Перекресток дорог.Книга 1

— Да и будут охватывать потом, дорогой Николай, — вздохнула Нина Николаевна. — Люди мы, а людям все человеческое не чуждо. Это ведь еще Карл Маркс сказал. А ему было жить и работать не легче, чем нам…

Расстались Иванов с Ниной Николаевной, договорившись, что типографские принадлежности и шрифты запрячут его жена Ольга (по кличке "Елена Прейс") и Петя Шиманский в местах, обозначенных на схеме. Все остальное — адреса для связей, прямоугольный штамп и круглую печать Севастопольской военной организации РСДРП, несколько цинковых факсимиле Нина Николаевна, с помощью Иванова, запечатала в металлическую коробку из-под печенья московской фабрики "ЭЙНЕМ". Бумаги и дневниковые записки запрятали в три бутылки, осургучив головки.

— Эти ценности, Николай, я сама запрячу, — сказала Нина Николаевна. — Все равно бы мне пришлось идти и показывать кому-то естественные пещерки в расселине трещины.

Иванов на это ничего не ответил, как вообще не любил напрашиваться к тем секретам, о каких ему не сообщали сами товарищи по организации. Но Нина Николаевна почувствовала, что в нем плеснулась какая-то обида: он даже не пожал ее руки, направившись к выходу. И она, нагнав его в коридоре, придержала за рукав, прошептала:

— Николай, не сердись. Мне ведь тоже хочется иметь что-то в моем личном резерве и под личной ответственностью…

— Да я что, я ничего, — сказал Иванов. — Только если тяжело будет нести, скажи мне, немедленно приду на помощь…

— Помощь мне будет нужна, Николай. Вернее, помощь нужна комитету. Если меня вдруг арестуют, а комитету понадобятся адреса связи, то… Очень прошу зайти тогда к Кате Симакопуло и попроси ее дать тебе платье Екатерины Ивановны Серафимовой. Она знает, о чем идет речь и условилась со мною обо всем. Серафимову, жену прапорщика запаса, ты знаешь. Это бывшая жена брата Кати Симакопуло. Так вот, Катя Симакопуло принесла мне однажды платье Серафимовой, вроде нам нужно было фасон снять. И я вшила в корсет платья ленту с адресами, явками и связями нашего Комитета РСДРП и редакции "Солдата" с двадцатью восьмью городами.

— Спасибо, Нина Николаевна, за доверие! — Иванов растроганно не только пожал, но и поцеловал ее руку. — У нас общие судьбы, и мы друг друга не выдадим, не продадим. Я все сделаю для партии, что будет в моих силах!

………………………………………………………………………………….

Посчитав, что так будет безопаснее, Нина Николаевна, дружившая с Анжеликой Максимович, сестрой своего первого мужа, попросила ее пойти на прогулку в район балки за хутором де-Ля-Гарди.

В двух корзинах они забрали с собою весь приготовленный Ниной Николаевной груз. И запрятали его в одной из пещер каменной трещины.

Они кровью поклялись хранить эту тайну до самой смерти или до победы революции, когда можно будет рассказать о ней людям. (Потом Нина Николаевна рассказала об этой тайне через много лет автору "Перекрестка дорог").

………………………………………………………………………………….

Возвратившись на квартиру и проверив еще раз, не осталось ли чего предосудительного здесь на случай возможного повторения обыска, Нина Николаевна прилегла на диване и начала в уме воспроизводить картину за картиной своего знакомства и взаимоотношений с товарищем "Михаилом", который путано объяснил, что забыл пароль. Да и свою фамилию Зынкевич он почему-то совсем не называл, прибыл на явочную квартиру с полномочиями Московского "центра". Зато сразу же заговорил о своих связях с Лениным, с которым будто бы длительное время работал в России и за границей.

"Знаете, почему Ленин рекомендовал меня сюда? — спросил он, уставившись в Нину Николаевну долгим испытующим взглядом. — Меня он рекомендовал для спасения славной Севастопольской организации от разгрома. Ведь делегат вашей организации А. В. Логинов был вместе со мною на первой конференции военных и боевых организаций РСДРП в ноябре 1906 года. Я горжусь, что теперь, когда Севастопольская организация оказалась в труднейшем положении, мне поручено…"

Под пристальным, не доверяющим взглядом Нины Николаевны товарищ Михаил вдруг умолк, поежился. И холодок страха пробежал по телу, кольнул сердце. "А вдруг она уже все знает обо мне? И что мне не 28 лет, как записано в паспорте на имя Бронислава Станиславовича Зынкевич, а только 22 года. И что никакой я не товарищ Михаил с пропагандистско-организаторскими полномочиями, никогда не был студентом Санкт-Петербургского университета, что никогда не рождался в городе Могилеве и не был католиком, проживал и родился в городе Подольске Московской губернии, где был арестован и сослан в Нарымский край под своим настоящим именем Михаил Михайлович Васильев, а потом связался с охранкой и мне помогли бежать из Нарымского края с паспортом на имя могилевского жителя Зынкевича, студента университет. Вдруг уже узнала Нина Николаевна это и то, что я провалил социал-демократические организации в ряде городов — Одессе и Риге, в Ростове на Дону и в Курске. Находил приют у пристава 1-го стана Московского уезда, а теперь должен войти в доверие социал-демократов в Севастополе, провалить и ее. Вдруг все это ей известно, равно как и мог дойти до нее слух о моей неудаче добыть деньги в Евпатории. Этот еврей Горша Израильевич Гройзик не поддался мне, отказался взнести через меня деньги рублей пятьсот в помощь Евпаторийской организации РСДРП, да еще и письменно уведомил меня об отказе содействовать деньгами. Вдруг все это известно ей, и она крикнет одно слово: "Провокатор", а из соседней комнаты выбегут сидящие, наверно, в засаде ее товарищи, сразу задушат…"

Воображение настолько завладело товарищем Михаилом, что он вспотел и шагнул в соседнюю комнату, чтобы глянуть в глаза своей смерти. Но там никого не оказалось.

— Извините, мне захотелось пить, а там тоже нет воды, — выкрутился он, придумав, почему заглянул в соседнюю комнату.

Нина Николаевна принесла стакан воды, молча подала собеседнику.

Михаил, глотая воду, не спускал глаз с Нины Николаевны и следил за ее руками, не появился бы в них револьвер, ведь ящик стола открыт, а что там — не видно за бумагами.

Поставив стакан, Михаил сказал, пытаясь улыбнуться Нине Николаевне:

— У вас такие настороженные глаза, будто я не внушаю доверия. В чем дело? Ведь я предъявил документы. Неужели решающим в судьбе революционера может быть случай, что он запамятовал сообщенный ему пароль?

— Нет, я поражена вашему опыту и связям, — двусмысленно возразила Нина Николаевна. — Ваших сил, мне думается, хватило бы на более крупную, чем Севастопольская, организацию партии…

— Скромные люди всегда довольствуются тем, что доверено им, — сказал Михаил. Он даже изобразил улыбку, но вышла она кислой и туманной. "Хитрая и умная, — подумал он о Нине Николаевне. — Разгрызу ли этот орешек?"

Нина Николаевна промолчала. "Кто же он есть? — роились у нее мысли. — Слова его похожи одновременно и на звон серебряной монеты и на иллюзорную сладость патоки. Пароля не знает, хотя и документы у него добротные. Да все же я интуитивно не доверяю ему. Почему он заговорил о своих широких связях, поинтересовался сразу же типографией, а не более простыми делами нашего Комитета?"

Почувствовав неловкость и даже, может быть, кажущуюся для себя опасность дальнейшего разговора с Ниной Николаевной, товарищ Михаил тогда встал и взял шляпу.

— О типографии поговорим еще завтра, — сказал он. — Вы сегодня или больны или переутомлены. Ничего в таком случае из нашего разговора, кроме колкостей и недоверия, не получится.

Не удерживая Михаила, Нина Николаевна сказала:

— Лучше будет, если вы зайдете послезавтра, в эту пору, — она вспомнила, что перед самым приходом Михаила получила и не успела прочесть письмо.

— Ну что ж, послезавтра, — хмуро сказал Михаил и откланялся.

Письмо, судя по почерку, написано тем же человеком, который анонимно уже не в первый раз предупреждал организацию о проникновении провокатора в ее ряды.

Оно даже начиналось такими же словами, как и предыдущие письма: "Берегитесь, в организации провокатор. Я вам не друг. Но совесть не позволяет мне мириться с фактом, что жандармы вокруг человеческой шеи петлю закручивают и веревку мылом намыливают…"

Но особенно взволновало, даже потрясло Нину Николаевну вложенное в письмо дополнение и предпосланные ему строки: "В тюрьме сидит известная вам Мария Ивановна Диммерт. Ей помог попасть в застенок человек, которого она считала своим другом. Не залез ли и к вам в друзья этот человек? Ненавижу таких рептилий, почему и предупреждаю вас. А чтобы вы не сомневались в добросовестности моей информации, посылаю странички из дневника. Его автор считает, что дневник утерян. Но, да простит мне господь мое откровение, дневник попал в нашу канцелярию после очередного обыска заключенных… Не пытайтесь искать меня: мое имя вам не нужно, а ваши поиски могут повредить мне, значит, и вам…"

Некоторое время Нина Николаевна сидела в раздумье.

"Конечно, пишет именно тот офицер, который влюблен в Юлию Маранцман, — решила она. И не о нас он заботится, а боится ареста Юлии, если потерпим провал. Но, может быть, в человеке проснулись лучшие порывы? Писал же Энгельс, что в переломные эпохи многие люди поднимаются над уровнем своего класса и переходят на сторону революционных сил…"

Наконец, Нина Николаевна увлеклась самим дневником.

Читая, подчеркивала красным карандашом особенно тревожившие ее строки:

"…Михаил Зынкевич настоянием городского комитета был поселен у меня (в то время имелась в моей квартире отдельная комната). Он руководил у нас кружком высшего типа. И видно было, что он немало знал, говорил интересно.

…Все было хорошо. И вдруг 8 февраля явились ко мне ночью жандармы. Перерыв все, нашли в диванчике газету "Солдат" и несколько революционных листовок, а также проект воззвания, в котором говорилось: "Вот уже несколько месяцев заседает 3-я государственная дума…, в которой собрались враги голодного люда, враги крестьян и рабочих… И за все это время думцы ничего не сделали, хотя, может быть, народные деньги на бумаге идут на нужды самого народа, а не прислужников самодержавия… Крестьянин и рабочий голодает, солдаты и матросы позорно несут свою службу, служа не народу, а царю и его присным…" В диванчике оказалась даже изданная севастопольской боевой дружиной "Свобода внутри нас" прокламация "Смерть власти буржуев!"

Я никогда ничего этого в диванчик не клала. Мог подсунуть только квартирант.

…За несколько дней до моего ареста сестра собралась ехать к мужу на Кавказ. В день ее отъезда мы все выбрали из диванчика, и больше туда никто из нас не лазал.

…Вспоминаю, что, арестовав меня, жандармы подошли к комнате, где мой брат и Михаил. Навстречу жандармам вышел Михаил. Он прошел мимо, жандармы даже не спросили, кто он? Подошли к его столу, взяли тетрадь конспектов его кружковых лекций и бросили в топившуюся печку.

Почему же жандармы не спросили у Михаила паспорт и ничего не сказали, что он проживал у нас без прописки?

…Этот факт тоже примечателен: когда меня вызвали из тюремной камеры на допрос, один из тюремщиков случайно открыл дверь в соседнюю комнату канцелярии, и я увидела Михаила. Он стоял там свободно у стола, перелистывая какие-то бумаги…