Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям

Возвращайся, русский!

Одним из красивейших мест итальянского севера по праву считается озеро Комо. Расположено оно на стыке Паданской равнины и Альпийских предгорий. Всего какой-нибудь час езды из шумного и пыльного Милана, и ты оказываешься в другом мире. Вода цвета неба окаймляется тонущими в зелени берегами и разбросанными по ним живописными виллами. Наверно, самая живописная из них — вилла Бальбьянелло. Находится она в глубине озера, никакой поезд до нее не доедет. Приходится пересаживаться на автобус, который с ветерком и визгом давно отработавших свое шин донесет тебя до места по дороге, проложенной между горными утесами и водами озера. Назвать эту дорогу дорóгой, конечно, опрометчиво. Несмотря на предполагаемое двустороннее движение, сказать, что в некоторых местах автомобили проходят «впритирку» — не сказать ничего. Когда же несется автобус, встречным машинам лучше вплотную прижаться к обочине и притвориться припаркованными. Самим же счастливым обладателям личных авто можно посоветовать только зажмурить глаза и смиренно ждать своей участи. Автобус их обычно милует, однако каждый раз напоминает, что счастье — штука относительная.

Ну, вот вы и добрались. Местечко называется Ленно. От красоты пейзажей, расстилающихся во все стороны света, перехватывает дыхание. И если вам скажут, что именно в этих благословенных местах был расстрелян главный фашист Италии — суровый Муссолини, вы поверите, только открыв дома Википедию.

Вот тут начинается довольно затянутая, прозаичная, но зато безупречно правдивая история, не обещающая читателю ничего, кроме разочарования в человеческой природе. Разочаровываться будем с вами вместе, поскольку речь пойдет не обо мне, а об одном моем приятеле, которого я знал довольно близко. Случись такое со мной — я бы никому об этом, конечно же, не рассказал. А приятель не обидится.

Так вот мой приятель, тоже не поверил в байку про Муссолини. Поэтому, даже не думая о том, чтобы найти эту пропитанную кровью Дуче стенку, он сразу отправился на куда менее мрачно известную виллу Бальбьянеллу. Побывав на экскурсии, единственное, что он запомнил из ее многовековой истории это то, что построил ее кардинал, а досталась она в конце концов сыну крупнейшего итальянского промышленника, большому романтику и эстету. Благо, сын промышленника мог себе позволить эти два качества. Чувство красоты его с избытком проявилось в генеральной реконструкции виллы, доставшейся ему в весьма ветхом состоянии. От ветхости не осталось и следа, когда в дом внесли люстры и канделябры, выкупленные из Лувра. Отремонтировав виллу, итальянец принялся за удовлетворение своих романтических чувств. Однако, вопреки тому, что дорогой читатель мог подумать, удовлетворял он их в бесконечных путешествиях во все края света и в покорении самых высоких вершин нашей планеты, благо, он не был женат и мог себе это позволить4. Самую высокую вершину он, лично, однако не покорил. Перед последним переходом, когда до пика, высотой без малого 8850 метров, оставалось рукой подать, итальянец, видно, не удержался и решил откупорить за успех экспедиции коллекционную бутылочку Barolo5, припасенную им специально для этого случая. Его попутчики деликатно отказались, поскольку памятовали, что на такой высоте алкоголь противопоказан. Он же, будучи верным сыном своего отечества, напомнил им, что вино на их родине не считается за алкоголь, и у всех на глазах опрокинул бокал (также припасенный для этого случая) благородного напитка. Давление его подскочило и врачи, не успевшие вовремя отнять бутылку, аккуратно уложили его в палатке — ожидать, пока скучные трезвенники вернутся с вершины6.

Нужно сказать, что в то время мой приятель чувствовал себя не меньшим романтиком и эстетом, чем последний владелец виллы. Однако, несмотря на довольно нелепую необходимость посещать учебное заведение, он активно, насколько позволял курс евро и расписание этого учебного заведения (согласно лучшим итальянским традициям не слишком определенное), развивал в себе эти завидные качества. И вот, наш молодой иждивенец, вдохновленный примером отважного итальянца, но пропустив свой бокальчик еще внизу, за обедом, почувствовал непреодолимую тягу покорить свой Эверест. Так он окрестил, судя по всему, безымянную возвышенность, расположенную в непосредственной близости от Lenno. Присмотрел он ее давно: вершина буквально нависала над городком. Зеленые луга на самом верху казались снизу чем-то неземным. Там, конечно, не было восьми тысяч, но весьма вероятно, что великий итальянец не раз взбирался на нее, тренируясь перед отправкой в Гималаи.

Времени до последнего автобуса из этого горного края было еще предостаточно, и мой приятель, счастливый от предоставленной возможности, взял низкий старт. Единственное, чего он не учел, это какого-то невразумительного состояния погоды. Небо то прояснялось, то заволакивалось серыми массами туч. Ветер, видимо, не знавший, что ему делать при таком раскладе, дул то в одну, то в другую сторону. Эта неопределенность сильно злила его, и он, выхватывая из общей серой массы зазевавшиеся тучки, с каким-то упоением разрывал их в клочья и сбрасывал с воздушной высоты к самой земле. Жалкие остатки этих когда-то грозных туч, неспособные больше парить, оседали на горные утесы, изливая на них обильные слезы по утерянной навсегда высоте.

Во всем, что разыгрывалось на небе, была какая — то драма. А драма в небе всегда побуждает чувствительные натуры к поискам драматичности на земле. Стоит ли говорить, что мой приятель был именно такой натурой.

И вот, никем не замеченный и, соответственно, никем не предупрежденный, он уже выходил на горную тропу, терявшуюся где-то в туманной высоте. Трудно передать то чувство упоения, которое испытываешь, поднимаясь в горы без какого-либо снаряжения, еды, воды, и с почти разряженным телефоном. У него не было с собой даже элементарно трости — я уж не говорю про альпеншток, который бы весьма соответствовал его романтически-байроновскому настроению. Что у него было, так это два зонта. Почему два? Да потому что один он предусмотрительно взял с собой из города (наверно единственное проявление предусмотрительности с его стороны за этот день), а второй купил непосредственно на вилле, как память о подвигах ее последнего владельца. Так вот, у нашего героя было два зонта. Он только не мог решить, который из них лучше раскрыть в случае дождя, и поэтому шагал пока с открытым верхом.

Позади, в далеком городке, уже терявшемся в тумане, слышался немного заунывный, немного тревожный колокол местной церквушки. Наш искатель приключений бодро шагал все вверх и вверх, навстречу, как ему казалось, неизвестности. Чувство тревоги, мгновенно сообщившееся его чуткой натуре, отнюдь не навело его на разумную мысль повернуть назад… перед ним, выросшем в сером московском дворе, открывался новый, неизведанный доселе мир, с утопающими в зелени склонами, мрачным небом над головой, заунывном ветре в вышине. Этот мир звал и манил, готовый принять в свои объятия юного бедолагу.

Начал накрапывать дождь. Мой приятель заметно промок, пока переживал муки выбора между двумя зонтами. Когда наконец выбор был сделан, дождь успел заметно усилиться. Каждый поворот раскрывал влекущую вперед тропинку, теряющуюся в низко склоненных над ней и насквозь промокших кустарников и деревьев. В какой-то момент со всех сторон на нее полились потоки воды и несмотря на немалую прыгучесть нашего героя, любимые кеды очень скоро приняли соответствующий погоде вид.

Разумные доводы, которые мог бы привести ему сейчас любой из представителей остального человечества, встреться он сейчас на пути, наверняка заставили бы нашего героя на мгновение задуматься и даже несколько замедлить шаг. Но, вопреки сказкам, судьба, как известно, жестока со своими любимцами и спасительной встречи не случилось, а мысль развернуться и бежать вниз, показалась не то, что глупой — прямо кощунственной. «Слабаки!», — выкрикнул он остальному человечеству и демонстративно, уже не помня в который раз, сменил зонт.

Но самое главное, что толкало нашего героя все вперед и вперед — было ощущение именно этого первобытного одиночества. Так как все слабаки остались внизу, он понимал, что в радиусе как минимум пяти километров нет ни одной живой души, и уже не был уверен, есть ли вообще кто-нибудь в этом диком мире, обступившем его со всех сторон. Вся живая и разумная тварь укрывшись от разбушевавшейся стихии, сидела в своих сухих и уютных жилищах, с боязнью наблюдая за разворачивающимся снаружи водным безумием — он презирал их всех. Оставшись наедине, лицом к лицу с могучими силами матери — природы, он почувствовал себя первым человеком на земле. Этот ливень, этот громыхавший над самой головой гром, молния, от которой становилось темно в глазах — все принадлежало только ему. Упоенный новым, доселе неизведанным чувством, он так бы и скакал наверх, маниакально меняя зонты, но тут произошло нечто.