Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям

Наконец к ним, нашим героям

Так вот: поздним вечером, когда узкие кольцевые города наконец освобождались от заторов, и автобус, в качестве полноправного господина, мог нестись по отведенной специально для него полосе, страшно торопя припозднившихся пассажиров (медлительность которых могла стоить им горячей пасты с недорогой «Барберой» на ужин), к конечной остановке подтягивались эти двое. Занятой человек не обратил бы на них никакого внимания, но мне, помимо обдумывания плана, как обойти бдительность упрямого консьержа, заняться было, в сущности говоря, нечем.

Прибывали эти двое к месту отправления автобуса глубоко заранее, как некоторые прибывают в аэропорт или на вокзал, чтобы потом два часа сидеть, уныло уставившись в панорамные окна зала ожидания или безуспешно пытаться заснуть.

Давно известно, как Муссолини завоевал любовь итальянцев: он первым за всю историю Аппенинского полуострова заставил электрички и поезда отправляться по расписанию. С тех пор, если кто-то в разговоре неосторожно начинает хвалить сурового дуче, под гром возмущенных возгласов он напоминает об этом историческом поступке, и все успокаиваются. Времена Муссолини прошли, и автор этих строк, предпочитающий унылым минутам ожидания отчаянный бег с чемоданами наперевес сквозь шумную толпу вокзалов и аэропортов, не раз упивался победой в тамбуре задержавшегося наземного или воздушного судна. С трудом переводя дыхание, он благодарил Провидение, что итальянцы остались верны своим вековым традициям. Стоит ли говорить, как низко падали в его глазах те же итальянцы и какими эпитетами он их награждал, когда (случалось и такое) это самое судно уходило у него перед носом точно по расписанию.

Мои же герои прибывали на обычную автобусную остановку (пусть и центральную) с явным желанием насладиться минутами ожидания. Было очевидно, что они стремятся завести, хотя и с большим трудом, беседу с водителями автобусов, у которых здесь был традиционный перекур. Один водитель сменял другого, и, прежде чем разойтись, они считали своим долгом перебрать косточки всех своих «никчемных» политиков или какого-то незадачливого нападающего из «nerrazzuri»22, которого угораздило промахнуться в серии пенальти. Достаться должно было всем, поэтому водители редко могли позволить себе прислушаться к робким обращениям моих несмелых друзей. Чаще всего им ничего не оставалось, как общаться друг с другом. Очевидно было, что это им приносит гораздо меньшее удовольствие. Наверное поэтому общение это мало походило на то, что мы привыкли понимать под этим словом, если только речь не о чеховском диалоге. Каждый из них периодически изрекал короткую реплику, на которую второй либо откликался еще более коротким замечанием, либо просто отмалчивался. При этом они даже не смотрели друг на друга. Все внимание их было поглощено разговорами водителей, но в еще большей степени — ожиданием отбытия.

У каждого были наручные часы неизвестной марки и приближение времени отправления контролировалось ими с особой пристрастностью и волнением. В нашей стране так ждут разве что новогоднюю речь президента, да и то — лишь самые сознательные. Попеременно, а часто и одновременно, они порывисто вздергивали свои руки и внимательно ловили бегущие стрелки глазами. Таким образом, если один, вдруг ненароком заболтавшись, забывал о времени — он тут же, отрезвленный примером товарища, повторял его движение. Сверившись друг с другом и выяснив, что до отбытия остается еще какое-то количество минут, они на какое-то время успокаивались. Но спокойствие это было мнимым — чем ближе была заветная минута, тем чаще они вздергивали как по команде свои руки, тем менее вразумительны были их беседы. Страшно представить, что могло произойти, если автобус вдруг решил бы вероломно улизнуть от своих педантичных блюстителей.

Кончалась эта эпопея довольно прозаично: водитель, закончив свой монолог про то, почему «нерадзурри» обязательно провалят «скудетто»23 в этом году, с досадой откинув сигарету и даже не взглянув на часы, вдруг устремлялся на свое водительское место. Наши приятели, наблюдавшие за ним краем глаза, заметив его решительное движение, вздергивали свои руки и к своему ужасу обнаруживали, что минута отбытия еще не наступила. Но хозяин — барин, и видимо уже знакомые с непунктуальностью и крутым нравом этого водителя, тем более когда «Интер» безнадежно летел в рейтинге, наши герои предпочитали не анонсировать свое получасовое наблюдение, а вместо этого, спешно подталкивая друг друга, устремлялись за ним в переднюю дверь.

Забежав внутрь, они усаживались на два передних места с таким видом, будто выиграли их год назад в лотерею. Нужно отдать им должное: эти места, расположенные справа от водительской кабины и почти на одном уровне с ней, могут по праву заключать в себе предел чьих-то грез.

…Помню с каким внутренним ликованием, еще ребенком, вбегая первым в автобус, я обнаруживал эти места вакантными. Защищенный слева от всяческих поползновений так называемых «немощных» пассажиров своим дедом, везшим меня домой из школы и всецело разделявшим мой энтузиазм, я усаживался к окну и вцеплялся в перекладину, отделявшую наши сиденья от остального автобуса и символизировавшую руль. Педалями служила нижняя часть картонной перегородки, которая, судя по виду, использовалась по «назначению» не только мною.

На каком-то этапе я научился полностью синхронизировать свои действия над перекладиной и картонкой с движением автобуса, так что даже казалось, что управление от водителя чудесным образом перешло ко мне. В тот момент я страшно злился на пассажиров, которые не находили ничего лучшего, как встать между моей перекладиной и лобовым стеклом автобуса и перегородить весь, так необходимый мне обзор. Делать было нечего и приходилось рулить, ориентируясь по боковому стеклу…

Мои миланские герои, забегавшие в автобус первыми, рулить не собирались. То, что делали они, было похоже скорее на ночной дозор. Один слева, другой справа, они не пропускали никого, попадавшегося на пути автобуса: будь то велосипедисты, дамы с собачками, солидные господа, не гнушавшиеся общественным транспортом или сознательная молодежь города. Но это еще не конец этой странной и, может быть, уже наскучившей читателю истории. Дело в том, что они, нисколько не стесняясь, в полный голос обсуждали друг с другом все и всех увиденных, оценивая, соглашаясь и дискутируя. Делали они это в неподражаемо индифферентной и даже снисходительной к обсуждаемым ими предметам манере. Осталось добавить к этому, что у одного из них был пакет, из которого он периодически доставал разные съестные припасы, видимо, заранее заготовленные по случаю поездки, и честно разделял их между собой и товарищем. Так, периодически жуя и причмокивая, они стремились не обделить никого комментарием, при этом делая вид, что никто им особенно не интересен.

Мне это напоминало сказочное действо, где два облеченных властью градоправителя совершают традиционный вечерний объезд своего маленького городка-королевства. Автобус становился пышной каретой, а водитель, знакомый нам как страстный болельщик

«Интера» — возницей. От всевидящего взора градоправителей не мог улизнуть никто из подданных. Что уж говорить о пассажирах, заходивший в автобус, да еще и через переднюю дверь. Каждый входивший невольно останавливал на них взгляд, чувствуя, что именно он в этот момент стал предметом их разговора. Тогда они с некоторой деликатностью смолкали, делая вид, что он им безразличен. Но стоило ему пройти, как они, выдержав паузу, без какой-либо конфиденции продолжали начатую о нем мысль. Только потом я понял, что говорили они на странном наречии, лишь отдаленно напоминавшем тот итальянский, которому нас учили в университете. И я, в отличии от многоуважаемого читателя, быстро смекнул (тоже, правда, потом), в чем тут могло быть дело.