Дикие лебеди

26. «Сладкая иностранная вонь»: Изучение английского в последние годы Мао (1972–1974)

Когда осенью 1972 года мама вернулась из Пекина, все свои силы она стала отдавать нам, пятерым детям. С моим самым младшим братом, Сяофаном, тогда десятилетним, требовалось заниматься дополнительно, потому что он несколько лет не ходил в школу. Будущее остальных детей также в основном зависело от нее.

Паралич, в котором общество пребывало шесть лет, породил множество социальных проблем, которые никто не собирался решать. Одной из самых серьезных были сосланные в деревню подростки, которые мечтали вернуться в город. После гибели Линь Бяо у некоторых из них появилась такая возможность, отчасти потому, что государству требовалась рабочая сила для восстановления городского хозяйства. Однако государство должно было строго контролировать число возвращенцев: оно отвечало за обеспечение горожан продовольствием, жильем и рабочими местами.

Так что борьба за немногочисленные «обратные билеты» была очень острой. Существовали специальные правила. Например, не могли вернуться вступившие в брак. Ни одна городская организация не приняла бы женатого или замужнюю. Поэтому моя сестра не имела права ни на работу в городе, ни на место в университете — а других законных способов вернуться в Чэнду не существовало. Она очень тосковала по мужу; его завод вновь заработал, и теперь он не мог жить с ней в Дэяне за исключением двенадцати дней в году — времени официального «брачного отпуска». Она могла вернуться в Чэнду, только получив справку, что у нее неизлечимое заболевание — так поступали многие, кто оказался в сходном положении. Мама достала у знакомого врача справку, гласившую, что у Сяохун цирроз печени. Сестра вернулась в конце 1972 года.

Теперь дела делались по блату. К маме каждый день приходили посетители: учителя, врачи, медсестры, актеры, мелкие чиновники — и все они просили вытащить из деревни своих детей. Часто моя безработная мама была единственной их надеждой, и она использовала все свои личные связи. Отец в этом не участвовал; он слишком верил в принципы, чтобы «хлопотать».

Даже когда официальный канал работал, только знакомство могло гарантировать, что все пройдет гладко и не случится никакой беды. Мой брат Цзиньмин выбрался из деревни в марте 1972 года. Рабочих из его коммуны набирали две организации: фабрика электроприборов в уездном городе и неизвестное предприятие в западном районе Чэнду. Цзиньмин хотел вернуться, но мама навела справки у друзей в западном районе и выяснила, что работу предлагает скотобойня. Цзиньмин тут же забрал заявление и отправился трудиться на местную фабрику.

На самом деле это был крупный завод, переведенный из Шанхая в 1966 году в рамках плана Мао укрыть промышленность в горах Сычуани от американского или советского нападения. Честность и трудолюбие Цзиньмина произвели на товарищей благоприятное впечатление, и в 1973 году он стал одним из четырех молодых людей, отобранных заводом из двухсот кандидатов в студенты. Письменные экзамены он сдал блестяще, без малейшего труда. Но, поскольку отца так и не реабилитировали, мама позаботилась, чтобы во время обязательной «политической проверки» университет не испугался этого обстоятельства — следовало создать ощущение, что обвинения вот — вот снимут. Она также приняла меры, чтобы место Цзиньмина не занял какой — нибудь провалившийся на экзаменах абитуриент с нужными связями. В октябре 1973 года, когда я начала учебу в Сычуаньском университете, Цзиньмина приняли в Инженерный институт Центрального Китая, находившийся в Ухане. Ему предстояло изучать литейное дело. Брат предпочел бы физику, но все — таки был на седьмом небе от счастья.

Пока мы с Цзиньмином пытались прорваться в университет, второй мой брат, Сяохэй, пребывал в подавленном состоянии духа. Для поступления в вуз прежде всего требовалось принадлежать к рабочим, крестьянам или солдатам, а он не имел ни с одной из этих категорий ничего общего. Власти по — прежнему в массовом порядке высылали городскую молодежь в деревню. Именно это будущее и моего брата его — если только он не вступит в армию. На одно место претендовали десятки человек, выручить могло только знакомство.

Мама пристроила Сяохэя в декабре 1972 года, с огромными трудностями, потому что отца до сих пор не оправдали. Сяохэя направили в авиационное училище в Северном Китае. После трехмесячного обучения он стал радистом, работал по пять часов в день, весьма вальяжно, а остальное время посвящал «политзанятиям» и производству продовольствия.

На «политзанятиях» все утверждали, что вступили в вооруженные силы, чтобы «следовать указаниям партии, защищать народ, оборонять Родину». Но существовали и более актуальные причины. Молодые горожане не хотели оказаться в деревне, а крестьяне рассчитывали использовать армию как трамплин для переезда в город. Крестьянам из бедных районов военная служба по меньшей мере сулила относительную сытость.

В 1970–е годы вступление в партию, так же, как и в армию, теряло всякую связь с идеологией. В заявлениях все писали, что «дело партии великое, славное и правое» и что «стать коммунистом — значит посвятить жизнь священнейшему долгу человека: освобождению мирового пролетариата». Однако большинство в первую очередь стремилось к собственной выгоде. Без вступления в партию нельзя было стать офицером; офицер же при увольнении автоматически становился «госслужащим» с гарантированной зарплатой, престижем и властью, не говоря уж о городской прописке. Рядовой возвращался в родную деревню и вновь становился крестьянином. Каждый год перед демобилизацией среди военнослужащих ходили слухи о самоубийствах, нервных срывах и депрессиях.

Однажды вечером Сяохэй вместе с примерно тысячью человек — солдатами, офицерами, членами офицерских семей — смотрел кино на открытом воздухе.

Вдруг застрекотал пулемет и прогремел взрыв. Люди стали в панике разбегаться. Стрелял часовой, которого вскоре должны были демобилизовать и отослать обратно в деревню, потому что его не приняли в партию, а следовательно и в офицеры. Сначала он убил комиссара подразделения, которого считал виновным в своем провале, а затем принялся беспорядочно строчить по толпе и размахивать гранатой. Погибло еще пятеро — жены и дети офицеров. Более десятка получили ранения. Солдат забежал в жилой дом; однополчане окружили его и через громкоговорители приказали сдаться. Но едва часовой пальнул из окна, они позорно бежали, развеселив сотни увлеченных зрителей. В конце концов явился спецотряд. После ожесточенной перестрелки бойцы ворвались в квартиру и обнаружили, что часовой покончил с собой.

Как и все, Сяохэй хотел вступить в партию. Для него это не было делом жизни и смерти, как для бывших крестьян, которые по окончании военной службы обязаны были вернуться в деревню. Солдаты возвращались туда, где их призвали, и Сяохэй, ушедший в армию из Чэнду, имел право в любом случае получить там работу. Но членство в партии улучшало перспективы, а также давало более широкий доступ к информации, чем тоже не стоило пренебрегать, ибо Китай в ту пору представлял собой интеллектуальную пустыню, где нечего было читать, кроме агиток.

Помимо этих практических соображений, существовало еще одно — страх. Для многих вступить в партию означало получить своеобразную индульгенцию. Члены партии пользовались большим доверием, чем остальные, и это чувство относительной безопасности весьма согревало душу. К тому же в сверхполитизированной среде, окружавшей Сяохэя, нежелание вступать в партию, что непременно отмечалось в личном деле, выглядело подозрительно: «Это еще почему?» Подавшие заявление, но не принятые тоже внушали подозрение: «Не взяли? Что — то тут не так…»

Сяохэй читал классиков марксизма с неподдельным интересом, ведь только их тексты и можно было раздобыть, а ему нужно было как — то утолять интеллектуальную жажду. К тому же, в Уставе Коммунистической Партии Китая говорилось, что для вступления в нее прежде всего нужно овладеть марксизмом — ленинизмом, и брат надеялся, что сможет сочетать интерес с практической выгодой. Но ни на командиров, ни на товарищей его знания не производили впечатления. Напротив, полуграмотные люди, в основном выходцы из крестьян, не понимавшие Маркса, сочли, что Сяохэй выхваляется перед ними. Его критиковали за чванство и за то, что он отделяет себя от коллектива. В общем, ему нужно было искать какой — то другой путь в партию.

В первую очередь, как он вскоре понял, надо было угождать непосредственным начальникам, а уж потом — товарищам. Кроме уважения коллектива и ударного труда, требовалось еще «служить народу» в самом прямом смысле слова. Как правило, в армии неприятную и черную работу обычно поручают низшим чинам, в китайской же армии охотники, добивавшиеся чести вступить в партию, сами вызывались натаскать воды для умывания или подмести территорию. Подъем был в 06:30 утра, «честь» вставать еще раньше выпадала на долю кандидатов в члены партии. А их было так много, что разгорались драки: чтобы «забить» себе метлу, люди вставали все раньше и раньше. Однажды Сяохэй проснулся от шарканья метлы в четыре утра.

Существовали и другие важные сферы деятельности, и самой значительной была продовольственная.

Даже офицерский паек был крайне скудным. Мясо давали один раз в неделю. Каждая рота сама выращивала зерновые и овощи, сама выкармливала свиней. Во время деревенской страды ротный комиссар выступал с зажигательными речами: «Товарищи, настал час! Партия нас проверяет! К вечеру мы должны пройти все поле. Да, для этой работы требуется вдесятеро больше людей, чем есть. Но каждый из нас, революционных бойцов, может трудиться за десятерых! Коммунисты должны играть руководящую роль. Тем же, кто мечтает вступить в партию, пришло время показать, на что они способны. Тот, кто пройдет испытание, станет коммунистом сегодня вечером — прямо на поле боя!»

Члены партии действительно старались вовсю, но роль у них была «руководящая», так что по — настоящему выкладываться приходилось кандидатам — «коммунистам полевого призыва», которые в конце дня поднимали сжатую в кулак правую руку и давали клятву «всю жизнь бороться за славное дело коммунизма». Однажды Сяохэй до того доработался, что потерял сознание и рухнул посреди поля, в результате чего угодил в больницу, где провалялся довольно долго.

Наипрямейшей дорогой в партию являлось свиноводство. У роты было несколько десятков свиней, и они занимали ни с чем не сравнимое место в солдатских сердцах; офицеры и рядовые не отходили от свинарника, наблюдая, отпуская замечания и желая свиньям быстрого прибавления в весе. Если хрюшки процветали, свинари пользовались всеобщей любовью, и на эту должность имелось множество претендентов.

Сяохэй всецело посвятил себя свиноводству. Работа была тяжелая, грязная, не говоря уж о психологической ее стороне. Приходилось вставать ни свет ни заря, чтобы покормить питомцев. Когда свиноматка поросилась, дежурили ночами, чтобы она не заспала приплод. Драгоценные соевые бобы курсанты собирали, промывали, мололи, отжимали, а полученное «соевое молоко» любовно преподносили кормящей матери, чтобы усилить лактацию. Жизнь в военной авиации мало походила на то, что некогда представлялось Сяохэю. Пожалуй, не меньше трети армейской службы ушло на «производство продовольствия». После года беззаветного служения свиньям Сяохэя приняли в партию. Тут он, как и многие другие, дал себе расслабиться.