Том 8. Статьи, рецензии, очерки

Старец Федор Кузьмич

О старце Федоре Кузьмиче, герое повести Л. Н. Толстого, в исторических журналах существует целая, небольшая, правда, литература, а в последние годы личность таинственного отшельника стала предметом очень обстоятельного исследования. Было бы удивительно, если бы эта загадочная фигура не привлекла художественного внимания Л. Н. Толстого, до такой степени она заманчива и колоритна именно в толстовском духе: как бы ни выяснилась в дальнейшем действительная личность, скрывшая свое происхождение под кличкой Федора Кузьмича, – но и теперь уже несомненно, что под этим скромным именем в далекой Сибири угасла жизнь, начавшаяся среди блеска на высотах общественного строя. Итак – отречение и добровольный уход, – таково содержание этой загадочной драмы.

Вот в самых общих чертах то, что известно о Федоре Кузьмиче.

Осенью 1836 года к одной из кузниц около города Красноуфимска, Пермской губернии, подъехал верхом неизвестный человек, в простом крестьянском кафтане, и попросил подковать ему лошадь. Много, без сомнения, всякого звания людей проезжало по Красноуфимскому тракту, и многие из них подковывали своих лошадей, свободно отвечая на обычные вопросы любопытных кузнецов. Но в фигуре незнакомца было, по-видимому, что-то особенное, обращавшее внимание, а обычные «придорожные» разговоры он поддерживал, может быть, неумело и уклончиво. Может быть, также, что и одежда была для него не совсем привычна, и в окружающей обстановке он ориентировался плохо. Как бы то ни было, – разговор с кузнецами закончился тем, что неизвестного задержали и, по российской традиции, представили для разрешения недоумений «по начальству»…

На допросе он назвался крестьянином Федором Кузьмичем, но на дальнейшие вопросы отвечать отказался и объявил себя бродягой, не помнящим родства. Последовал, конечно, суд за бродяжество и, «на основании существующих узаконений», приговор: двадцать ударов плетей и ссылка в каторжные работы. Несмотря на многократные убеждения местных властей, относившихся с невольной симпатией к незнакомцу, в манерах которого чувствовалось, по-видимому, какое-то превосходство, – он стоял на своем, принял свои двадцать ударов, и 26 марта 1837 г. не помнящий родства бродяга Федор Кузьмич прибыл с арестантской партией в дер. Зерцалы, Боготольской волости, близ гор. Ачинска[78]. Таким образом неизвестный, появившийся нивесть откуда и не сумевший удовлетворить любопытство красноуфимских кузнецов, смешался с бесправной массой арестантов и каторжников. Здесь, однако, он опять сразу выделился на тусклом фоне преступников, страдающих и угнетенных.

Наружность этого человека все, знавшие его, согласно описывают следующими чертами: рост выше среднего (около 2 арш. 9-ти вершков), плечи широкие, высокая грудь, глаза голубые, ласковые, лицо чистое и замечательно белое; вообще черты чрезвычайно правильные и симпатичные. Характер добрый и мягкий, по временам, однако, проявлял легкие признаки привычно сдерживаемой вспыльчивости. Одевался более чем скромно: в грубую холщевую рубаху, подпоясанную веревочкой, и такие же порты. На ногах коты и шерстяные чулки. Все это очень чистое. Вообще старец был чрезвычайно опрятен.

Первые пять лет «бродяга» Федор Кузьмич прожил на казенном Красноречинском винокуренном заводе, в пятнадцати верстах от дер. Зерцал. На принудительные работы его, впрочем, не употребляли: и начальство, и служащие завода относились к благообразному старцу с особой внимательностью. Поселился он сначала у пригласившего его в свой дом отбывшего срок каторги Ивана Иванова. Но потом, заметив, что старик тяготится совместной жизнью в избе, Иван убедил односельцев построить для Кузьмича отдельную келью, в которой он и прожил одиннадцать лет. Пробовал старец и тяжелой работы: нанялся на золотые прииски, но скоро бросил. Жил после этого на пасеках, в лесных кельях, учил по деревням ребят. И всюду к нему влеклись простые сердца; Кузьмичу несли свои грехи и скорби, печали и недуги, простую веру и несложные вопросы. «Наставления его всегда были серьезны, немногоречивы, разумны, часто метили на сокровенные тайны сердца», – так говорит лично его знавший и писавший о нем «епископ Петр».

Вскоре простая и богобоязненная среда почувствовала потребность снять с Кузьмича все житейские заботы, и его наперерыв звали к себе на жительство разные люди. Так жил он еще на пасеке у богатого крестьянина Латышева в Красноречинекой станице, уходил в леса, в глухую деревню Карабейникову, «для большего уединения», но затем опять вернулся в Красноречинск… В 1852 году томский купец Семен Феофанович Хромов, проезжая теми местами по торговым делам, познакомился с Кузьмичем и стал заезжать к нему для беседы. Впоследствии Хромов уговорил его переехать на жительство сначала на свою заимку под Томском, а потом построил ему келью в своем городском саду. Здесь загадочный старец прожил до своей смерти, окруженный в семье хозяина настоящим культом. Даже среди прозаических и скудно наделенных воображением сибиряков, – культ этот распространился довольно широко. Отшельника посещали простецы-крестьяне, купцы, чиновники, представители духовенства. Упомянутый выше епископ Петр написал о нем, на основании личного знакомства, воспоминания, проникнутые простодушной уверенностью в святости Кузьмича; он приводит случаи его сверхъестественной прозорливости и даже прямо чудес. Впоследствии его высокопревосходительство Константин Петрович Победоносцев, во избежание соблазна, строгими циркулярами воспретил считать бывшего арестанта за святого, но, конечно, достиг лишь того, что благоговейные толки с печатью официального запрета – распространялись еще шире. Другой епископ, посетивший старца во время его болезни, вышел из его кельи, объятый недоумением и сомнениями, находя, что «старец едва ли не в прелести». До такой степени речи его были невместимы скромному званию.

20 января 1864 года старец умер в своей келье, после короткой болезни, не приобщаясь св. тайн, оставив после себя загадку и легенду…

Легенда эта встретилась с другой. За 39 лет до этого, в далеком окраинном Таганроге, умер император Александр I, неожиданно и при обстоятельствах, поразивших народное воображение. Некий дворовый человек Федор Федоров собрал в записал ходившие в его время «московские новости или новые правдивые я ложные слухи, которые после виднее означутся, которые правдивые, а которые лживые»…[79] Слухов оказалось 51, и в том числе были такие: «Слух 9-й: государь жив. Его продали в иностранную неволю. 10-й слух: государь жив, уехал на легкой шлюпке в море… 37-й слух: сам государь будет встречать свое тело, и на 30-й версте будет церемония Им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него…» 32-й слух гласит, что однажды, когда государь в Таганроге приехал в строившийся для Елизаветы Алексеевны дворец, – караульный солдат предупредил его: «„Не извольте входить на оное крыльцо. Вас там убьют из пистолета“. Государь сказал: – „Хочешь ли ты, солдат, за меня умереть? Ты будешь похоронен, как меня должно, и род твой будет награжден“. То солдат на оное согласился» и т. д.

Кроме этих слухов, простодушно зарегистрированных дворовым грамотеем, ходило, наверное, и еще много других в том же роде. И из всех этих фантазий складывалась легенда: царь Александр I, вступивший на престол после насильственной смерти отца, избегнув сам той же участи, отрекается от короны, от земного величия и идет, в самом низком звании, замаливать грехи могущества и власти…

Что же стало с ним дальше?

Вот он, спустя 39 лет после отречения, завершает подвижническую жизнь в убогой келье под Томском.

Так стройно и цельно воплотилась обычная мечта русского народа, находившая такие родственные отклики в душе великого русского писателя. В одном образе она соединила могущественнейшего из царей и самого бесправного из его бесправных подданных. Легенда держалась, крепла, разносилась по широкой Сибири, повторялась в дальних монастырях, записывалась «епископами Петрами» и сельскими священниками, попадала в печать и, наконец, проникла, в виде сдержанных, но многозначительных предположений, на страницы солидного исторического труда В. К. Шильдера. «Если бы, – пишет этот историк (в IV заключительном томе своей истории Александра I), – фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собой самые смелые поэтические вымыслы… В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот „сфинкс, не разгаданный до гроба“, без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости».

Это еще очень сдержанно и по-ученому осторожно. Шильдер допускает только: «если бы это оправдалось»… Но вел. князь Николай Михайлович в своем исследовании[80] говорит, что Шильдер в разговорах с ним и другими лицами высказывался гораздо определеннее. Историограф русских царей разделял простодушную уверенность хозяина сибирской заимки и доказывал правнуку Александра I, что его прадед, «освободитель Европы», провел вторую половину своей жизни, питаясь милостыней в убогой келье далекой ссыльной стороны, что его вели с бубновым тузом по Владимирке и что царственную спину полосовала плеть палача…

Правда ли это? возможно ли, что в лице Федора Кузьмича жил и умер Александр I?

Вопрос, казалось бы, странный, но ведь его допускал компетентный историк двух царствований… Исследование вел. князя Николая Михайловича, использовавшего все доступные доныне источники, разрушает эту сказку. Смерть Александра I в Таганроге не могла быть симуляцией, Александр не встречал «на тридцатой версте» собственного тела, и в царской усыпальнице в Петропавловском соборе покоится прах не солдата и не адъютанта, а подлинного царя[81].

Кто же в таком случае был таинственный отшельник Хромовской заимки?

Автор скептического исследования, разрушившего легенду о его тождестве с Александром I, не отрицает, однако, возможности «высокого» происхождения странного незнакомца. Отвергая положительные утверждения Хромова, который являлся с ними даже ко двору, великий князь Николай Михайлович сообщает все-таки факты выразительные и наводящие на размышление. Г. Дашков, помогавший автору в собирании материалов к биографии Федора Кузьмича, на местах, записал рассказы дочери Хромова, Анны Семеновны Оловянниковой, которые считает вполне достоверными. Так, однажды летом, в чудный солнечный день, Анна Семеновна и ее мать, подъехав к заимке Федора Кузьмича, увидели старца, гулявшего по полю по-военному, руки назад и марширующим. Поздоровавшись с приехавшими, старец сказал: «…Был такой же прекрасный день, когда я отстал от общества… Где был, и кто был… а очутился у вас на полянке…»

В другой раз, еще в селе Коробейникове до переезда к Хромовым, та же Анна Семеновна, приехав к Кузьмичу с отцом, застала у старца необычных гостей: он провожал из своей кельи молодую барыню и молодого офицера в гусарской форме, высокого роста, очень красивого. Он показался Хромовым «похожим на покойного наследника Николая Александровича»… Пока они не исчезли друг у друга из виду, они все время друг другу кланялись. Проводивши гостей, Федор Кузьмич вернулся сияющий и сказал Хромову: «Деды-то как меня знали, отцы-то как меня знали, а внуки и правнуки вот каким видят».