Венеция. Под кожей города любви

Через каждые несколько метров — импровизированные павильончики, в которых дети устроили что-то вроде распродажи всякого барахла, разложив товары на пляжных полотенцах и изображая владельцев магазинов. Мы посматриваем на ходу на всю эту мелочь. Последнее полотенце нас заинтересовало. На нем — груда бус ручной работы всевозможных расцветок — яркие, в африканском стиле, азиатские коричневые, красно-оранжевые деревянные; массивные браслеты выглядят так, будто слеплены из конфет, есть даже стекло, имитирующее нефрит и кораллы. Хозяева — два загорелых десятилетних крепыша, они сидят на складных стульях, не оставляющих сомнений в их особом статусе. Элегантная дама поднимает коралловую с белым ритуальную мандалу и спрашивает о ней.

— Эти бусы из Китая, стоят тридцать евро, — солидно басит один из мальчишек, не глядя на потенциальную покупательницу.

Все, кто слышит это, не могут удержаться от хохота, и мальчишка бросает взгляд исподлобья на собравшихся. Пересмеиваясь, мы проходим мимо.

— Один раз я видел, как девочка устроила такой прилавок! — рассказывает Бруно. — Там было много всего, и среди прочего — два пакетика: «Пакет с сюрпризом для девочек» и «Пакет с сюрпризом для мальчиков». Я уверен, что в эти пакеты девчонка положила все самое худшее, что у нее было!

Стоит жара, но ветер делает ее вполне сносной. Совсем рядом вода, похожая на синий туман. Стефания и Бруно находят, что сегодня на пляже многолюдно, но мне пляж кажется совсем пустым — воображение рисовало скопление лоснящихся полуголых тел, кишащих, словно одноклеточные организмы в капле воды под микроскопом.

Перед нами ряд чистеньких, белых с голубым, деревянных домиков, в каждом — стол, стул, деревянный настил, крючки для одежды и шторка, за которой можно переодеться.

— Это стоит очень дорого, — поясняет Бруно, — так что мы снимаем такой домик вскладчину, семей на двадцать. Это удобно и, кроме того, способствует общению. Мы знаем друг друга долгие годы. Видим, как растут дети.

За разговорами мы добираемся до последнего домика в ряду — он стоит перпендикулярно линии воды — и обнаруживаем девчушку в розовом купальнике, занятую постройкой города из песка. Она никак на нас не реагирует, но и не мешает любоваться ее работой. Вот она выкапывает ямку, которая быстро наполняется водой, потом вынимает пакет с симпатичными пластмассовыми фигурками кошек и собак разных пород. Они так здорово сделаны, что мы, не сговариваясь, опускаемся на колени и начинаем задавать вопросы: сколько всего у нее фигурок? все ли они разные? живут ли ее кошечки и собачки вместе или отдельно? Девочка держится очень спокойно, она подробно рассказывает о том, что собирается еще сделать, демонстрирует, что уже построено. Выясняется, что для кошек и собак предусмотрены разные места, где они спят, умываются, плавают и едят.

Сбоку к нам подходит женщина лет семидесяти, очень прямая, аристократически бледная, элегантная и красивая. На ней цельный черный купальник; гладкие седые волосы завязаны на затылке шелковым шарфом от Hermes[7]. Длинное лицо, широкая улыбка коралловых губ, внимательные яркие глаза. Мы все знакомимся — дама приходится девочке бабушкой, зовут даму Анна. Она говорит о том, какая теплая сегодня вода и какие яркие, великолепные краски. Анна угощает меня вишнями (еще одно замечательное слово: чиледжие), и я успеваю отрицательно мотнуть головой, прежде чем мои спутники переведут ее слова. Она мягко произносит:

— О, вы понимаете по-итальянски!

Мы улыбаемся друг другу. Добрая, родственная душа.

Сначала Бруно, потом Стефания заходят за занавеску и переодеваются — Бруно в шорты, Стеф в белое треугольное бикини. Я приехала на пляж в шортах и полотняной рубашке и переодеваться не собираюсь — рубашка скрывает темную, мрачную татуировку в тюремном стиле, покрывающую мою левую руку от плеча до запястья; о существовании этой татуировки я глубоко сожалею.

Девочка продолжает играть со своими кошечками и собачками, она очень сосредоточенна.

— Сколько тебе лет? — спрашивает Бруно.

— Всего пять, — отвечает она твердо.

— Но пять — это же много! Стефании было пять лет, когда она впервые сюда приехала.

— Я самая маленькая на пляже.

Мы берем полотенца, прощаемся с Анной и умной девочкой и идем к воде.

— Ну, Бидиша, как ты себя чувствуешь? Нервный срыв не начнется? — спрашивает Стеф.

— Нет, совсем нет. Когда ты говорила про пляж, я представляла что-то вроде Дантова ада, но здесь гораздо лучше.

Мы устраиваемся близко к морю — так, что нас отделяют от остальных не менее шести метров пустого песка. Стефания и Бруно болтают, лежа на спине, пока я методично покрываю все тело лосьоном.

— Ты добиваешься максимальной защиты, — одобрительно комментирует Бруно. — Это очень предусмотрительно. Лично я тоже мажусь — банановым маслом!

Наступает блаженная тишина, мы молча впитываем солнце. Через полчаса или около того Стеф и Бруно идут окунуться. Они стоят у кромки воды, осматриваются, болтают; море окутано серебряной дымкой жары. Потом они заходят в воду по колено, по пояс. Навстречу катится ласковая круглая волна, и они ныряют в нее вниз головой, как дельфины. На поверхность они выныривают уже далеко от берега, отфыркиваются, и я вижу, как Бруно делает мощный рывок, оказывается рядом со Стеф и целует ее в щеку. Теперь они плывут обратно. Солнце стоит у меня над головой, оно просто льется мне на голову, как яичный желток.

Сквозь темные очки я наблюдаю за группой женщин, всем примерно лет по шестьдесят. На них бикини, орехово-смуглая кожа блестит от масла для загара. Женщины сидят, подогнув ноги, на разноцветных шезлонгах под закрытым, покосившимся зонтом. Одна из них сосредоточенно пришивает что-то толстой красной ниткой, с силой проталкивая иглу, — не иначе как штопает брезент или чинит парус для яхты. Другая подсмеивается над собой:

— Посмотрите на меня: у меня есть это… — Она хлопает себя по животу. — И еще вот это… — Хлопок по бедрам. — И кому какое дело? Вот такая я, не нравится — не берите!

С этими словами она опрокидывается на спину и с улыбкой отдается воле солнца.

Через пару часов наша тройка решает, что пора уходить. Возвращаемся к домику переодеться. Там — новая женщина, сказочная сорокалетняя красавица в леопардовой раскраски бикини. На ней очки в черепаховой оправе, как у Софи Лорен. При взгляде на них я вспоминаю, что на днях кинодива выступала в какой-то телевизионной программе. Стефания кричала: «Нет, ты подумай, ей восемьдесят пять! Последний приличный фильм с ней вышел еще в пятидесятые! И вообще, на самом деле она — мужик!» Красавица в бикини приехала сюда с дочерью-подростком и друзьями дочери. Все девчонки сложены, как Артемида, все мальчики напоминают мне Пана. Мы перездоровались, ребята с любопытством поглядывают на меня. Я предполагала, что в Италии сумею «слиться с фоном», но сейчас понимаю, что мне для этого недостает итальянской легкости, уверенности в себе.

На обратном пути к причалу мы проходим мимо отеля и частного пляжа, где Лукино Висконти снимал «Смерть в Венеции». За прошедшие десятилетия отель поизносился, его пастельные краски приглушены серым. Лидо — очень тихое место. На катере я, свесившись за борт, смотрю, как белая пена цепляется за воду, потом отделяется, исчезает, вновь поднимается и вновь цепляется.

Приближаясь к Венеции, мы начинаем различать мосты, площадь Сан-Марко, остроконечную башню колокольни. Город не давит — а такие вещи умел видеть Тёрнер[8], — постепенно возникая из ничего, он словно создан из ледяной пыли и… рисовой бумаги.

Стефания, Бруно и я выходим на берег и по узкому переулку проникаем в глубь каменной серо-коричневой Венеции. Стефания предлагает зайти в крошечную пастичерию с темно-розовыми мраморными стойками и рядами стеклянных банок, как из лаборатории сумасшедшего ученого, заполненных сладостями. Воздух прогрет и пахнет базиликом и сахаром.

— У них здесь бывает вкуснейшая пиццетта[9], но они сказали, что только по воскресеньям, — разочарованно вздыхает Стефания, переговорив с владельцами. — Я хотела тебя угостить.

Вместо пиццетты она берет себе сырный рогалик, а я выбираю пирожок с зелеными оливками и съедаю его, прислонившись к стойке. Мне кажется, что даже в костях у меня горит солнце.

— Принято заходить в подобные заведения после пляжа, это традиция, — объясняет Бруно, и я лениво киваю, наслаждаясь пирожком; произнести хоть слово выше моих сил.

Спустя время я настаиваю на том, чтобы заплатить за всех, — хочу таким образом поблагодарить за изумительный день. Мои друзья сопротивляются, но я чувствую, что так будет правильно; все их протесты — не что иное, как часть принятого этикета. Мне надо и дальше развивать интуицию, чтобы безошибочно понимать, когда нужно платить самой, а когда позволить, чтобы за тебя платили, когда настаивать, а когда уступить, когда протестовать, а когда — шептать слова благодарности.

Стеф уже поднялась к себе, а я до часу ночи сижу на балконе ее родителей. Небо угольно-черное и золотое по краям, Большой канал кажется зеленым, как бутылочное стекло. Начинается мелкий частый дождь, он падает так тихо, так изящно, что я поначалу его не замечаю. На канал опускается странный серый туман. Теперь все вокруг окрашено в темные, с металлическим отблеском серые, зеленые, серебристые и черные тона. Вапоретто и водные такси все еще курсируют, но кажется, что они с трудом прокладывают себе путь, так как вода сплавилась в монолитную лакрично-черную массу, изнутри которой исходит непонятная мощь. Вдалеке, в направлении вокзала, вода начинает морщиться, сминаться и укладываться тонкими, глубокими, матово-зелеными складками. Дождь усиливается, но при этом становится еще мельче, поверхность воды делается матовой, четкие отражения превращаются в янтарные мазки. Здания стали тусклыми, кажется, что они впитывают воду как губки, окна в доме напротив, по другую сторону канала, непроницаемо черные. Золотые и белые огни тают в воде. Пора в постель.