Четвёртая

Глава 7

Вверх по крутому, поросшему густым, непролазным лесом, склону холма, на котором стоит королевский замок Октльхейна, таясь по кустам, пробираясь среди деревьев, то карабкаясь вверх, то бросаясь в стороны, крадётся тропка, такая узенькая, что два человека с трудом разойдутся, лошадь пройдёт, конечно, но всаднику хоть ноги подбирай — кусты цепляются, ветки хватают. Неудобная дорожка, что тут скажешь. Да и ведёт в никуда — в стену упирается. Зачем только вообще нужна такая? Вот только знание об этой тропке-дорожке передаётся от короля королю под строжайшим секретом. Потому что ведёт она вовсе не к глухой стене, а к тайному ходу. Если правильно нажать на два камня справа и два слева, бесшумно опустится участок стены, чуть шире самой тропки, то ход этот самый и откроется. А потом так же бесшумно закроется за спиной вошедших. Ни огонька, ни факела в нем нет, но и заблудиться не выйдет, потому как ведёт он только в одно место — в маленький закуток между Детским крылом замка и главной его частью.

Редко кому приходилось воспользоваться этим путём, иной король только знал, где ход тайный находится, а так, чтоб им воспользоваться — случая не представлялось. Редко-редко, а все колёсики, все механизмы работали все так же бесшумно и без сбоев, как в тот день, когда ход был готов. Есть в стене, на две головы выше человеческого роста, комнатушка без окон. Было бы посветлее, можно было бы разглядеть, что есть в комнатушке этой кровать, стол да пара стульев, умывальник, словом, все, что нужно для жизни одному единственному человеку — стражу тайного хода. А свет ему не нужен вовсе, потому что страж слеп от рождения. Таким был первый из стражей, такими же — все следующие до нынешнего дня, и будут такими те, кто займёт это место после. Хотя, возможно, строитель тайного ходя и стал первым его стражем — чтобы никто посторонний никогда не узнал этой тайны.

Словно крот в своих подземных охотничьих угодьях, как жук-древоточец в стволе дерева, бесшумно передвигается слепой страж по сети узких коридоров в стенах замка: к механизмам дверей, на кухню и в покои того единственного, кому он подчиняется. Когда страж становится немощен и слаб, ему приводят ученика — мальчика, слепого от рождения, чтобы страж обучил его себе на смену. Никого и никогда не будет знать этот мальчик, кроме учителя, будущего ученика, своего господина и, может быть, кухарки, которая будет делать вид, что не удивляется пропаже еды, которую оставляет каждый вечер в одном и том же месте, у стены.

Старый страж едва слышно прошаркал по тёмному коридору, нащупал на стене небольшое окошко, закрытое такими плотными ставнями, что не было даже крохотной щёлочки, сквозь которую мог бы проскользнуть хотя бы малюсенький лучик света, и потянул за рычаг. Ставни не шелохнулись, но где-то на той стороне тихонько звякнул колокольчик.

Окошко открылось не сразу, словно тому, кто находился по ту его сторону, понадобилось время, чтобы до него добраться. Там, с той стороны, тоже было темно, но старому стражу эта — чужая — темнота показалась бы ослепительно яркой, не будь он слеп.

— Их было четверо, господин, — прошелестел страж.

Окошко захлопнулось. Старик ещё какое-то время постоял, прислушиваясь, а потом так же, едва слышно, пошаркал обратно на свой пост.

***

В королевской голубятне шумно, пыльно, суетно. Воркотня, перья, помет, куда уж без него, конечно. И голуби. Такие разные, что иной раз и усомнишься — голубь ли перед тобой или какая другая диковинная птица. Вот пёстрые, пухлые, на вид добродушные, но только сунь руку — милые розовые клювики не оставят на ней живого места — эти из Виникриса. Вот крупные, лохматые, словно в шапках и меховых штанах. Эти держатся поодаль от остальных, не суетятся. Глаза у них оранжевые, как у хищных птиц, и даже клюв как будто немного загнут вниз — они из северных княжеств. Или вот эти — белые, надутые, красноглазые — важно вышагивают меж остальных, тюкают клювами по головам неугодных или случайно попавшихся на пути — это голуби правителя Раймини. И ещё десятки других, всех и не опишешь. Одно у них общее — крылья. Сильные, быстрые, неутомимые. Несут они вести из страны в страну, из замка в замок. Только время Альез даёт им небольшую передышку.

Сольге аккуратно прошла мимо птиц, стараясь не спугнуть, не потревожить. Поднялась по узкой лесенке под самую крышу и маленьким ключом, что висит у неё на шее на серебряной цепочке, открыла едва заметную дверцу.

В крошечной комнате, такой, что вдвоём будет уже тесно, всего пара жёрдочек и одна большая поилка. Почти чисто и тихо. Птица — огромная, в полтора раза больше северных голубей — неспешно прохаживалась по полу. Ещё одна дремала на жёрдочке. Чёрные, гладкие, золотоглазые, черноклювые, они были больше похожи на драконов, а не на птиц. Их не пугала ни непогода, ни отсутствие корма, ни хищники. Быстрее этих голубей Сольге не знала. И принадлежали они посланнику Горто. Где он их взял, чем кормил, как тренировал — это была большая тайна. Никому и никогда, даже своему господину, правителю Тарандола, посланник Горто не открывал её. А может быть, особенно своему господину.

Два письма сняла Сольге из-под крыльев пернатых вестников. В первом Горто сетовал, что не нашёл в книгах ничего полезного, кроме того, что известно самой Сольге. Во втором сообщал, что наткнулся на кое-что интересное, что-то вроде нового культа. Сути он пока не понял, но постарается разобраться.

Сольге прикрепила под крыло одному из голубей своё собственное письмо и отпустила птицу в небо, а второго посадила в небольшую клетку — на случай срочных новостей от неё самой. Насыпала птице смеси из бархатного мешочка, что дал ей посланник Горто на такой вот как раз случай, и села на пол, обняв колени. Если её и растревожили письма друга, то сию минуту эта тревога меркла в сравнении с той, что уже поселилась в сердце Сольге.

***

— Кто приехал с тобой, девочка? — спросил король, когда Сольге явилась к нему с докладом. Она была готова к таким вопросам и рассказала правду — сильно урезанную, но правду. Пожаловалась на жадность Винни XLIII, на скверные дороги Виникриса и неотзывчивость его жителей. Посмеялась над собой и Янкелем, мол, какая нелепость — заблудились. И про Доопти, и про роскошного вороного, чьего хозяина она намеревалась найти, когда Сестры уйдут. Толфред молча слушал, но смотрел на Сольге так, что весь её задор постепенно сошёл на нет. Она замолчала.

— Кого ты привезла, Сольге?

— Мага.

Король ждал.

— Он тёмный, но…

Король закрыл глаза.

— Сольге, ты понимаешь, что натворила?

Самой Альез было не под силу вытянуть столько сил из Толфреда за один раз. Зря Сольге клялась, что никто не узнает, что Шо-Рэй вообще был в Октльхейне. Зря обещала, что выведет его сразу, как только Сестры начнут свой путь обратно в небеса. Даже путешествие в Чьиф, в котором Сольге тоже призналась, не расстроило короля так, как появление в его замке мага.

— Он спас нас с Янкелем, Толфред! Два раза спас. Зачем ему убивать нас самому, если можно было просто не вмешиваться?

— Ты так наивна, Сольге! Это маги, ты понимаешь? Маги! Он может рассказывать тебе все, что угодно, делать вид, что он твой друг, но Чьиф уже давно в его крови. Они все там зло, как бы сами себя ни называли, как бы ни разделялись на Свет и Тьму. И, что бы ты ни говорила, они уже достали тебя, потому что ты знаешь закон — смерть или изгнание. Что же ты натворила, Сольге? Что же ты наделала?

— Я не могла иначе, — прошептала Сольге у самого выхода. Король лишь махнул рукой: «Иди».

***

— Где ты была так долго, мой Весенний цветок? Я скучал по тебе, — спросил Хендрик.

Сольге вздохнула: этот вопрос он задавал уже, кажется, в четвёртый раз. Или в пятый? Или даже в шестой? Она не стала отвечать. Вместо этого запустила руку в рыжие кудри Хендрика и, как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и все разы до этого, поцелуем заставила его замолчать.

Может быть когда-нибудь ты и услышишь ответ на свой вопрос, милый, но не сегодня. Не сейчас. Сейчас обнимай и целуй, раз соскучился. Обнимай и целуй. Обнимай и целуй…

Где-то в отдалении слышались голоса, ругань и смех, а здесь, в конюшне, в пустом деннике было почти тихо. Только перебирали копытами кони, недовольно фыркал вороной Шо-Рэя да мерно жужжали мухи. Пахло навозом, сеном и лошадиным потом. И все эти запахи и звуки казались Сольге невозможно родными, домашними. Все так же ворчал и чихал от пыли мастер Сатрен. И голос кухарки, распекающей мальчишек-кухарят за провинности, был таким же пронзительным и визгливым — от него хотелось заткнуть уши, спрятаться под подушкой или даже закопаться куда-нибудь поглубже. Так же гоготали и играли мышцами юнлейны, а молоденькие служанки то хихикали, то томно вздыхали. Лениво брехал старый сторожевой пёс, и ему оглушающим хором откликались гончие и борзые из королевской псарни, бухтели здоровенные волкодавы, визжали собачонки, принадлежащие дамам из свиты Байвин. Крики, звуки, запахи — все знакомое, въевшееся в память, обыденное, раздражающее и… своё. Сольге скучала по всему этому так, словно отсутствовала дома не несколько недель, а много месяцев или даже лет.

Дни тянулись один похожий на другой. Дело шло к осени, но погода стояла по-летнему жаркой, а ночи не только не становились длиннее, напротив — они все чаще напоминали затянувшиеся сумерки. Однажды племянник одного из северных князей, отправленный в Октльхейн посланником, рассказывал Сольге о времени света на своей родине. Это когда Рийин смотрит на мир сразу двумя глазами, а темнота отступает, чтобы вернуться с зимними холодами. Когда-то Сольге хотела увидеть такое чудо собственными глазами, только страшилась долгого путешествия. Теперь же не нужно было никуда ехать — вот оно, пусть и не совсем такое, как в рассказах посланника, но все же время Света, стоит у порога и, похоже, не собирается уходить.

Каждое утро Сольге отправлялась в покои короля, но каждый раз уходила ни с чем. Только Ийрим с неизменным вздохом выходила ей навстречу и качала головой: не простил, сердится, не велел пускать.

Дальше путь лежал на голубятню. Сначала на общую. Нет-нет, да и черкнёт пару строк кто-нибудь из друзей Октльхейна: все в порядке, ничего нового или, наоборот, предупредит о переменах в настроениях своего повелителя или другом важном. Вот только новые птицы прилетали все реже, а некоторые из тех, что отправляла сама Сольге, возвращались налегке или вовсе не возвращались. Её это беспокоило, но пока не так сильно, чтобы бить тревогу. Просто странное это было молчание. Впрочем, в нынешних условиях…

Тайная голубятня тоже ничем не радовала. Горто молчал, и вот это Сольге постепенно начинало тревожить. Что такое обнаружил посланник?

Поговорить о тревогах, да и вообще поговорить Сольге было почти не с кем. Янкель все время проводил за изучением найденной в Чьифе страницы. Сначала он целыми днями пропадал в старом архиве, слоняясь между стеллажами и пугая своим бормотанием мастера Сатрена и его новых помощников. Потом засел в Детском крыле, обложившись книгами, которые притащил из архива, стопками писчей бумаги, перьями, новыми и сломанными, и снова что-то разглядывал, бубнил под нос, то и дело вскрикивал горестно и швырял в угол скомканный лист, исчёрканный вариантами слов, скрывающихся под чернилами на загадочной странице.