что мы, что мы жили, будто гонимые бурей листья. Но ведь наша непоседливость и кажущаяся суровость, наши глубокие чувства — все это связано с нашей борьбой. Сильная буря жизни и борьбы гонит нас по стране и будет гнать, пока мы не превратим страну нашу из злой мачехи в добрую-добрую нашу мать".

…………………………………………………………………………………

Из Юзовки Мария выбралась удачно. Но сыщик Ильхман, разгадав хитрость комитета, бросился не в сторону Кадиевки, а секретно устроился в одном с Марией вагоне.

Узнать его было трудно: загримировался под кривоглазого седого старика. Сидел он скромненько на нижней полке и невольно любовался красотой учительницы: "До чего же кличка "Ласточка" сходствует ей! И глазки, и косы и руки — все эдакое, ласточкино. Енерала бы себе могла подцепить в мужья, не свяжись с крамольниками… Согласилась бы она в мои любовницы, ей пра, не пожалел бы своей головы и присягу забыл бы…"

Незаметно подсел поближе, разговор завел с Марией о разных пустяках, потом притворился очень утомленным.

— О-о а-а! Господи, Сусе Христе! — зевая, перекрестил свой широкий рот с растянутыми тонкими губами. — Вы, красавица, попрошу я вас, приглядите за моим саквояжем, ежели задремлю. Покачивает оно, вагон поскрипывает. А меня всегда в дороге сон одолевает. Годы все, годы. О-о-а-а!

— Ладно, дедушка, я присмотрю, — сказала Мария. Старик медленно склонил голову на грудь, начал всхрапывать, а она глядела в окно и думала-думала о своем: об активистах, спасенных ею от ареста и определенных на работу в шахтах, о Николае Гордиенко, который ей нравился, об осужденных при ней и отправленный потом на каторгу севастопольских повстанцев против царя, об аресте жандармами ее соратника Федора Ширяева и Петра Ивановича Шабурова, которого, как стало известно, отправили в Печенеги под Чугуевым, где уже томился в каторжном лагере Костя Анпилов.

"Боже, вся лучшая часть населения России или уже осуждена и томится в тюрьмах, звенит кандалами на трактах или ожидает с минуты на минуту ареста, — сновали в голове Марии безрадостные мысли. — И эта кошмарная ночь на Руси будет до тех пор, пока мы свергнем власть царя, помещиков, буржуазии…"

Едва поезд остановился на станции Х…… и зашумели двинувшиеся к выходу пассажиры, кривоглазый старик поднял голову. Широко зевая и крестясь, спросил:

— Что, красавица, аль станция какая? — Спросил, а у самого мысли: "Только бы не вздумала Ласточка улететь по дороге. А уж в Луганске мы ей гнездышко-квартирку обеспечим… Попробую прямо с вокзала повезти ее на свою квартиру. Глядишь, с перепугу при аресте, согласится. Ей пра, не пожалел бы я своей головы и присягу забыл бы…"

— Да, дедушка, станция, — ответила Мария, пристально следя через окно за перроном. Узнала Никиту Голованова. Он медленно шагал вдоль поезда, как бы пересчитывая вагоны. Вдруг резко Голованов повернул к ступенькам вагона.

"Будет ли удача? — в голове Марии метелица мыслей, в сердце — кипение чувств. От волнения перехватывает дыхание. — Должна быть удача".

Старик дремотно клюет носом, а Голованов уже в вагоне. В глазах его Мария прочла одно слово: "Пора!"

В ответ Мария еле заметно на мгновение смежила веки. Под глазами колыхнулась штришками голубоватая тень ресниц. Хотела уже выйти из вагона молча, но старик снова поднял голову, блеснув единственным глазом. И тогда Мария небрежно бросила возле него на столик свой розовый с цветами на кайме платок.

— Дедушка, присмотрите, пожалуйста, за моими вещами, выбегу купить чего-либо съестного.

Старик молча кивает головой, не опуская лица. Холодно, зловеще поблескивает его глаз.

Пропустив Марию к выходу и заслонив ее спиной, Никита с удовольствием наблюдал, как она прыгнула с подножек, шустро прорвалась через цепочку крикливых торговок и оказалась на соседней железнодорожной колее.