«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)

Последние слова утонули в криках.

Бросалась в глаза абсурдность положения: человек открыто требует для себя полноты власти, отбирая ее у законных органов, и встречает восторженное одобрение!

Грубо льстя молодежи, спекулируя на ее неопытности и жажде деятельности, призывая к активности и инициативе, организаторы этой новой всекитайской затеи порождали у нее ложное самообольщение собственной значимостью, своим положением и ролью. Ну как же тут устоять?!

Эффект был немедленным. С момента отъезда руководителей митинги не прекращались. Ораторы сменяли друг друга, каждый хотел переплюнуть остальных энтузиазмом, исступленной страстностью. Уже не голоса, а хриплое рычание разносили по аллеям отцветающих мимоз микрофоны.

Под барабанный бой «левые» проводили крикливые агитационные демонстрации. На перекрестке появилось грандиозное объявление: «Все на выборы комитета культурной революции Педагогического университета! Революционные студенты и преподаватели, объединяйтесь вокруг революционного списка левых!» Рядом кто-то приписал категорично: «Если правые оппортунисты из «рабочей комиссии» посмеют вывесить свой список — размозжим по списку собачьи головы врагов председателя Мао!»

Издали доносится барабанный рокот. Из окна своего коридора я смотрю на по-прежнему парадно убранный подъезд студенческого общежития, где расположилась «рабочая комиссия». Там тихо, безлюдно. Несколько дежурных с красными повязками вяло слоняются вдоль стен с обтрепанными, старыми дацзыбао.

Постепенно рокот барабанов нарастает. На аллее, ведущей к подъезду резиденции «рабочей комиссии», появляется нескончаемая колонна студентов с двухметровыми портретами Мао Цзэ-дуна. Подойдя почти вплотную к зданию, колонна останавливается. Барабаны умолкают. Начинается давка, ряды расстраиваются. Дежурные сомкнулись плотной цепью у крыльца. Глухой шум тысяч голосов по команде организаторов умолк. Грянули барабаны и гонги. Тысячеголосый хор затянул ежедневно чуть ли не молитвенно исполняемую песню:

В открытом море полагайся на кормчего,
Мао Цзэ-дун подобен солнцу…
Революции опора — идеи Мао Цзэ-дуна…

Спели. На мгновение воцарилась тишина. Дежурные уже оттеснены внутрь подъезда. Какой-то паренек вскакивает на крыльцо и, закинув голову, пронзительно кричит куда-то вверх:

— Выходи-и!!!

Ответа нет. Он делает знак рукой, и к нему подбегают из толпы пять-шесть организаторов. Дежурные покорно расступаются перед ними, они исчезают в подъезде. Толпа спокойно ждет.

Проходит две-три минуты, и снова расступаются дежурные: на крыльце появляется начальник «рабочей комиссии» Чжан. Он идет сам, двое парней держат его под руки скорее символически. Позади толпятся члены «рабочей комиссии». Чжан делает шаг вперед, но его останавливает вытянутая перед ним рука.

— Склони голову! — тонким фальцетом взвизгивает сопровождающий.

Чжан на секунду замирает, потом, весь как-то сразу сникнув, склоняет голову на грудь.

Толпа восторженно орет, выкрикивает здравицы председателю Мао и лозунги:

«Да здравствует новая победа культурной революции!»

«Доведем до конца культурную революцию!..»

Те, кто стоит в первых рядах, тычут кулаки под нос Чжану. На шее у него уже висит доска с надписью: «Правый оппортунистический элемент».

— Кончилось ваше черное царство! — слышатся выкрики.

С час длился «митинг позора», а затем началось «шествие позора». Чжан, склонив голову, медленно шел по живому коридору. Ему плевали под ноги. Все члены «комиссии» по двое следовали за ним. Тоже с опущенными головами. Вокруг стоял сплошной вой и гвалт. На стадионе «рабочую комиссию» выстроили на помосте в две шеренги.

— Чудно, что творится! Ведь они говорили, что «рабочая комиссия» прислана ЦК. Вы помните, как ее встречали месяц назад? — услышал я за спиной голос вьетнамца Бак Ниня; он тоже наблюдал из окна за происходящим. — А теперь ее судят так же, как бывший партком!

Но он ошибся. Так судили только Чжана. Членам «комиссии», бывшим военнослужащим, позволили выступить с заявлением.

Мы пошли с Баком поближе к стадиону. Как раз в это время предоставили слово одному из членов «рабочей комиссии».

— Спасибо вам, революционные студенты и преподаватели Педагогического университета, — глухим голосом произнес он перед микрофоном. — Спасибо вам за освобождение! Вы освободили нас от гнета черного царства, вы свергли правый оппортунизм! Теперь мы сможем учиться у вас и сами примем участие в культурной революции! Спасибо!

Бывшим военным разрешили спуститься с помоста позора и поднять головы. «В открытом море полагайся на кормчего»… — снова запел весь стадион.

Чжан остался стоять на эстраде один, лицом к лицу с улюлюкающей толпой.

За месяц своей власти «рабочая комиссия» успела решить очень существенный для меня вопрос о двухнедельной поездке по стране — прежде это было вполне обычным делом для иностранных студентов, но в дни «культурной революции» потребовалось разрешение специальных инстанций. Мне предложили на выбор несколько маршрутов. Я выбрал северо-западные провинции — Шэньси (города Сиань и Яньань) и Хэнань (города Лоян и Чжэнчжоу).

Выехали мы — остальные иностранные студенты, я и, разумеется, мой фудао — как-то очень скоропалительно. Вьетнамцы, которых было большинство, относились ко мне очень дружественно, но Ма всю поездку не отходил от меня ни на шаг, всячески мешая общению с ними. Что же касается прочих иностранцев — индонезийцев, японцев и других, то с ними я мог общаться сколько угодно. Один из японцев, пропекински настроенный, не желал не то что разговаривать, но даже сидеть или стоять рядом со мной, если такое случалось во время экскурсии. Двое других, напротив, симпатизировали мне, особенно Такараси. Он очень интересовался китайской экономикой. В деревне уезда Линьсянь он выспрашивал бригадира, насколько повысилась у них урожайность за последние годы и как им удалось этого достигнуть.

— На шестьдесят процентов! И разумеется, на основе идей Мао Цзэ-дуна, — прозвучал ответ.

Всегда любезная улыбка Такараси вдруг сменилась откровенной ухмылкой.

— Наверное, вы все же стали вносить минеральные удобрения? — продолжал он.

— Да, конечно, — подтвердил бригадир, не желая, видимо, лгать. — Но идеи Мао Цзэ-дуна всего важнее!!. — И он понес привычный пропагандистский вздор.

Слушая его, Такараси насмешливо фыркал.

В Сиани нашу разнонациональную группу поместили в лучшем отеле, где прежде останавливались богатые иностранцы — их теперь мы не видели в Китае нигде.

В холле нас встретил молодой человек с необыкновенно тонкой и длинной шеей и совершенно птичьей маленькой головой. Он назвался Ваном, партийным работником Сианьского университета. К нему скоро присоединились работники провинциального и городского комитетов КПК. Пока мы размещались в номерах, они оживленно беседовали с нашими сопровождающими. Мой фудао Ма в их глазах был столичной фигурой. Местные обращались к нему особо почтительно, называли «Лао Ма», что принято только в обращении к старшему по возрасту и достойному человеку, а Ма был моложе своих собеседников.

— Вы прибыли из самого Пекина? Из резиденции самого председателя Мао? — вежливо осведомлялся Ван, хотя отлично знал, откуда мы приехали.

— Да, — с достоинством отвечал Ма. — В Пекине сейчас огромный подъем. Там занимаются культурной революцией! Даже на сон не хватает времени.

— У нас тоже проходит культурная революция, — обмахиваясь веером, сообщил Ван. — Когда вы освободитесь, приходите к нам, чтобы не спеша поговорить за ужином.

Ма с чувством превосходства столичного жителя поблагодарил его. Мне, разумеется, очень хотелось бы послушать их разговоры, но, зная, что это невозможно, я решил сам завести беседу:

— А что, у вас горком партии тоже черный? Его уже разогнали или еще нет? — без обиняков спросил я.

Сианьцы растерялись.

— В Пекине всем известно, что прежний горком был черным и разогнан, — поторопился внести ясность Ма. — Это не секрет. В нашем университете революционные товарищи уже покончили с черной бандой из парткома и ректората!

— О! — вырвалось изумленно-испуганно у Вана, быстро работавшего веером.

— …Потом у нас была «рабочая группа», но она страдала правым оппортунизмом, — продолжал, вдохновляясь, Ма.

Но тут его остановил горкомовец:

— Давайте поговорим после. — И, обращаясь ко мне, сказал: — В Сиани нет и не может быть черных организаций. Но и у нас тоже идет великая пролетарская культурная революция. Революционные массы в данное время демонстрируют по центральным улицам в поддержку великой культурной революции. Наша партийная организация руководит ими.

Значит, сианьские организации пытаются удержаться на поверхности, подумал я. Удастся ли им это — вопрос другой. Все же в Сиани дела шли пока еще иначе, чем в Пекине, порядок и дисциплина там сохранялись, буйства не было — я убедился в этом сам. И демонстрации были похожи на обычные праздничные шествия. Положение партийных органов оставалось пока прочным.

Мы осматривали город. Пагоды времен танской династии, развалины древней столицы, музей стел с древними каллиграфическими надписями — «каменный лес», богатейший исторический музей… В Сиани есть что посмотреть. Побывали мы с экскурсией также на сианьской фабрике эмалированной посуды, где изготавливались миски и тарелки необыкновенно яркого густо-красного цвета, и на красильной фабрике. Нас, иностранцев, даже пригласили в общежитие для рабочих. Это был единственный случай, когда я мог поговорить с рабочими — конечно, в присутствии вездесущего Ма и местного начальства, так что сопровождающих набралась целая свита.

Как и все новые китайские предприятия, красильная фабрика строила в непосредственной близости поселок для законтрактованных рабочих, съезжавшихся по набору со всех концов страны. В поселке имелись общежития для семейных и для одиноких, магазин, детские сады, ясли, школа, клуб, столовая. Выезд в город Сиань превращался для рабочих в особую экскурсию, и для нее администрация выделяла транспорт.

Рабочее общежитие представляло собой фундаментальное четырехэтажное здание из кирпича. Нас провели на второй этаж, где жили девушки.

По китайским условиям устроены они были отлично, куда лучше, чем китайские студенты Пекинского педагогического университета. В комнате метров шестнадцати стояли четыре кровати. У каждой кровати — тумбочка для одежды, рядом со входом — небольшой столик с зеркалом, повсюду безупречная чистота, белые покрывала на постелях, аккуратно вышитые наволочки на подушках. Девушки гордились своим общежитием и жить в нем почитали за счастье. В доме были и водопровод, и канализация, и даже два витка центрального отопления под окном с металлической сеткой от комаров. Только свободного места посредине комнаты оставалось маловато.

— Удобно вам здесь жить? — спросил я, когда все мы — и хозяева, и сопровождающие, и гости — расселись по мягким и чистым кроватям, потому что стул в комнате был только один, около столика.