«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)

— Линь Бяо! Самый верный соратник, самый лучший ученик председателя Мао.

Китайская национальная живопись «гохуа» не знала масляных красок, картины маслом появились в Китае только в нашем столетии. После 1949 года на них обычно изображались парадные сцены.

Покончив со всем этим декорумом, Ма лег отсыпаться, а я отправился в город.

Первое, что я обнаружил в городе: все книжные магазины были закрыты.

Я брел по пассажу Сиданя, в котором так часто проводил свой досуг. Все ставни и стены его книжных лавок залеплены надписями: «Книжные червяки! Немедленно прекратить торговлю реакционным хламом!» Торговал только один зал у входа: правая сторона — сочинения Мао Цзэ-дуна (по сниженной цене!), рядом — пропагандистские издания с документами о «культурной революции», левая сторона — продажа «юйлу» — изречений Мао разнообразных фасонов и репродуцированных портретов Мао. Очередь, давка, в руках «счастливчиков», уже купивших «предмет первой необходимости», мелькают пестрые листы. В зале я увидел старого букиниста, у которого. приобрел десятки книг. С нагрудной надписью «реакционный элемент» он ходил с леечкой и поливал каменный пол. Бледное, одутловатое лицо украшали наклейки пластыря. Он прошел мимо, не подав виду, что знает меня. Школьники лет четырнадцати — шестнадцати с красными повязками прохаживались среди расступавшихся перед ними покупателей, стояли за спинами продавцов. У входа ребята наклеивали плакат: «Покончить с распространением яда! Долой реакционную книготорговлю! Сделаем книжные магазины оплотом идей Мао Цзэ-дуна!»

Я поинтересовался, когда откроются букинистические магазины, у продавца, стоявшего за прилавком, где продавались толстые тома сочинений Мао и было свободнее. Меня тут же окружили ребята с красными повязками, и, не дав ответить продавцу, парнишка постарше сообщил:

— Магазины закрыты для наведения чистоты и внутреннего порядка. Среди книг, которые там продавались, во многих не упоминается председатель Мао. Есть книги реакционные и ревизионистские. Те, кто торговал ими, будут держать ответ перед массами.

Он предложил мне купить книги Мао Цзэ-дуна. Я отказался и вышел на улицу. Часть витрин была заклеена воззваниями или закрыта ставнями. Во всех остальных на фоне собранной в лучеобразные складки красной материи стояли либо разных размеров бюсты Мао, либо его портреты в позолоченных рамах. На противоположной стороне витрина была разбита вдребезги. Я перешел улицу и оказался у магазина грампластинок. Тротуар, выложенный как и на всех центральных улицах Пекина, квадратиками плоской серой черепицы, рифленной в клеточку, покрывал слой битого шеллака. Осколки пластинок лежали даже на мостовой. — Поворошив их ногой, я увидел красную наклейку и прочел надпись разбитой пластинки. Это была запись китайской народной песни. Я заметил, что за мною, привалившись к стене у входа в магазин, наблюдает паренек с красной повязкой. В самом магазине — разгромленном, опустошенном — расхаживали, переговариваясь, школьники с красными повязками. Я подошел к пареньку и спросил:

— Почему вы разбили эту пластинку! Ведь это китайская народная песня?

— Песня плохая, — любезно улыбаясь, ответил он. — В ней нет ни слова о председателе Мао. Такие песни сеют яд, а магазин этот — черное логово буржуазной идеологии! Мы оставляем только песни про Мао Цзэ-дуна.

Рядом размещался магазин оптики. В нем распоряжались ребята постарше. Над прилавком, где продавались очки в дорогой оправе и темные очки, тянулась надпись: «Оправы для буржуазной сволочи, тунеядцев и негодяев всей страны». Покупателей в магазине не было. Все слоняющиеся по залу были хунвэйбинами. В глубине виднелась еще одна надпись: «Долой буржуазную привычку ходить в черных очках!»

Я шел дальше по центральной улице Сиданя. В следующем квартале юнцы школьного возраста громили парикмахерские и ателье, «рассадники буржуазного образа жизни». Они наклеивали на витрины ультиматумы с перечислением запрещенных причесок. Нельзя носить пробор, нельзя взбивать кок, нельзя носить длинные волосы, нельзя зачесывать волосы назад и т. д.

На дверях ателье висел ультиматум, запрещавший шить пиджаки и брюки «иностранного покроя». Женщинам запрещалось носить юбки, «перенятые у заграницы». Ультиматум завершала угроза быстрой и беспощадной расправы с нарушителями.

Около автобусной остановки стоял пикет хунвэйбинов с ножницами в руках, ими командовал паренек постарше, видимо студент. Когда подходил автобус, пикетчики выстраивались в две шеренги, образуя коридор, и по одному пропускали выходящих пассажиров. Никто даже не пытался протестовать, все проходили молча, понурившись. Пикетчики выхватывали девушек с длинными волосами и тут же без разговоров срезали им косы. Девушки не сопротивлялись. Весь тротуар был усыпан обрезанными косами — длинными и короткими, толстыми и тоненькими, некоторые были перевязаны ленточками, другие — толстой цветной синтетической нитью, модной у китайских девушек.

— Зачем вы так делаете? Какой в этом смысл? — спросил я у ребят, когда очередная группа девушек была острижена и отпущена.

— Мы боремся со старыми буржуазными нравами, — ответил на мой вопрос юный пикетчик. — Носить косы — это советский ревизионистский обычай. Мы не позволим в красном Китае Мао Цзэ-дуна соблюдать его. Китайские девушки должны носить революционные короткие волосы.

— А это что значит? — спросил я его и указал на проезжавшего мимо велосипедиста.

У пожилого человека полголовы от лба до затылка было выстрижено наголо под машинку, а на другой половине сохранились гладко зачесанные длинные волосы.

Хунвэйбины наперебой стали рассказывать, что три дня назад в какой-то средней школе был отпечатан на гектографе ультиматум — отказаться от проборов, но нашлись негодяи, которые решили сохранять прическу с пробором, и их специальный патруль, выставленный на одном из перекрестков, стриг в наказание вот таким образом.

— Он будет так ходить десять дней! Мы проследим за этим!

Неподалеку находился прежде знаменитый сычуаньский ресторан. Перечные блюда этой провинции славятся в Китае. На большую улицу ресторан выходил узким коридором, все помещения располагались в глубине. Я свернул туда не столько для еды, а чтобы опомниться от происходящего, и ошибся. Вход был уже заклеен проклятиями против управляющего, которого называли «контрреволюционным элементом». «Сукины дети! Немедленно откажитесь от своих 5 процентов! Да здравствует государственный контроль!»

Ресторан был смешанным, государственно-частным предприятием. Неожиданно хунвэйбины потребовали фактически ликвидации капиталистов, которые по-прежнему получали от государства фиксированные 5 процентов на вложенный капитал в качестве выкупа. Эти выкупные выплачивались уже много лет, и конца им не было видно. Теперь хунвэйбины требовали положить этому конец…

Я шагнул внутрь. Поперек коридора висело полотняное объявление: «Столовая для хунвэйбинов и революционных масс». Под ним полная старая женщина, «украшенная» нагрудным знаком «эксплуататорский элемент», копошилась с метлой.

Меню из десятков блюд было сорвано и заменено стандартным: капуста, лапша, маньтоу. На раздаче рядом с поварами дежурили хунвэйбины. Здесь можно было поесть очень дешево — за несколько копеек — неаппетитную и скверно пахнущую прошлогоднюю капусту, черную лапшу, серое маньтоу. Большинство старалось все же взять себе что-нибудь подоброкачественнее. Я стал в очередь, где продавали холодное рубленое мясо. Курицу, баранину, свинину подавали на блюдечках, крохотные порции. Мясо было приготовлено отлично.

— Положите побольше, пожалуйста! — попросил я с полной готовностью заплатить, но раздатчица вдруг остановилась в смущении, ибо дело было не в деньгах. Немедленно рядом с ней появился мрачный парень с красной повязкой.

— Иностранцу можно! Накладывай, — распорядился он.

Мне положили грамм сто пятьдесят мелкорубленой курицы, и я понял: размеры порций контролируются хунвэйбинами. Только сейчас я увидел над раздаточной плакат: «Слушаться председателя Мао! Быть экономным в еде! Не обжираться!»

В этой очереди стояло немало рабочих. На модернизированных предприятиях заработок выше, и они, конечно, могли себе позволить кусочек курицы. Лица людей были мрачными.

С закуской в руках я подошел за пивом. Китайское пиво очень вкусное и крепкое, напоминает лучшие немецкие марки. С удивлением я обнаружил, что вместо кружек пиво наливают в стаканы.

— Дайте мне кружку, — попросил я.

Около бочки, разумеется, стоял контролер с повязкой. Осмотрев меня, хунвэйбин согласился.

— Иностранцу можно…

Мне единственному налили кружку пива. Остальные получали стакан, и ни капли больше. А до этого в Китае всегда пили кружками.

Решив, что впечатлений у меня от нового этапа «культурной революции» вполне достаточно для одного дня, я сел в автобус, направлявшийся в район моего университета. На одной из остановок в автобус ворвался патруль хунвэйбинов. Их было человек пятнадцать. Грубо проталкиваясь, они бесцеремонно осматривали пассажиров и прицепились к моему соседу.

Это был человек лет сорока, уже начинающий лысеть. Его редкие волосы были аккуратно разделены пробором, на коленях у него лежал потертый портфель.

— Сюда! — сделал знак остальным юнец, который шел первым, и в ту же минуту вокруг нас образовалось плотное кольцо. — В какую эпоху ты живешь, сволочь? — заорал юнец на пассажира и, вцепившись рукой ему в волосы, запрокинул его голову назад. — Ты забыл, что живешь при Мао Цзэ-дуне! Носишь буржуазный пробор и портфель таскаешь, кровопийца! Обуржуазился, проклятый перерожденец! Забыл про культурную революцию! — Для вящей убедительности хунвэйбин пару раз стукнул пассажира головой о дюралевую раму окна. — Почему не подстригся до сих пор?

— Я был очень занят… Все время собрания, не успеваю… — лепетал трясущимися губами побелевший от страха пассажир.

— Предупреждаем тебя последний раз! Не то худо будет! — пригрозил ему командир патруля.

На следующей остановке хунвэйбины вышли. Дрожащей рукой мой сосед поправил встрепанные волосы, стараясь сгладить злополучный пробор. Мы сошли с ним у университета — возможно, он тут и работал.

Дни бегут. «Культурная революция» из стен университетов и институтов переместилась на городские улицы. Не за горами уже и мое возвращение на родину. Мои планы приобрести нужные китайские книги оказались под угрозой. Книжные магазины стали главным объектом деятельности хунвэйбинов. Попытаюсь съездить на Люличан, решил я, может, там повезет.

Люличан — это уголок старого Пекина, славящийся уже чуть ли не три века своими книжными рядами. Много букинистов и антикваров, там находится и знаменитая «Жунбаочжай» — мастерская несравненных репродукции национальной живописи — «гохуа».

В автобусе школьницы, сменяя друг друга, читали пассажирам цитаты Мао Цзэ-дуна. Потом пели, призывая пассажиров подтягивать, и усталые люди, ехавшие с работы, подпевали. Молодой рабочий, скорее для видимости, шевелил губами, выдавливая слова, воспевающие «великого кормчего».