Венеция. Под кожей города любви

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Просидев два дня над словарем, звоню Тициане, потому что пора платить за квартиру. Передо мной лежит листок с заготовленным сценарием: я написала то, что должна сказать. Тициана очень добра ко мне и говорит по телефону медленно и четко:

— Давай встретимся на Кампо Санто-Стефано — помнишь, где мы ели мороженое после спектакля?

Я поражена тем, что хорошо ее понимаю.

Затем она говорит:

— Сколько сейчас времени? У меня тут нет часов…

И это я тоже понимаю! Почему? Потому что недавно меняла батарейку в часах и, следовательно, пришлось заранее выучить все нужные в этом случае слова. Влетев в часовой магазин, я выпалила подготовленную фразу, и все для того, чтобы потом молчать и непонимающе таращиться, когда меня спросили: «Вы наденете их на руку или хотите, чтобы я положила их в пакет?»

На место я прихожу вовремя, но Тицианы нет и в помине. Чтобы занять себя, прохаживаюсь и посматриваю на пожилых итальянских дам в очаровательных платьях с набивным рисунком. Они сидят на скамейке, щебечут и каждые три секунды начинают хохотать. Позади них, в том самом кафе, где назначена наша встреча, поедает мороженое небольшая компания. Обращаю внимание на красивого загорелого мужчину: лицо словно высечено из камня, ежик волос и поразительные глаза — синие, как льдинки. Нет, в самом деле, глаза у него, как лазеры, видны с расстояния в сотню метров. Я размышляю над тем, как неверно люди обычно представляют себе жителей Италии. Откуда взялся этот штамп — темноволосые, темноглазые, коренастые итальянцы? Те, кого я вижу здесь, почти все стройны, гибки и изящны; черты лица, кажется, представляют собой оптимальную комбинацию лучших элементов из всех, какие только встречаются.

Прямо передо мной бегает мальчонка лет четырех. У него загар совсем другой — нежно-карамельный. Соломенные волосы прямо подстрижены. Он пытается поймать голубей, хлопает в ладоши и что-то поет — парень полностью поглощен собой и совершенно счастлив. Ловлю себя на том, что смотрю на него и широко улыбаюсь.

Наконец появляется Тициана, за ней плетется немецкая овчарка Коко, выражение морды обиженно-усталое. Тициана приветственно машет мне длинной рукой — я вскакиваю, но она, к моему удивлению, ловит светловолосого мальчишку, поднимает его в воздух и восторженно целует в щеку; мальчишка озорно смотрит ей в глаза, захватив пряди ее волос.

— Бидиша, познакомься с Лукой, — говорит Тициана.

— Чао, Лука.

— Лука, будь вежливым, пожми Бидише руку.

Мы обмениваемся рукопожатием, после чего мальчик проворно убирает руку.

— Это сын моей дочери, — поясняет Тициана, все по-итальянски.

Ага. Лука — сын Елены, дочери Тицианы. Отец мальчика — распутный гондольер… и он сидит за столиком в соседнем кафе. У него тоже потрясающие соломенные волосы, черная обтягивающая футболка и мощный торс. Выражение сурового лица (привлекательного, но не на всякий вкус) угрюмо-кислое. Он здесь с какими-то людьми — все бледные, взъерошенные, лица измученные — то ли с похмелья, то ли наркоманы. И что у них может быть общего с Тицианой? Гондольер явно старается не встречаться с ней взглядом, и я чувствую, как его неприязнь повисает в воздухе тяжелой тучей.

Тициана берет Луку за руку и устремляется к Риальто, приветливо махнув мне, чтобы я следовала за ними.

— Прости, что опоздала, — говорит она. — Пришлось отвезти маму в одно место, а она так медленно карабкается по ступенькам на своих костылях. Теперь нам нужно идти, потому что я обещала, что куплю ей моркови.

Или она сказала «повозка»? Я не расслышала: каротта или каретта? Все-таки мой итальянский еще далеко не так хорош.

Как бы то ни было, мы отправляемся на поиски одного или другого. Стало быть, я привязана к Тициане, пока она сама не отпустит меня. Ведь у меня при себе деньги — восемьсот евро, которые я должна ей передать.

Иду за ней и Лукой, а за мной лениво плетется Коко, самая старая, самая лохматая и самая больная собака на свете. Дети, которых мы встречаем по пути, норовят погладить ее и хотят узнать ее имя.

— Ее зовут Коко, — объясняю я, — но она немного глухая, поэтому, если хотите показать, что она вам нравится, нужно много улыбаться.

Наша процессия передвигается с улицы на улицу, из закоулка в закоулок, я зорко посматриваю вокруг в поисках морковок/тележек, пока мы не упираемся в большую квартирную дверь в каком-то тупике. Нам открывает мужчина — тот самый, у кого поющий бассет. Пес выбегает — и Коко оживает как по волшебству (может, пес Тицианы просто страдает от одиночества?). Он начинает рыскать вокруг, обнюхивая все на пути. Тициана отдает хозяину бассета черный рюкзак, который несла на плече. Я в замешательстве. Лука сохраняет хладнокровие, мальчишка спокойно стоит, поглядывая по сторонам. Идем обратно — Тициана с удовлетворенным видом человека, который выполнил свой долг. На минуту она приостанавливается и дергает дверь магазинчика. Может, здесь продается морковка? — спрашиваю я себя.

— Тут закрыто, — говорит маленький Лука.

— Угу, закрыто, — кивает Тициана.

Морковки сегодня не будет, понимаю я. Мы идем еще куда-то, и я уже вообще ничего не понимаю. Неожиданно Тициана резко останавливается и, опираясь о стену, снимает шлепанцы.

— Зачем ты это сделала? — с любопытством спрашивает Лука.

— У меня проблемы с сандалией, — отвечает Тициана.

— Почему?

— Не знаю. Я натерла ногу.

— Я тоже натер.

— Да что ты? Покажи!

Лука нагибается и отстегивает липучку на своем башмачке. Один из длинных загорелых пальчиков слегка покраснел.

— Видишь пятно на пальце? Это от ботинка.

— Правда, — подтверждает Тициана.

Лука о чем-то спрашивает Тициану, но я не понимаю.

— Почему ее сегодня нет? — Второй вопрос более понятен.

Тициана отвечает не то «у нее горб, как у верблюда», не то «с ней случилось несчастье — на отдыхе на нее наступил верблюд». Во всяком случае, что-то о верблюде.

Стоя чуть поодаль и поглаживая Коко, я внимательно прислушиваюсь.

— Я не знаю, что такое верблюд, — объявляет Лука через несколько секунд.

— А лошадь знаешь? — спрашивает Тициана.

— Да.

— Верблюд похож на лошадь, только он большой и желтый, и на спине у него горб.

— Почему?

— Не знаю, уж такой он. Верблюды живут в очень жарких и сухих странах, и в горбе он запасает воду.

— Почему?

— Наверное, без воды ему будет тяжеловато.

— А какое у верблюда лицо?

— Короче, чем у лошади, и более квадратное.

— А зубы?

— Большие зубы.

— А хвост у него есть?

— О да. У всех верблюдов есть хвост.

— А какой он?

— Верблюжий хвост?

Тициана шепотом спрашивает у меня:

— На что похож хвост верблюда?

Я пугаюсь и руками изображаю что-то длинное, червеобразное.

Она продолжает:

— Хвост у верблюда длинный и тонкий, похож на веревку, не такой, как у лошади.

— Теперь я знаю, что такое верблюд, — довольно улыбается Лука, а потом хватает себя за штанишки: — Мне нужно пописать.

— Ох… Ну, хорошо… Но где?

— В канал, — решительно объявляет мальчуган, и я думаю о туристах, которые находят экзотичным сидеть на обгаженных собаками мостовых и болтать ногами в воде, смешанной с мочой, илом, водорослями и мусором. Плюс ко всему там плавают вонючие черные водяные крысы.

Мы втроем (вчетвером, если считать собаку) стараемся занять позицию на самом верху моста. Попутно мы убеждаемся, что это место невероятно популярно у туристов, гондольеров и венецианцев, которые, вероятно, имеют обыкновение собираться тут в любое время суток. Мое внимание привлекает витрина захудалой лавчонки копеечных псевдодревностей. За собой слышу удивительно громкий и продолжительный звук — это Лука мочится в канал сквозь железные перила.

— На что она смотрит? — спрашивает он, имея в виду меня.

— Там магазин старых вещей, — отвечает Тициана.

— Ты уж извини, пожалуйста, что я отвернулась, — ядовито замечаю по-английски.

Тициана бросает на меня быстрый, понимающий взгляд. Хотела бы я снова встретить Луку, когда ему исполнится лет двадцать, — такого же свободного, раскованного и горделивого, уверенного, что весь его город в его полном распоряжении и что он может по-хозяйски помечать его, на каждом углу выхватывая из ножен свой член.

Удовлетворив потребности, мы спешим назад, к джелатерии на Кампо Санто-Стефано. Лука, которого тащит, поторапливая, Тициана, обращается ко мне:

— Когда мне будет четыре года, я пойду в большую школу!

— Потрясающе! — реагирую я. — Когда? В сентябре?

— Нет, в феврале следующего года, — поясняет Тициана.

— Не могу поверить, что он еще такой маленький, у него просто бездна обаяния!

— Лука очень независимый, и у него потрясающая выдержка. Его мать в этом возрасте была точно такой же, — невозмутимо замечает Тициана.

У джелатерии мы обнаруживаем группу уличных музыкантов из Румынии с аккордеонами, скрипками и акустическими гитарами. Они развлекают толпу и собирают монетки в пластмассовый стаканчик из-под мороженого. Лука тут же устремляется вперед, становится рядом с ними и выдает потрясающий танец робота — то двигается угловато, как машина, то резко замирает. Потом он бежит к отцу, который все еще сидит в соседнем кафе. Отец забирает его, так и не взглянув на Тициану, хотя одна молоденькая девушка из его компании, болезненного вида, очень бледная, вежливо здоровается.

Когда мы усаживаемся за столик в джелатерии, мальчишка подбегает к нам попрощаться. На секунду он шумно плюхается рядом с Тицианой (отец по-прежнему угрюмо не смотрит в нашу сторону) и снова мчится к отцу. Тот сажает Луку на плечи, и вся компания снимается с места. Лука восторженно машет нам рукой.

— Это его отец, — произносит Тициана. — Он очень любит Луку и хорошо о нем заботится.

— Но он не очень хорошо ведет себя по отношению к тебе.

— Это потому, что я мать его…

— Ты мать его бывшей подруги, с которой… — Я изображаю в воздухе большой крест. — Ну и что? Если ты вежлив только с избранными людьми, значит, в принципе ты поганец.

— Ну, а как твои дела? — лаконично спрашивает Тициана.

— Все хорошо. Извини, что я плохо одета, я занималась спортом.

— Нет, ты скажи мне, где ты выучилась итальянскому? Я не понимаю, как это можно, если ты целыми днями сидишь взаперти и работаешь?

— Сама не понимаю. Думаю, благодаря продавцу газет, который торгует рядом с моим домом. Он говорит не переставая, а утром, когда я сплю, мой мозг, наверное, все записывает.

— Невероятно! — Тициане нравится мой рассказ. — У меня есть знакомая американка, она здесь уже полтора года, а говорит хуже, чем ты. Она говорит по-итальянски только тогда, если очень нужно.

Мы заказываем напитки, и Тициана спрашивает меня о книге. Я вкратце рассказываю ей.

— Знаешь писательницу Донну Леон, она пишет детективы? — задает она вопрос.

— Конечно, — отвечаю я.

— Она одна из моих лучших подруг. Она пишет о Венеции. Она американка. Но уже много лет живет здесь.

— Она знаменитость!

— Да, у нее большой успех. Но работает она как лошадь. Я ее знала еще до того, как она прославилась, и я видела, сколько ей приходится работать.