Нам здесь жить

«А иногда и на моих глазах. Мальчик бежит мимо моего дома. «Тебе куда?» — кричу. «Мне в Лихославль». Я говорю: «Стой, электричка проедет сейчас, на ней доберешься». А он: «Тетенька, я дальше побежал». И спрыгнул на пути. И тут 24-ка, «Юность». Радуга красная такая. Он лежит — мешок фарша. Пока ментов вызывали, то-се, чайки, вороны спустились. Сидят, поклевывают уже. Я мужу говорю: «Давай простынкой накроем его». Потом говорили, что был обкуренный. Ни документов, ничего, захоронили как неизвестного. А мама и бабушка его через фото в газете нашли».

«Запомните: когда поезд сбивает человека, он не останавливается, — говорит Анна Чеславовна. — Нет смысла. И если кто-то выскакивает на пути прямо перед паровозом, машинист чаще всего не притормаживает даже. Потому что тормозной путь у скорых обычно за тысячу. А если включать экстренное, вагоны через голову полетят. Просто звонят дежурному: «На таком-то километре человек попал под поезд». Не «мы сбили», а просто — «под поезд». И все, рейс продолжается».

В 2000 году Мурманский 182-й искалечил ее сына Гену. Тоже на ее глазах. «Генка спешил на электричку, перебегал пути. Думал, что навстречу электричка ползет, а оказался скорый. Выломана височная кость, правый глаз выпал на щеку. Трепанация черепа, пластика, три года по больницам. «Поэтому и не взяли в армию, и специальности не получил», — вздыхает Анна Чеславовна. Генка халтурит в Москве на стройках, «но что заработает, то и пропьет».

А четыре года назад у Анны Чеславовны погиб старший сын Петя. Разбился в Москве на машине: отказали тормоза. «Полгода пытались выходить, а он все равно умер, — тянет Анна Чеславовна как-то растерянно. — Я думала, тоже сдохну, а надо же, живу еще». И теперь, когда Анне Чеславовне звонят по вечерам, она то и дело говорит: «Петя, здравствуй». А потом вспоминает.

Анна Чеславовна с мужем и сыном занимает только половину первого со стороны Москвы дома. А во второй живет местная сумасшедшая — Нинка, Нина Ивановна Смирнова. Ее родители тоже были путейцами, а потом умерли. И сейчас Нина одна.

То ли серое пальто, то ли плащ, то ли халат и розовый платок вокруг головы. В детстве Нина тяжело переболела менингитом. И теперь она орет на проходящие поезда: «Чего хотят?! Зачем ездиют?! Рельсы разгромить! Бомбу кинуть! Повесить и осудить!»

— Нинка, а че там наши соседи-цыгане делают? — подмигивая нам, спрашивает Анна Чеславовна.

— Известно чего! Жарят-парят! Обуваются— одеваются! — орет Нина.

— Нинка у нас — прокурор! — смеется Чеславовна.

— У меня камера есть! — вопит Нинка. — Видно, что тащат! Все цыгане тащат!

Половина Нины кажется другим домом. Спертый запах, груды тряпок по углам, пол устелен обрывками газет. Батареи банок: Нина их собирает и отмывает. Потолок в серых разводах — когда-то тут топилась печь. Сейчас не топится: нет дров, и Нина спит в одежде. На столе, на шкафу, под кроватью — стопки газет. Когда Нина получает свою пенсию 6200, она едет в Лихославль и покупает все газеты, которые найдет в киоске.

«На 700 рублей где-то. Знакомая в том киоске работает, на Нинку не нарадуется, — рассказывает Анна Чеславовна. — Кроссворды, спорт — все гребет».

Еще на столе стоят три свежих, очень красивых, с умом составленных букета. Все свободное время Нина собирает цветы.

Анна Чеславовна отдает Нине старые вещи и раз в две недели пускает ее помыться в свою баню. Хотя соседство, конечно, некомфортное: «Нинка ж не топит. Зимой стенка в спальне моей, что с ее половиной граничит, инеем схватывается».

— А дров вы ей не подбрасываете?

— Так все равно у нее дымоход забит!

Ложится Нина не раньше двух: «Хожу! Брожу! За каждым слежу!» — «Иногда спишь, а она стучит в окно бутылкой, — жалуется Анна Чеславовна. — Я ей: «Блядь, Нина, отъебись, голова болит». А она: «Пусти меня, поговорить хочу». Пускаю. А то совсем одичает».

А еще Нина часами следит за другими обитателями Шлюза — цыганскими детьми. Своих детей у Нины нет. И никогда не будет. Анна Чеславовна шепотом рассказывает, что «Нинка встречалась с одним и понесла, так мать ее в больницу в Тверь, а там все выскоблили и перевязали, чтобы ничего и никого больше».

Второй дом в Шлюзе нежилой. Здесь останавливаются рабочие, когда ремонтируют рельсы. Цыгане живут в двух домах с другого края платформы. Один дом занимают дед Николай и его русская жена Надя. В другом — большая семья: цыганка Лена, ее муж Саша и семеро детей — от года и девяти месяцев до семнадцати лет.

— Саша, Маша, Коля, Света, — начинает перечис лять Лена. — Тьфу ты, много их больно!

Она, подбоченясь, стоит в дверях дома. А ее чумазые дети невероятной красоты виснут на перилах, раскачиваются на заборах, бегают в высокой траве. У Русаковых нет ни огорода, ни сада, ни скотины. Заросшая полынью и крапивой земля.

— Чем кормимся? Халтурим. Муж по строительству, я кому огороды копаю. Да 4 тысячи детского пособия. Вот и весь наш бизнес.

Дети собирают грибы и валежник, ягоды и металлолом. В школу никто из них не ходит. «Какая им школа, если одна электричка в день!» — восклицает Лена. Лукавит: Русаковы только год назад переехали из Новгородской области, и школа там была. Просто «у нас это как-то не очень принято. Я сама только 4 класса имею. Учу их сама немножко». Читать и писать маленькие Русаковы не умеют. Кроме старшей, Маши, — она может написать свою фамилию. Вся стена дома исписана мелом: Маша тренировалась.

В доме есть телевизор, и все знания о мире за границей станции Шлюз дети черпают оттуда. Старшие, правда, бывали в Лихославле. В Москве не бывал никто. «Некогда мне с ними кататься!» — смеется Лена.

А вот телефона в доме нет. Был мобильный, но потеряли. И поэтому, когда две недели назад у маленького поднялась температура, вызывать «скорую» бегали к Чеславовне. «Скорая» согласилась доехать «до поворота». И Лена «летела» сначала через рельсы, а потом 2 километра с маленьким на руках.

Анна Чеславовна с цыганами старается не общаться. Во-первых, «грязные». Во-вторых, выкапывали ее картошку. В-третьих: «Зарезала я поросеночка, а мяско засолила в банках. Так они у меня банку-то и спиздили!» А было так. Чеславовна оставила подвал открытым… Не подвал — сокровищницу с многолетними запасами. «Раньше с южных поездов покупала персики, вишню, черешню, да и свое закатывала — лечо какое, грибы. Банок 200 за лето получалось». И вот возвращается Анна Чеславовна с работы, а муж ей говорит: «Сиганул кто-то из подвала, прямо мимо меня, и с банкой». — «Ну я сразу к цыганам. — Дверь открываю, а они вокруг банки сидят. Мяса там было — килограмма 4,5, так на донышке только и осталось. Хлеба у них, видимо, не было, еды вообще никакой не было, так они мясо так и ели! Без гарнира!!! — возмущению Анны Чеславовны, кажется, просто нет предела. — Я орать, а папка их, Саша, схватил лопату и чуть мне голову не размозжил. Я психанула, вызвала ментов, благо друзья надежные имеются. И теперь эти ко мне больше не суются. Только так иногда: дай, мол, грибочков».

Вечернее развлечение на станции Шлюз — смотреть на «Сапсаны». На перрон выходят за полчаса. Все: Анна Чеславовна, Нинка, Лена с детьми, Николай с женой Надей. И сразу же обрывают одичалую сирень — сделать веники от комаров: «Ядовитые скотины».

Но вместо «Сапсанов» по рельсам ползет какое-то чудище с красной мордой.

— Маневровый, что ли? — бросает семилетний Коля.

— Нет, ты че, дурак, это обкатной вагон, — поправляет его Света.

Дед Николай — колоритнейший цыган с беломориной в зубах — хвастается: «Богатый я внуками. 30 их у меня. Четыре сына было еще, выжило, правда, два. И дочка. Хорошая семья. Настоящая. Большая». Николай 16 лет проработал обходчиком. Теперь следит за детьми: «Хех, усмотришь разве! По рельсам бесы так и скачут!» «Бесы» довольно смеются.

Два вечерних «Сапсана» обитатели станции Шлюз пропускают молча. Только Маша теребит веревочку на шее — с крестиком и одинокой золотой серьгой.

Потом еще курили и смотрели вслед последней «птичке». Там была Москва.

— Вот ни за какие деньги в этой Москве не стала бы жить, — вдруг сказала Лена. — Каждый день там такая… это… тусовка.

— И не наша это судьба, — сказал Николай.

— И не судьба, — согласилась Лена.

Потом все пошли спать. Только Анна Чеславовна еще немного посмотрела перед сном два свои любимых канала — «Охотник и рыболов» и «Телемагазин». А «прокурор» Нинка ушла гулять, и не было ее до двух ночи пятнадцати минут, как она нам потом и доложилась.

До станции Локотцы нас провожает сын Чеславовны Гена. 3 километра идем по плитам, которыми выложена колея вдоль рельсов. Вроде по расписанию поездов быть не должно.

Гена рассказывает нам, что скоро у него начнется совершенно другая жизнь. Гена собирается устроиться в центральную больницу Твери работать охранником. «Только учиться на охранника надо целых 10 дней, — объясняет Гена. — А потом все — работа. Можно даже выбить график два через два. Не могу я существовать на этом Шлюзе».

Плиты шатаются и гремят. Шпалы зарастают мхом, лишайником и тонкой травой с белыми цветами.

Электричка Тверь — Бологое

Проезжая Муташелиху

222 км от Москвы, 423 км от Санкт-Петербурга

В электричке весело, даже, пожалуй, слишком. В середине вагона — гогочущая компания.

Женя, Серега, Юра, Антон и его девушка Валя.

Шашлык, пиво, чебуреки, очень паленая водка.

Ребятам жарко, сидят в одних шортах, футболки валяются рядом. Валя обмахивается рукой.

В Твери они дернули стоп-кран. Потому что «не все девушки успели до поезда добежать».

— Рука, блядь, затекла его держать. Онемела! — кричит Женя на весь вагон. — Я ору: «Быстрей, быстрей!» А они девушек затаскивают. Эй, девчонки, ну че, спас ли мы вас? А? Че молчим?

Судя по кислому выражению лиц, три спасенные «девчонки» уже и сами не рады, что успели на эту электричку.

Женя, Юра, Серега, Антон и Валя вместе ездят на электричке каждый день. Кроме Сереги (он обычно выходит на станцию раньше), они все живут в Калашникове и вместе возвращаются с работы домой.

Женя и Серега — кладовщики. Юра про себя ничего не рассказывает. Антон — «мент поганый», сержант, сейчас учится, как доучится — пойдет на повышение. Валя — тоже пока что учится.

Антон и Валя встречаются уже три года. «На платформе и познакомились, — рассказывает Антон. — Только она в одну сторону стояла, а я — в другую. Так я прямо на рельсы прыгнул, чтобы у нее взять телефон! И закрутилось-завертелось! Давай целоваться, э!» Валя краснеет и отбивается.

«Ментом работать нестрашно, — говорит захмелевший Антон. — Нас же много, и у нас — оружие. Это нас люди боятся! И всякие чмыри нас боятся! Да и какие в Твери преступники? Наркоманы удолбанные одни!»

По проходу пробирается дед, трясет газетами. Газет не берет никто.

Женя вдруг хватается за газету, пытается вырвать. Но дед, оказывается, готов: товар держит крепко. Орет:

— Руки убрал живо!

— Да я посмотреть! — оправдывается Женя под общий смех ребят. — Я б денег тебе дал! Много!

— Денег я не видел, — строго говорит дед. — Только руки твои видел.

— Ладно, дед, замолк уже! — говорит Антон. — Пошел-пошел!