Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям

Немного лирики

С тех пор мы встречались исправно один раз в полтора, а то и два года. Жизнь Хироки, несмотря на наши доверительные отношения, продолжала протекать от меня в тайне за семью печатями. Сейчас я знаю, что он до сих пор не покинул Милан. Чем этот город так крепко притянул его к себе — очередная загадка. Он сменил работу и теперь, кажется, сидит за компьютером. За ним Хироки, если не ошибаюсь, сидел и в Японии до своих итальянских приключений. Он вновь начал ходить на свои любимые курсы итальянского и по-прежнему собирается выучить английский.

Работая который год за троих, на земле, поглотившей за несколько месяцев сбережения всей его японской жизни, а вместе с ними и планы на dolce vita, он сохранил неподражаемую элегантность поступков и благородство жестов. Кто-то бы разочаровался, кто-то бы озлобился и принялся вербально бичевать всех и вся. Хироки продолжал смеяться, вспоминать хозяйку и бессовестно угощать меня на наших редких, но метких встречах.

Не знаю, разрешено ли самураям жениться, но Хироки хотел взять себе в жены настоящую итальянку, чем однажды поделился со мной в приступе откровенности. На мой вопрос, почему он не найдет себе кого-нибудь из своего народа, он ответил, что это неинтересно.

«А с итальянкой будет весело: каждый день что-нибудь новое», — уверенно заявил он. Я промолчал, но в душе решил, что из такого союза ничего не выйдет. Так бессовестно транжирить евро, заработанные на ночных или дневных сменах — потчивать друзей, пусть даже из России, не позволит ему ни одна уважающая себя «Франческа». Разве что она — тоже самурай, без страха и упрека.

Для Хироки не существовало испытаний или «ударов судьбы», он просто не знал, что это такое. Наши ограниченные понятия успеха и неуспеха ему неведомы. Жизнь его менялась, кружилась, неслась и замирала, а он неотступно следовал за ней. В нем было слишком мало корысти, чтобы жить ради чего-то иного, чем самой жизни.

Когда я в очередной раз с развязным трагизмом рассказывал ему об очередных перипетиях в своей судьбе, о предательстве, лжи и прочих литературных фабулах, он вдруг прервал меня на своем все еще небогатом эпитетами итальянском: «Devi essere grande, Filippo»35. Тогда я едва сознавал величину его самого36.