Перекресток дорог.Книга 1

— Отцу Вадима сообщили о происшедшем? — прервав рассказчика, возбужденно спросил Константин.

— Один крестьянин специально поехал к генералу Леониду Дмитричу. Все ему и расскажет. Вот притча какая. Генерал Болычевцев очень к народу сочувственный и народ к нему со всей душой… Сокрушаются люди, как бы это из тюрьмы вызволить всех арестованных?

— Мне нужно выехать из Севастополя немедленно, — встав, сказал Константин и начал собираться в дорогу, не слушая больше Стеньку. — И ты со мною поедешь, — сказал он ему. — Ведь когда шел сюда, тебя определенно видели некие недремлющие оки.

— А я как должна? — спросила Мария.

— Побудете в городе, пока я сообщу о положении дел. Может быть, приедете по указанному мною адресу вместе с Ниной Николаевной. Чувствую я, что круг смыкается, надо менять место действия.

— Да, милый Костя, выезжай! — Нина Николаевна прижалась к нему, поцеловала. — Езжай. Потом мы спишемся, где и когда встретимся. Я найду пути проинформировать тебя о всем, что интересует тебя из жизни нашей организации и моей жизни. Мария пока поработает здесь. По-моему, за ней нет слежки…

Константин уехал ночью.

Днем Мария встретилась почти нос с носом с той дамой, которую впервые увидела в вагоне при поездке в Севастополь. Дама, показалась Марии, улыбнулась ей. И не лицом или губами, а синеватыми подкрашенными глазами и еле уловимым поворотом головы в небольшой голубой шапочке.

"Кто она и что нужно ей?" — встревожилась Мария. Она рассказала об этой встрече Нине Николаевне. Но та спокойно сказала:

— Наверное, нужно ждать "гостей". Ты работай сегодня с Петей Шиманским в типографии, а я останусь дома одна. Не очень то боюсь налета. Кажется, все подозрительное или, как они говорят, относящееся к уликам и вещественным доказательствам, я уже убрала из квартиры.

…………………………………………………………………………………..

"Гости" ворвались часа в два ночи.

— Где студент?! — разноголосо покрикивали они, угрожая револьверами.

— Какой студент? Я ничего не знаю, — с притворным удивлением отвечала Нина Николаевна, протирая заспанные глаза.

— Ордерок у нас есть, — посверкивая черными очками, пискнул Дадалов. — Если вы скрываете, а мы найдем студента, повесим на ваши запястья стальной браслетик. А ну, посветите, мы обыщем!

Нина Николаевна не сдвинулась с места. Она думала, как предупредить товарищей, чтобы не попали в засаду.

— Оглохла, что ли? — наслаждаясь властью и, как ему казалось, полной безвыходностью этой женщины, грубо сказал сыщик. — Мы ордерок имеем. Актик имеем о вашем моральном разложении… Да вы что молчите?! Не узнали меня? Моя фамилия Дадалов. Однажды студент ускользнул из моих рук, но теперь не вырвется. Говорю вам, посветите!

— Ошалела баба, напужалась, — сочувственно сказал пожилой городовой, взглянув на молча стоявшую Нину Николаевну. Он зажег свечу и, подняв подсвечник со стола, обратился к Дадалову: — Пожалте, я посвечу.

Полная неизъяснимого трепета, Нина Николаевна пошла позади них. Ей вспомнилось, что она скрутила и плотной пробкой засунула в донное отверстие подсвечника один еще не расшифрованный документ. "Когда они застучали, я не успела еще куда-либо спрятать, — мучилась она и ругала сама себя. — Если обнаружат, погашу свечу, вырву подсвечник. А дальше что?"

Обыск ничего не дал, а в днище подсвечника не догадались заглянуть. Но в спальне Дадалов пырнул пальцем в большую стопу газет "ВЕЧЕ", спросил:

— Зачем столько заготовлено?

— Приготовилась оклеить окна на зиму, — находчиво солгала Нина Николаевна, хотя это был крамольный "Солдат", отпечатанный под заголовок благонамеренной монархической газеты "Вече" в конспиративных целях. — Этого еще мало…

— Не-е-ету, сукиного сына! — не поинтересовавшись содержанием "Вече", вышмыгнул Дадалов в коридор. Постукивая палочкой в намет, позвал своих телохранителей. — Во дворе его поищем, в сараях.

Возвратившись снова в квартиру, Дадалов громко щелкнул крышками огромных серебряных часов и сказал, обращаясь к двум городовым:

— Сейчас четыре часа утра. До десяти будете содержать эту госпожу под домашним арестом. В десять можете уйти, но до этого глядите в оба…

"Что же делать? — поглядывая на оставленных в квартире городовых, думала Нина. — Они просидят до десяти, как приказано, а в шесть утра должна Мария и Шиманский зайти за газетами для войсковых частей. Здесь же засада. Да и за нашей газетой и за типографией гончими собаками носятся полицейские и жандармы. Сколько нам пришлось прятаться: из дома 11 на Очаковской перенесли типографию на Одесскую улицу, оттуда — на Хрулевский спуск. Дополнительно созданные типографии с помощью Вадима Болычевцева на Мало-офицерской и на Третьей Продольной полностью провалены. Оставшуюся типографию скрываем частично на пивном складе Полотая, частично в доме Николая Иванова… Если полицейские заманят в засаду Марию с Шиманским, порвется вся наша цепочка. Нет, лучше я сама пропаду, а товарищей не дам в лапы полиции".

— Господа, может быть, поставить самовар и чайком с вареньем побаловаться? — ласково заговорила Нина Николаевна, прервав неприятное молчание. У городовых замаслились глаза.

— Чайку бы можно, — облизнув губы, сказал пожилой городовик. — Помогу вам. Дома мне это свычно, бабе своей помогать…

— Нет, нет, что вы? — возразила Нина Николаевна. — Сама все сделаю.

Проворно налив воды и наложив углей, Нина Николаевна вынесла самовар на крыльцо у открытой двери. Облив щепочку керосином и бросив в трубу, сказала:

— Слышите, как гудит? У меня самовар скорый. Но если хотите, можно полакомиться вишневым вареньем, пока поспеет самовар…

Она подала на стол ложечки и варенье, сама присела на диван. Городовые, чтобы наблюдать за ней, повернулись лицом внутрь комнаты, спиной к открытой двери. На это и рассчитывала Нина Николаевна.

Городовые совсем повеселели. Уплетая ложечками варенье и слушая читаемую им Ниной Николаевной "Ночь под Рождество", они одобрительно покачивали головами, облизывая губы.

Самовар уже начал петь, подшумливать, когда в полосу падающего из комнаты лампового света вступил Петя Шиманский. Его круглое лицо, прозванное среди товарищей луной, сияло, что было признаком удачи. И он бы, наверное, выдал себя и Марию выкриком радости, но Нина Николаевна опередила его: она отчаянно взмахнула рукой, будто отогнала ночную бабочку, щекотнувшую ей висок. Этот жест означал: "Уходите! В доме засада!"

Шиманский бесшумной тенью нырнул за угол, где его ожидала Мария. И они ушли.

В десять утра, успев выпить целый объемистый самовар чаю и поесть две банки варенья, городовые сняли домашний арест…

— Хе-хе-хе, — посмеивались они, выйдя на улицу. — Еще спрашивает Дадалов: где Студент? Хе-хе-хе! К такой милой дамочке не только студент, генерал или профессор не прочь зайти… Хе-хе-хе, ищи там-свищи, где студент?

— ОБЩИЕ СУДЬБЫ

После этого ночного обыска и домашнего ареста, Нина Николаевна настояла на выезде Марии Черных из Севастополя для оказания помощи Константину, которому, судя по полученному от него шифрованному письму, в Центре дали задание организовать побеги политических заключенных из Курской тюрьмы, а также из Печенежского каторжного лагеря под Чугуевым.

— Я знаю, что Константин не откажется от любого задания, говорила Нина Николаевна. — Но ведь это превыше сил человеческих… Очень прошу тебя, Мария, возьми часть хотя бы этого поручения на себя. Вы уже работали с Константином по подготовке вооруженного восстания тайно от меня, а вот новое задание выполните, пожалуйста, с моего ведома и согласия. Я и сама бы туда поехала, но… Вчера упала с крыльца и… заболела. Теперь у Константина и у меня не будет нашего ребенка. Да и здесь не могу я оставить друзей в такую тяжелую пору. Кроме всего прочего, нужно еще здесь перепрятать типографию… Вернее, остатки типографии.

Проводив Марию и оправившись немного после несчастного случая, Нина Николаевна раздобыла билеты на бал в доме Хлудова, где условилась встретиться с Сильверстовым Андреем Сергеевичем, известным в организации под кличкой "Андрей Владимирович", и поговорить с ним о делах партийных.

Не обнаружив Сильверстова на балу и ощутив холодное, почти враждебное к себе отношение со стороны дам, Нина Николаевна направилась к выходу.

Ее внимание привлек высокий пышноволосый блондин, приютившийся с дамой на подоконнике за пальмой в кадке.

"Кажется, Сильверстов? — подумала она и, притворившись, что обронила сумочку, нагнулась поднять ее. Кто-то в это время выходил из зала и широко открыл дверь. Поток света хлынул и осветил приютившуюся парочку. — Да, это он с Марией Павловной Керберген. Что бы это значило?"

Сильверстов, видимо, тоже заметил Нину Николаевну и через другие двери проворно повернул со своей спутницей в буфет.

Поколебавшись немного, Нина Николаевна все же решила обязательно поговорить с Сильверстовым, завернула в буфет.

Марии Керберген уже не было с Сильверстовым.

"Значит, сбежала черным ходом на Морскую улицу, — со злостью подумала о ней Нина Николаевна. — Другого выхода из буфета нет".

Стоя спиной к стойке, Андрей с беспечной медлительностью потягивал через соломинку янтарный напиток. Ножку бокала эконом городского собрания картинно зажал тремя пальцами, что переводилось на их условном языке: "Третий лишний!"

В сущности, двадцатипятилетний Андрей, как и Нина Николаевна, ощущал в себе нарастающее напряжение: его тянуло к Нине Николаевне интимное чувство. Он даже ревновал ее к Константину. Теперь же, когда Константин покинул Севастополь и судьба его неизвестна Сильверстову, встала на пути сближения с нею новая преграда: Андрей был встревожен произведенным на квартире Нины Николаевны обыском и боялся, что и его скоро полиция арестует, тем скорее, чем нагляднее будет его общение с нею. Да и, задумываясь о своих связях с комитетом РСДРП, даже являясь одним из активных его членов с времен своей службы вольноопределяющимся в 50-м пехотном полку, где проводил нелегальные сходки и распространял нелегальную литературу, Андрей никак не мог решить: идейно ли он связан с социал-демократией или это лишь увлечение романтической стороной движения и бурлящее вино его молодости?

"Она идет ко мне! — со злостью подумал Андрей о Нине Николаевне. — Неужели она не понимает, что здесь, среди танцующей и веселящейся публики, обязательно есть всевидящие оки и всеслышащие уши? Я буду дерзок с нею. Пусть слушают и наблюдают шпики! Кроме того, мне надо позаботиться заполучить некоторые бумаги и отзывы о моей благонамеренности и политической благонадежности. Резкость разговора с нею тоже будет мне на пользу. А потом… потом я постараюсь, если все обойдется благополучно, помириться с ней… Сегодня же мне никак нельзя задержаться с нею. Найду тысячу поводов, чтобы уйти. Ведь у меня еще и дело имеется: поскольку я заменяю ее в редакции, на мне ответственность за типографию. Мне нужно поспешить к греческой церкви. Я туда вызвал Петю Шиманского и Владимира Рыбакова, чтобы свести их с Христофором Абрамовичем Евдокимовым по партийной кличке "Христе", у которого хранится типография, а они должны перепрятать ее в более надежное место… Вот хорошо, Нина Николаевна заговорила с Петей Никоновым. Значит, она не подойдет ко мне. Может быть, она поедет с ним в Европейскую гостиницу, где, в одном из ящиков стола отца Никонова хранятся наши чековые книжки, отчеты, некоторые прокламации и письма. Мы же с ней недавно договорились, что это имущество она заберет оттуда и перепрячет в другое место. Ведь возможен обыск и в Европейской гостинице…"