Дикие лебеди

Маме едва исполнилось восемнадцать, она только что вышла замуж и дышала надеждой на новую жизнь, но в то же время чувствовала себя растерянной и одинокой. Она всегда доверяла своему чувству справедливости, а теперь оно вступало в конфликт с ее «делом», а часто и со взглядами любимого мужа. Мама впервые начала сомневаться в себе самой.

Она не винила партию и революцию. Не могла она винить и женщин из Федерации, своих товарищей, которые, казалось, верно проводили партийную линию. Мамино негодование обратилось на мужа. Она чувствовала, что о ней он думает в последнюю очередь и в спорах всегда берет сторону своих соратников. Мама понимала, что ему нелегко показывать свою поддержку на людях, но он мог бы ободрить ее, хотя бы когда они оставались наедине. С самого начала между моими родителями существовало глубокое различие. Папина преданность коммунизму была всепоглощающей: он считал, что должен разговаривать дома, даже с собственной женой, тем же языком, что и на людях. Мама вела себя гораздо более гибко; ее приверженность коммунизму умерялась и разумом, и чувством. Она оставляла место для личной жизни, а папа — нет.

Воздух Цзиньчжоу стал для мамы невыносимым. Она сказала мужу, что им надо поскорее отсюда уехать. Он согласился, хотя ожидал повышения, и обратился в горком с просьбой о переводе, мотивируя ее желанием вернуться в родной город, Ибинь. В горкоме были удивлены, потому что совсем недавно слышали от него, что именно там он работать не хочет. На протяжении всей китайской истории чиновников отправляли служить подальше от родных мест — чтобы не было соблазна покровительствовать родным и близким.

Летом 1949 года коммунисты развернули стремительное наступление на юг. Они взяли столицу Чан Кайши, Нанкин, и казалось, вот — вот войдут в Сычуань. Опыт работы в Маньчжурии доказал, что они отчаянно нуждаются в верных управленцах из числа местных жителей.

Партия утвердила папин перевод. Через два месяца после свадьбы — и меньше чем через год после Освобождения — они покинули мамину родину, спасаясь от злобных наветов. Радость, с которой мама встретила Освобождение, сменилась тревогой и меланхолией. При Гоминьдане она разряжала напряжение действием и не сомневалась в своей правоте, что придавало ей мужества. Теперь же ее не покидало чувство вины. Когда она заговаривала об этом с отцом, тот отвечал, что нельзя стать коммунистом, не пройдя через горнило испытаний. Так и должно быть.