Нам здесь жить

Плиты

Ничто не забыто, но кто-то потерян. Праздник Победы в одной отдельно взятой деревне

12.05.2010

Из Москвы выдвинулись в 4 утра на двух машинах. Николай Николаевич Пехлецкий, два сына и племянница.

До села Днепровское Смоленской области — пять часов на хорошей скорости.

Первый раз Николай Николаевич приехал в Днепровское два года назад. Приехал, потому что в интернете обнаружилось, что там захоронен его отец, погибший под деревней Кобылино 29 ноября 1942 года. В сельской школе хранились списки воинских захоронений. И в списках Николай Николаевич нашел отца.

Место захоронения — братская могила — заросло лопухом и крапивой. Там не стояло ни одного имени. Только цифры. «Я сначала хотел только отцу памятник поставить, — говорит Николай Николаевич. — А потом подумал: «Они же все погибли вместе». И нашел человека, который оплатил мемориальные плиты для братской могилы. Собственно, на торжественное открытие этих мемориальных плит и ехали на двух машинах пять часов.

38-летнего Николая Ивановича Пехлецкого, директора комплекса детских домов Подмосковья, на фронт не брали. В паспорте стоял штамп: «Не годен к в/о». Он очень плохо видел. Носил не очки даже — линзы из толстого стекла, похожие на телескопы. Зачем такому на войну?

На то, чтобы уломать военкомат, у Николая Ивановича ушло полгода. И в декабре 41-го он все-таки ушел на фронт.

14-летнего Николая (тогда его звали Октябрь, имя отца он взял потом) это здорово разозлило. До войны он очень ревновал отца к его работе. Каждый день директор детдомов вставал в шесть и садился на электричку — объезжал подведомственные участки. Возвращался поздно вечером и падал как подкошенный. Чтобы подольше побыть с отцом, Николай даже жил в детдомах по неделе, а то и по месяцу. И все равно отца все время что-то отвлекало. Эти чумазые детдомовцы, казалось, директору ближе, чем родной сын.

В отпуск с фронта Николай Иванович приехал только однажды, на пару дней. И как назло — загорелся детдом, Николай Иванович сорвался ночью и уехал. Вот такой получился отпуск.

Зато до ноября 1942-го он успел написать более 200 писем — «толстая такая стопочка». Начинаются одинаково: «Дорогая Клаша и Октябрь!» В письмах Николай Иванович подробно рассказывал, что с продуктами все хорошо: «Брынза, горох, американская колбаса, легкий табак», «в сумке есть печенье, масло, консервы, сахар». Неловко объяснялся семье в любви: «Побывал я во многих местах, придется побывать еще не в малых местах. С каким удовольствием я побывал бы у вас сейчас». Спрашивал, как справили день рождения сына, советовал запасаться продуктами на зиму. В общем, совсем не боевые письма. Иногда в строчках чувствуется какая-то совсем гражданская растерянность: «Очень тяжело принял смерть Д.И. Шестерикова. Хотя вроде здесь у нас это обычное дело». А вот Сталина в письме ни разу не упомянул, что сына очень удивляло. Письма в основном карандашные, но есть несколько, написанных ручкой. Некоторые строчки были замазаны синим химическим карандашом: постаралась военная цензура.

А потом письма перестали приходить. Жена и сын все поняли и «стали готовиться». Но как к такому подготовишься? Сначала пришло письмо от командира дивизии. Командир рассказывал, как политрук Пехлецкий, поднимая солдат в атаку, был застрелен, и еще перечислял, сколько танков было подбито в этом бою. Потом пришла похоронка. А потом мать вызвали в Кремль, и Калинин лично вручал ей орден Отечественной войны — единственную награду, которую можно было выдавать родственникам умершего бойца на руки.

В похоронке сообщалось, что отец покоится под деревней Кобылино. Но когда до Кобылина удалось добраться, деревни уже не было. Не было и братской могилы.

Так случилось, что Николай нашел своего отца только сейчас — когда сам стал в два раза старше полуслепого директора детских домов, навсегда ушедшего зимой 41-го.

Село Днепровское обычным не назовешь. На 800 жителей — пять памятников Великой Отечественной, и два из них — на братских могилах. А так — село как село. Покосившиеся дома, куры копаются в траве, у дороги спит бородатый козел. Женщины в лифчиках полют первые сорняки, у закрытого сельпо загорают помятые мужики. Из общей картины выделяются только свежие, еще не крашеные заборы: на открытие мемориальных плит ожидается приезд администрации района, и заборы вдоль основной дороги решили отремонтировать.

Братская могила № 8, где захоронен Пехлецкий, — небольшой участок в самом центре села, огороженный синим заборчиком. Березы с черными кляксами вороньих гнезд. Здесь лежат тела 808 солдат и офицеров. Официально опознано лишь 513. Плиты, собственно, уже установлены — 11 гранитных досок. Остались последние штрихи. И глава администрации села Галина Константиновна Шевелькова — уже в праздничном наряде, но еще в резиновых ботах — протирает плиты тряпочками, выдергивает сорняки из клумбы перед могилой. Сыновья Николая Николаевича сажают тюльпаны (их купили на рынке в Вязьме по дороге). Еще клумбу украшают неловко воткнутые в землю и выгоревшие на солнце пластиковые цветы.

В днепровской школе — той, что следит за двумя братскими могилами и пятью памятниками, — 105 учеников. Уроки сегодня сокращены — руководство школы решило, что все ученики должны присутствовать на открытии мемориальных плит. И сейчас на крыльце скучают парни и девчонки в красных галстуках. Это пионеры. Еще в школе есть «жаворонки» (аналог октябрят) и вожатые (комсомол).

Нина Александровна Мельниченко, заведующая днепровскими пионерами, хвастается: «Есть и горн, и барабан, и галстук. Занимаемся КТД — коллективными творческими делами. Ухаживаем за могилами, памятниками, встречаемся с ветеранами труда, 9 Мая организуем фестиваль военной песни».

Складывается впечатление, что Великая Отечественная в школе — чуть ли не главная тема. На школьном стенде — справка о партизанском отряде «Народный мститель», действовавшем на территории района,

«Днепровское в годы оккупации», фотографии повешенных мирных жителей.

Директор школы Надежда Анатольевна Соболева говорит, что тема Великой Отечественной тут самая что ни на есть живая: «Вот за Уралом вообще не было немцев. А у нас, на Смоленщине, все пережили ужасы боев и оккупации».

Но вчера в школе случилось ЧП: «Один старшеклассник заявил: «Не пойду на открытие плит. Уроки закончатся — и я домой». Я с ним полтора часа разговаривала. Такого открытого сопротивления у детей нет обычно». Молчит и неожиданно признается: «Но кто знает, что дети на самом деле думают».

Есть у школы и самостоятельное исследование по братским могилам, благодаря которому Николай Николаевич нашел своего отца. Правда, историк Сергей Александрович Титов признается, что все исследование делала «фактически одна девочка»:

— Сейчас среди ребят очень мало фанатов этой темы. Точнее, совсем нет.

— А почему?

— Просто есть некоторые сложности с тем, как подавать материал, — вклинивается директор. — Сейчас нет госзаказа на тот тип гражданина, которого мы должны воспитать.

— Да, преподавание Великой Отечественной — это минимум образования, а в основном — попытка привить детям чувство гордости за свою страну, — признает Сергей Александрович. — Мы пытаемся сделать из них патриотов — то есть людей, которые любят свое государство. И сейчас это получается: молодежь носит флажки триколоровские, георгиевские ленточки.

Еще в школе есть стенд с фотографиями 24 ветеранов войны села Днепровское (всего их было около ста). Портреты пересечены черными ленточками. До сегодняшнего дня дожил только один — старший сержант Алешин Павел Павлович, 1925 года рождения.

Павел Павлович почти ничего не слышит. Ходит с палочкой — уже 60 лет в позвоночнике сидит немецкая пуля: «Снайпер в 43-м меня маханул». Оперировать нельзя: «Слишком слабый я». К ноге привязан пакетик и катетер. Но сегодня он в нарядной форме с самого утра — тоже готовится к открытию мемориальных досок. Награды — орден Отечественной войны I степени, «Красная Звезда», медаль Жукова, «За победу над Германией» — начищены и сверкают.

На фронт он ушел 20 марта 42-го года прямо из Днепровского и дошел до Берлина. Служил на Втором Белорусском фронте минометчиком. Там, собственно, и начал терять слух.

Дороги к дому Павла Павловича нет. Вместо дороги — овраг, засыпанный строительным мусором и ветками. Дом — покосившийся, трещины в фундаменте. Рядом — вскопанные грядки с картошкой. В селе, где пять памятников воинской славы и пионерское движение, огород Павел Павлович копает сам.

В доме грязно и тяжелый дух. На полу — разнокалиберная посуда: на случай дождя поставить под протечки в крыше. Туалета в доме нет. Водопровода тоже. Для того чтобы помыться, нужно постелить клееночку на пол и обтираться намыленной влажной тряпочкой: «Как мертвого обмываешь». Печка, правда, есть, но ее стараются топить пореже: дымоход засорен, и можно легко угореть.

На разобранной кровати сидит жена Павла Павловича — Екатерина Дмитриевна Алешина. Ей 86. Она слепая. Из-под ночнушки выглядывают вздутые, искалеченные ноги. Из дому давно не выходит. Плачет: «Ноги примерзали к валенкам. За что?»

Всю войну она проработала на заводе в сибирском городе Киселевске: собирала снаряды, мины и бомбы для фронта. Завод спешно расширяли, и помещения, раньше предназначавшиеся под снос, — с проломленными стенами, без отопления — вновь становились цехами. У механизмов снег таял, и талая вода текла по бетонному полу. Вот тогда-то ноги и примерзали к валенкам. Отдирали вместе с кожей.

Глохнущий минометчик Павел Павлович выжил благодаря нечеловеческому везению. Екатерина Дмитриевна выжила благодаря воровству. У завода было подсобное хозяйство, и по ночам работницы ходили воровать продукты. «Немного брали, ровно только чтобы выжить: горсть семечек или морковку». Суточной нормы — 700 граммов хлеба и полтарелки супа с кочерыжкой — не хватало.

Группы по инвалидности, полученной на производстве, у Екатерины Дмитриевны нет. Ее документы потерялись в военном архиве, и вроде как не было в ее жизни ни примерзших к ногам валенок, ни 700 граммов на день, ни бесконечных мин под распухшими пальцами. И семьи как будто не было. Троих ее братьев убило на войне, двоих покалечило, и прожили они недолго. Сейчас у нее на целом свете остался только Павел Павлович.

Слушая жену, Павел Павлович гладит себя по голове. Слезы то и дело наполняют его глаза, но он не плачет. Старается улыбаться.

«Глупо как-то все вышло, хотя по телевизору очень хорошо все говорят, — признается Екатерина Дмитриевна. — Но я не понимаю, за что семья наша мучилась».

По телевизору старики и услышали, что каждому ветерану нынче полагается квартира: «А там же и душ, и туалет, и рай!» Чудом собрали все необходимые документы и в 2006 году сдали в местную администрацию, а она должна была переслать их в Смоленск. Ответа до сих пор нет: «Рассматривают, наверное». «Может, лучше германского начальника о квартире попросить, — улыбается Павел Павлович. — 60 лет ношу пулю евонную в спине, может, заработал на туалет-то уже?»