«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)

Сопровождавшие нас китайцы совершенно растерялись. Они переглядывались, перешептывались, ерзали, но наконец, видимо, приняли решение: не вмешиваться! Они сидели с отсутствующим видом, показывая, как им тягостно и неприятно слушать подобные песни и как нетактично петь такое в их присутствии. И все же, когда раздались русские слова песни, сидевший рядом со мной молодой преподаватель-китаец доверительно шепнул мне по-русски:

— А я тоже понимаю. Я учился раньше русскому!

Я вздрогнул от неожиданности — ведь до этого мы все время говорили только по-китайски. Я взглянул на него и увидел, что он взволнован. Хотя разговор наш на этом прервался, я был рад, что мой сосед в душе остался по-прежнему дружелюбным.

Автобус ускорил ход. Все заметно устали. Смолкло пение. Как-то неприметно передвигаясь, вокруг меня со всех сторон сели китайцы, отделив от вьетнамцев. Я не реагировал, утомление взяло свое. Сквозь дремоту я наблюдал, как сотрудники канцелярии и преподаватели пытались развлечься.

— Давайте устроим шуточное собрание, — выдвинул идею Ма.

Кто-то предложил обсудить вопрос: кому должно принадлежать более важное место в жизни — мужчинам или женщинам?

Не помню, что говорил в защиту мужчин первый выступавший, но, когда нашелся молодой человек, отстаивавший первенство женщин, все оживились. Он аргументировал свою точку зрения так:

— Девушки усваивают сочинения председателя Мао лучше, быстрее и прочнее, чем парни. Им должно принадлежать первенство!

— В самом деле! Точно! Действительно! — заговорили все.

Ма, непринужденно улыбаясь, тоже согласился с ним и пояснил:

— Это потому, что у девушек мысли быстрее настраиваются на правильный путь. Они не разбрасываются, а упорно идут вперед, не сворачивают в сторону.

— Верно, верно, парни часто не идут прямой дорогой, блуждают, у них меньше устоявшихся идей, — заговорил сидевший рядом со мной китаец с изрытым оспой лицом.

В начале мая 1966 года китайцы еще решались шутить с «идеями» председателя Мао…

В «плане праздничных мероприятий», предложенных канцелярией, два мне пришлись по душе: посещение курсового вечера китайских студентов — как раз того потока, где я слушал лекции, и майский фейерверк. Особенно хотелось пойти к студентам. Если не удастся поговорить с ними, то следует хоть посмотреть, как они веселятся.

Но канцелярия отменила собственное приглашение. Причиной послужило политическое покушение в магазине для иностранцев. Мой фудао Ма, выслушав на специальном семинаре информацию об этой истории, так обеспокоился, что даже потребовал для меня усиления охраны. Ко мне приставили заместителя заведующего канцелярией Вана — самого рослого и сильного из всех сотрудников канцелярии (не надо путать его со скромным завхозом — фамилия Ван широко распространена в Китае). Покушение в магазине всполошило всю иностранную колонию в Пекине. Первым рассказал мне о нем один молодой дипломат из ГДР. Он учился в Москве, а потом приехал совершенствоваться в языке в Пекин. Он превосходно говорил и по-русски. Пострадавшей при покушении оказалась Люся Малова, жена сотрудника посольства ГДР, ожидавшая ребенка.

Дело было так. Неизвестный китаец оказался в магазине, куда обычно китайцы не вхожи. Он подошел к светловолосой женщине и рубанул сзади ножом-секачом, метя в основание затылка.

Какое-то шестое чувство подсказало женщине об опасности. В момент удара она обернулась и тем спасла себе жизнь.

Удар секача рассек ей лицо до кости. Она упала, и преступник решил добить ее ногами. К счастью, удар по животу ему не удался. Продавцы и служащие магазина равнодушно взирали на происходящее, никто из них даже пальцем не пошевельнул.

На помощь бросился не «герой эпохи Мао Цзэ-дуна», которого неустанно воспитывают в духе маоцзэдуновской заповеди «не бояться трудностей, не бояться смерти», а малиец, член правительственной делегации. Безоружный малиец принял удары на себя и спас беременную женщину от верной гибели. Но сам был поранен. Когда он рухнул под ударами, покушавшийся беспрепятственно покинул магазин. Никто не остановил его и снаружи. Задержан он был значительно позже.

Верховный суд КНР приговорил злодея к расстрелу. О нем сообщили, что это был классовый враг, но все же многое в этом покушении оставалось непонятным. Как мог контрреволюционер войти в охраняемый магазин, почему его никто не спросил ни о чем? И неспроста, видно, хунвэйбины год спустя обвиняли Верховный суд в «предательстве».

Я разговорился с Ма относительно этой истории. Даже ему рассказали только о ранении малийца, а то, что одной из жертв была беременная женщина, скрывали.

— Это первый случай нападения на иностранных друзей в Пекине после Освобождения, — сказал Ма. — Мы в этом повинны, поскольку забыли, что такое возможно. Поэтому все растерялись. Но мы извлечем из этого случая хороший урок и не допустим повторений.

И Ма тут же принялся читать мне лекцию об обострении классовой борьбы при социализме. Я сказал в ответ:

— Дело вовсе не в этом. Мне кажется, что покушение в магазине вызвано вашей националистической пропагандой.

Ма сперва опешил, а затем пустился убеждать меня в отсутствии какого бы то ни было национализма в КНР.

Я доказывал ему, что национализм есть. Мы препирались до полной устали. Но спор для Ма был делом долга, и оставлять за мной последнее слово ему было запрещено.

Итак, под предлогом, «как бы чего не вышло», канцелярия решила не пускать меня на студенческий вечер, но на фейерверк все же отпустила. Сопровождал меня сам заместитель заведующего канцелярией Ван, потому что меня пригласили посмотреть фейерверк с трибун центральной площади Тяньаньмэнь. Ма был допущен только на площадь. Мы ехали в специальном небольшом автобусе, старом и дребезжащем, но зато просторном. Кроме нас с Ваном ехал один вьетнамец — представитель чуть ли не ста обучающихся вьетнамских студентов, несколько преподавателей и административных работников — всего восемь человек.

Поездка была долгой, потому что наш автобус шнырял по извилистым переулкам, объезжая центральные улицы, где происходили народные гулянья. Все курили и весело болтали, преподаватели держались со мной очень любезно. Все были в хорошем настроении. На трибуне перед входом нас разделили: иностранные гости и китайские приглашенные занижали разные трибуны, со мной пустили только одного Вана.

Приехали мы задолго до начала и поневоле разговорились. Ван, чувствуя себя хозяином, принимающей стороной и следуя правилам хорошего тона, традиционной китайской вежливости, развлекал меня беседой.

Сначала мы говорили о политике, в частности о Вьетнаме. Ван вежливо и настойчиво внушал мне, что остановить агрессию может лишь мировая война, поэтому не нужно посылать Вьетнаму военные материалы — это помощь, видите ли, «недостойная», а надо обострить берлинский вопрос или еще что-нибудь, неважно что, и начать мировую войну.

— Империализм боится мировой войны. Его угрозы — дутые угрозы бумажного тигра; чем скорее разразится мировая революционная война, тем скорее погибнет империализм!

— А как вы считаете, будет Китай участвовать в такой войне? — спросил я.

— Китай сделает, что сможет, — последовал не слишком-то определенный ответ.

— Для победы над империализмом Китай мог бы сделать многое, — возразил я. — Но не хочет и не делает.

— Вы первыми должны начать войну, — заявил Ван. — Вот тогда только мы вам поверим.

Он перевел разговор, стал расхваливать новый фильм «Подземная война». Как я уже писал, фильм этот непосредственно готовил зрителя к новой, «веселой» войне с «бумажными тиграми», войне, которой прежде всего не надо бояться, и тогда «бумажные тигры» сгорят в ее пламени.

— Значит, вам понравился этот фильм. А вы участвовали в войне? — спросил я Вана. (В Китае не говорят обычно «был на фронте». Партизанская война сначала против японцев, а потом против гоминьдана шла повсеместно.)

Ван охотно рассказал, что в ранней юности партизанил в Южном Хэбэе; сражаться под землей ему не приходилось, но все же военные годы запомнились на всю жизнь. Он быстро выдвинулся и стал кадровым партийным работником. После Освобождения получил высшее образование в Педагогическом университете, где и остался служить-в канцелярии. У него, однако, сохранялись военная выправка и здравомыслие военного человека.

— Война, правда, была не совсем такой, как ее изображают в этом фильме, — заметил он осторожно. — Но мы должны готовить молодое поколение к испытаниям, а не запугивать его. Что такое война, узнать можно только в бою.

Ван поинтересовался жизнью в СССР: он ничего о ней не знал.

Нашу беседу оборвал фейерверк. Великолепный, сказочный. С каждой вспышкой ракет в пекинском небе возникали все новые и новые фантастические композиции. Это была ошеломляющая симфония цвета, света, огненных линий, фигур. Описать китайский фейерверк словами невозможно, его надо видеть. Сотни тысяч глаз собравшихся на площади китайцев жадно впитывали в себя буйную красоту праздника огня и света.

Последним развлечением майских празднеств была поездка в планетарий. Я в детстве увлекался астрономией, частенько бывал в Московском планетарии, да и взрослым слушал там лекции о галактиках, о новейших астрономических открытиях. Поэтому отправился в планетарий охотно.

Пекинский планетарий по оборудованию не был совершенным, но зато зритель был благодарным. Помещение заполнили вьетнамцы-первокурсники, вероятно не видывавшие ничего подобного. Сначала всех провели через выставочные залы. В них на макетах и диаграммах были представлены Платон, Коперник и Ньютон, вертелись спутники и космические корабли. Но никакого упоминания об СССР не было, хотя приборам и астрономам Китая выделялось достаточно места. Не удержавшись, я спросил экскурсовода:

— А кто из космонавтов изображен у вас?

— Чей это космический корабль, советский или американский?

— Мы объясняем только принципиальную сторону вопроса, не затрагивая политики.

— Ваш рисунок непохож на советские корабли, это, вероятно, американский корабль, — съязвил я.

— Мы не хотели такого сходства, мы объясняем лишь принципы его движения, и только.

— Никто, это принципиальная схема.

— Вы нигде не упоминаете Гагарина?

— Нет.

— Почему?

— Мы разъясняем только принципиальные вопросы.

Тут вмешался мой вездесущий Ма.

— Товарищи из планетария поступают совершенно правильно, — заявил он. — Они разъясняют принципиальные научно-атеистические вопросы, а не льют воду на мельницу американского империализма и современного ревизионизма.

Иначе реагировали вьетнамцы. Слушали и смотрели они с неподдельным любопытством и увлечением. Их любознательность, их умение вникать и схватывать восхищали меня. У них нашлось слово сочувствия.

— Гагарин сделал великое дело, — сказал мне Нгуен Тхи Кань, с которым я затем познакомился поближе. — Мы тебя понимаем. Жаль, что о нем здесь ничего не сказано.

На обратном пути я заметил Ма, что не понимаю, почему исследования космоса замалчиваются в КНР.