«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)

I. Накануне катастрофы

Китаистами называют тех, кто занимается китайским языком и его иероглифической письменностью, а также культурой, историей, экономикой и вообще жизнью этой огромной страны. Все китаисты стремятся побывать в Китае. В конце 1965 года и я готовился к такой поездке.

Впервые я побывал в КНР на стажировке в 1957–1958 годах, и вот через семь лет представилась возможность вновь посетить эту страну. Я должен был ехать по программе обмена между министерствами высшего образования СССР и КНР; к тому времени в нашей стране находилось значительное число китайских студентов, прибывших именно по этой программе. Обыкновенная взаимность в отношениях между государствами, казалось, обеспечивала мою командировку, но время шло, а согласия все не было. Мой заграничный паспорт был готов еще в сентябре 1965 года, но ответа китайской стороны пришлось ждать до февраля 1966 года, то есть пять месяцев. Да, в Китай в этот период было поехать не просто.

Еще в июле 1960 года Советское правительство было поставлено перед необходимостью отозвать из Китая советских специалистов. С тех пор в советско-китайских отношениях улучшения не наблюдалось. Китайская сторона настойчиво проводила политику сокращения связей и контактов между китайскими гражданами и советскими людьми.

С 1963 года в китайской печати велась открытая антисоветская кампания, не затухавшая ни на один день. Борьбу против КПСС в Китае называли «борьбой между пролетариатом и буржуазией», «классовой борьбой». Эту борьбу, как утверждала «Жэньминь жибао» 23 марта 1965 года, «нельзя прекращать ни на день, ни на месяц, ни на год в течение ста, тысячи и даже десяти тысяч лет».

В ноябре 1965 года, в то время как моя поездка в Китай оставалась под вопросом, в редакционной статье «Жэньминь жибао» (от 11 ноября) говорилось, что у КПК и КПСС «существует то, что разъединяет, и нет того, что объединяет, существует то, что противопоставляет, и нет того, что было бы общим». Это принципиальное заявление о расколе было дословно повторено в официальном письме ЦК КПК, направленном ЦК КПСС 7 января 1966 года.

В условиях непрерывно нарастающей волны антисоветизма было трудно рассчитывать на теплый прием для советского специалиста. Должен сказать, что, регулярно читая китайские газеты, наполненные антисоветскими заявлениями чуть ли не по любому поводу — от клеветы на советские кинофильмы до лживых обвинений в «сговоре с империализмом», я даже сомневался, что смогу поехать в Китай.

Когда же разрешение на въезд в КНР было все же получено, на сборы оставалось лишь четыре дня — после долгих лет ожидания, длинных месяцев оформления выехать пришлось в спешке.

Наконец 2 февраля 1966 года я вошел в международный экспресс «Москва — Пекин».

Поезд мягко тронулся, оставляя за собой на платформе окоченевшие фигуры родных в толстых шубах. В вагонах заиграла музыка. Инструменты были те же, что и у нас, но мелодия совсем иного склада.

Когда в морозной дымке промелькнули цветные купола Загорска с золотом крестов, в купе вошел проводник-китаец. Этот состав обслуживала китайская бригада. Форма проводника по своему покрою ничем не отличалась от китайской партийной одежды: тот же френч с двумя нагрудными накладными карманами, наглухо застегнутый высокий воротничок. Только цвет ее был темнее обычного синего, отливал чернотой.

— Куда вы едете? Давайте билеты, — раздельно выговорил проводник по-русски.

— Здравствуйте! Мы едем в Пекин учиться, — по-китайски ответил я за себя и своих спутников.

— Добро пожаловать! — воскликнул он на родном языке и от удовольствия расплылся в улыбке. — Вы едете учиться китайскому языку? Надолго ли?

— На десять месяцев.

— Вы очень хорошо говорите по-китайски. Я все понимаю, каждое слово, — сказал он, следуя традиционной вежливости и приветливости китайского народа.

— Я учился полгода в Пекине в 1958 году, — объяснил я беглость своей речи, — но уже шесть лет я почти без практики и говорю плохо. А до этого учился в СССР.

Сказать так было необходимо, чтобы хоть как-то оправдать режущий ухо немузыкальный акцент, с которым я говорю по-китайски и не могу расстаться, как с собственной тенью.

— Что вы! Что вы! Вы теперь едете во второй раз, и говорить будете еще лучше, — отвечал проводник с покоряющим доброжелательством. — Учиться будете в самом Пекине?

Я кивнул. Он вдруг посерьезнел и сказал без привычной для китайца улыбки, требуемой национальным этикетом.

— Сейчас к нам ездят мало…

— Да, поехать было нелегко. Я ждал такой возможности семь лет. Я должен был выехать еще в прошлом году, к началу учебного года, а еду только сейчас, в феврале.

Он внимательно выслушал и утешил:

— Времени у вас еще много, много…

Мы заговорили о пекинской погоде, о том, не слишком ли жарко будет летом, что меня беспокоило, так как в прошлый приезд я в Пекине летом не жил. Тогда в вагоне я еще не знал, что это будет один из немногих разговоров с китайцем за долгие месяцы жизни в Китае.

Покончив с билетами, проводник спросил, какой чай мы предпочитаем, и на дружный возглас: китайский! — принес в пакетиках зеленый цветочный чай «Молихуа». Цветы жасмина, по-китайски «моли», добавляются в чай для аромата. Такой чай любят пить в Северном Китае. На столе появились чайные кружки из толстого фарфора, с крышками, украшенные пейзажными картинками тонкого рисунка. Их переносят на фарфор методом переводных картинок. Всем роздали китайские кожаные шлепанцы, без задников, очень удобные в пути. Когда чаи был готов и мы взялись за кружки, появились иллюстрированные журналы «Китай» за последние полгода…

Началась спокойная вагонная жизнь.

Проверка документов и таможенный досмотр на нашей пограничной станции прошли быстро.

— Много ли работы? — спросил я у пограничника.

— Не очень, в Китай теперь ездят мало, — отвечал тот, возвращая наши паспорта.

Нельзя сказать, что меня, да и всех остальных, не беспокоила эта сакраментально повторяющаяся фраза. Конечно, я внушал себе, что Китай теперь уже не тот, что раньше, и отношение ко мне будет иное. Я приготовился ничему не удивляться и все принимать спокойно.

— Теперь в Китае, — рассказывал один из моих знакомых, побывавший недавно там, — никто не останавливает тебя на улице, чтобы выразить свои дружеские чувства, не кидается обниматься…

— А здороваются ли? — поинтересовался я.

— Мало и неохотно. Если поблизости никого нет — тогда другое дело! Но редко, очень редко. И совершенно не разговаривают.

— А что, разве это опасно?

— Для них — да.

На границе КНР молодой китайский пограничник внимательно рассматривал наши паспорта. Он стоял в дверях купе, а из-за его плеча выглядывали еще двое. Пограничник читал паспорта медленно, настолько медленно, что я невольно усмехнулся.

— Вас только четверо? Почему не пять? — вдруг спросил он.

Нас, молодых китаистов, едущих в Пекин на стажировку, действительно должно было быть пять человек, но у одной из наших коллег тяжело заболел муж, и она не решилась оставить его. Ее отсутствие и удивило пограничника, поджидавшего нас во всеоружии осведомленности.

После таможенного досмотра нам предложили пройти в зал ожидания.

Пока мы брели по путям к станции, любезный таможенник успел мне рассказать, что он выпускник Пекинского института иностранных языков, что эмблема, изображенная на станционном здании, составлена из стилизованных иероглифов слова «рабочий» и символизирует рабочий класс, что в Китае сейчас «все переменилось» после 1958 года, когда я там жил несколько месяцев, и, по его словам, стало гораздо лучше.

— Вы увидите в Пекине новые здания на площади Тяньаньмэнь — Дворец собрания народных представителей и Исторический музей. Замечательные здания, вы их еще не видели. В Пекине многое изменилось.

Я отвечал ему, что безусловно с большим интересом посмотрю новую площадь, новые здания и прочее. Да и то, насколько «все изменилось» и каково жить при этих изменениях, мне тоже было любопытно.

Как только мы приблизились к станции, таможенник умолк. Я, правда, не придал этому значения.

Усевшись в углу зала ожидания, напоминающего фойе заурядного кинотеатра, мы стали разглядывать его. В убранство зала входил и гипсовый бюст Мао Цзэ-дуна на красном фоне обтянутой бархатом стены. Нам принесли чай. Это было очень кстати, так как вокзал отапливался совершенно недостаточно, а может, его и вообще не отапливали. (Должен признаться, что после теплых московских квартир я в Китае в зимнюю пору изрядно мерз в нетопленных или плохо отапливаемых помещениях.) В центре зала на длинном парадном столе лежали журналы и брошюры.

— Наверное, антисоветчина, — сказал мой попутчик Виктор. Полистав их, я убедился, что он прав.

Мы просидели так несколько часов, пока нам не напомнили, что пора вернуться в вагон.

Уже стемнело, когда наш поезд побежал по китайской земле. Я лег пораньше, чтобы с рассветом глядеть на Китай из окна вагона.

Пейзаж при пробуждении ничем не напоминал монгольский. Плоских, слегка волнистых степей больше не было. Дорога шла по речной долине, с одной стороны поезд прижимался вплотную к обрывам. Это было лёссовое плато Северного Китая, о котором столько написано и прочитано. Желтого цвета земля, как прессованная пыль, глубокие обрывистые овраги — каньоны. Жилища в пещерах по склонам оврагов, похожие на пчелиные соты, с трубами на ровной поверхности земли. Видны были последствия жестокой засухи — чахлые деревья, голая, без травы, почва, пересохшие реки, через которые могла бы перебрести курица. На непривычно узких дорогах редко попадались двухколесные, наклонно посаженные телеги, запряженные лошадьми, мулами и ишаками. В этот мертвый сезон поля были пустыми, безлюдными и производили впечатление унылое. Только дымки из укрывшихся от ветра в каньонах глинобитных домиков или из пещерных жилищ — яодунов говорили о человеческой жизни.

Мы прошли в китайский вагон-ресторан, и ребята познакомились с палочками и китайской кухней.

Мы выходили гулять на каждой станции, утомленные продолжительностью трансазиатского путешествия. Международный поезд останавливался у безлюдных платформ, к нему не подпускали никого из посторонних.

На подходе к Пекину поезд затерялся среди голых, сухих, буро-желтых гор. Короткие туннели сменялись тупиками, головные вагоны становились хвостовыми и наоборот. Наконец мы вырвались из теснин на равнину — впереди Пекин. Радио заиграло с особой торжественностью. Мы промчались через пригороды и медленно подползли к платформам пекинского вокзала, новое здание которого — просторное и импозантное, с первым в городе эскалатором на второй этаж — построено было недавно.

Пекинский вокзал тоже гордость, как и все роскошные постройки, возведенные в трудные, голодные годы. На платформе, как и на промежуточных станциях, было малолюдно. Нас встретили уже занимающиеся в Пекине коллеги, сотрудники консульства и посольства, некоторые из них были знакомы нам еще по Москве и студенческим годам, и это придавало встрече ощущение радости и теплоты. Были здесь и представители китайских университетов, принимающих нас.