Том 8. Статьи, рецензии, очерки

V

Вообще к движению, обозначенному Толстым, но имевшему и другие родственные разветвления, он относился очень насмешливо и рассказывал некоторые, сюда относящиеся, эпизоды с большим юмором. Я приведу один из подобных эпизодов, но, чтобы он мог сказать все, что с ним связано относительно характеристики Чернышевского, я должен прибавить еще несколько слов.

В квартире Чернышевского, во второе мое свидание с ним, я встретил, кроме его жены и секретаря, еще молодую девушку, племянницу Чернышевского, знакомую моему брату. Она очень сердилась на последнего за то, что он не ответил на ее письмо, и часто возвращалась к этому вопросу.

– Ах, милая вы моя, – полушутя, полусерьезно сказал ей Чернышевский. – Разве кто-нибудь из серьезных людей отвечает на письма. Никогда! Да и не нужно. Положительно не нужно! Вот я вам случай расскажу из своей практики: как-то раз Ольги Сократовны не было дома, хожу себе по комнатам, вдруг звонок. Отворяю дверь, – какой-то незнакомый господин. – Что угодно?

– Николая Гавриловича Чернышевского угодно.

– А это я самый.

– Вы – Николай Гаврилович?

– Да, я Николай Гаврилович.

Он стоит, смотрит на меня, и я на него смотрю. Потом вижу, что ведь так нельзя, позвал в гостиную. Сел, облокотился на стол, опять смотрит в лицо.

– Так вот это вы – Николай Гаврилович Чернышевский.

– Да, говорю, я Николай Гаврилович Чернышевский.

– А я, говорит, приехал на пароходе, а поезд уходит через пять часов. Я и думаю: надо зайти к Николаю Гавриловичу Чернышевскому.

– А-а, это, конечно, уважительная причина. Однако вот и моя жена пришла. Позвольте вас представить, как вас зовут?

– А это, говорит, вовсе и не нужно.

«Вот оно что, – подумал я: – какой-нибудь важный конспиратор». – Увел его к себе в кабинет, посадил и говорю: – Если при других вам нельзя высказаться, то, может, мне одному скажете?

– Ах, нет, говорит, это не то вовсе. Моя фамилия такая-то, доктор X. Еду теперь в Петербург по своим делам.

И опять сидит, смотрит.

– Так вот… Вы – Николай Гаврилович Чернышевский!

– Я Николай Гаврилович Чернышевский. Однако, знаете, до поезда все-таки еще долго. Давайте о чем-нибудь говорить.

– Ну, хорошо, давайте.

– О чем же?

– О чем хотите, Николай Гаврилович Чернышевский, о том и говорите.

Посмотрел я на него и думаю: давай попробую с ним о Толстом заговорить. Взял да и обругал Толстого. Смотрю, – ничего, никакого впечатления.

– Послушайте, говорю, – а может быть, вам это неприятно, что я тут о таком великом человеке так отзываюсь.

– Нет, говорит, ничего. Продолжайте. Несколько месяцев назад, может быть, я и очень бы огорчился. А теперь ничего, теперь я уже свою веру выдумал, собственную.

– А, вот это интересно. Расскажите, какую вы это выдумали веру. Может, и хорошая вера.

– Конечно, хорошая. – Начал рассказывать что-то, я слушаю. Должно быть, уж очень что-то умное, – ничего нельзя понять.

– Постойте, говорит. Я вам письмо с дороги пришлю. Адрес тоже пришлю, и вы мне непременно ответьте. А теперь пойдем лучше пройдемся по городу, да и на пароход.

Мне тоже показалось, что это самое лучшее. Вера у него какая-то очень скучная, да и не граф он ни в каком смысле… Не интересно. Проводил я его на пароход, пароход отчаливает, а он все кричит: – Напишу, отвечайте непременно, что думаете.

Отлично. Он уехал, а я забыл. Только через некоторое время опять я один, опять звонок. Отворяю. Опять незнакомец, на этот раз молодой.

– Вы – Николай Гаврилович Чернышевский?

– Я Николай Гаврилович Чернышевский.

– Я от доктора X. – А-а, думаю себе, пророк Андрей Первозванный. Прислан меня в новую веру обращать.

– Милости просим, говорю.

– Письмо к вам, длинное. Просит ответа. Я с ним увижусь!

– А вы кто?

Оказался ветеринар и человек отличный. Проездом… Устраивал свои дела, а теперь едет в университет. Планы все простые, хорошие, как у всякого порядочного молодого человека. Учиться собирается, ну и прочее… Все хорошо.

Думаю: нет, должно быть, не этой веры. И действительно, – с доктором он встретился совсем случайно.

– Ну, отлично, говорю. Вы хотите ответа?

– Просил X. непременно привезти. Уж вы, пожалуйста, Николай Гаврилович.

– Ах ты господи! А содержание письма вам известно?

– Нет, не знаю.

Ну, думаю, так, может, еще освободит. – Давайте-ка, прочтем вместе. – Усадил его в кабинете, вскрыл письмо, читаю. Прочитал несколько, – все так же, как в изустной речи: или уже слишком умно, или просто глупо, ничего не понимаю. Посмотрел на молодого человека. У него глаза удивленные…

– Ну, что, говорю, читать далее, или о чем другом поговорим?

– О другом, говорит, лучше.

– А отвечать надо?

– Помилуйте, говорит, что тут отвечать. Невозможно и ответить ничего толком.

– Так вот, видите, – улыбаясь, закончил он рассказ, обращаясь к племяннице. – О важных делах, о новой вере и то не отвечают, а вы тут о своих пустяках пишете и требуете ответа… Предрассудок!..

Девушка, смеясь, вышла из комнаты… Тогда, оглянувшись конспиративно на дверь, Чернышевский наклонился ко мне и сказал:

– Если передадите брату ее слова, скажите, пусть не сердится. Видите, она девушка хорошая, честная, сирота. Жизнь вся прошла серо, сестер и братьев выводила в люди, сама не видела ничего, никакой радости. Ну, а в тот год, когда встретилась с вашим братом, – свалила с себя главное-то бремя, стала жить на свой счет, по Волге вот поехала… Все это – понимаете, и радостно ей, и кажется значительно очень. Свобода, встреча с хорошими интеллигентными людьми после глухого угла. Вот она и не может себе представить, что эта случайная встреча важна и значительна только для нее одной, а не для других, и вот почему ее так волнует неполучение ответа от случайно встреченного тогда человека.

Эта внимательность к окружающим, это тонкое понимание чужого настроения добавляет, по-моему, очень важную черту к нравственному облику самого Чернышевского.

Поздним вечером Чернышевский проводил меня до ворот, мы обнялись на прощание, и я не подозревал, что обнимаю его последний раз…