ПВТ. Тамам Шуд

Они смотрели в глаза друг другу. Юга медленно, не моргая, поднял руки, сжал предплечья Второго. Закрытые щитками из дерева и змея, они были шершавыми и холодными.

Злость легла, как лошадь в траву.

— Не надо, Выпь, — устало попросил Юга. — Оставь. Сделанного не воротишь. Прошу тебя. Не мучай меня.

Выпь наклонил лохматую голову, пряча глаза. Пальцы его смяли, сдавили плечи Юга, Третий зашипел сквозь зубы. Второй опомнился.

Разжал хватку.

— Я тебе подарок припас, — проговорил сипло. — Все вручить не удавалось.

Юга изумленно промолчал. Подарков между ними как-то не водилось.

Пока думал-гадал, к чему такое, Выпь полез в сумку, достал что-то, завернутое в тряпицу. Протянул.

Третий, глянув искоса, осторожно развернул, не сдержал восторженного возгласа:

— Абалоны! Ай, вот угодил, вот порадовал, пастух… Где взял только?!

— Выменял у маркитанта, конь у него захромал, я починил, — скупо пояснил Второй, наблюдая, как Юга, освещенный радостью, крутит-вертит наушники.

— Правда понравилось?

— Ха! Словами не выразить, это ж я теперь могу не только твой храп по ночам слушать…

Выпь только фыркнул, не сдержав улыбки.

Легли позже обыкновенного. Юга понимал, что отпускать от себя Второго сегодня не стоит. Взвинченный, выпитый войной, он и так отдыхал реже положенного.

— Ты горячий, — сказал Третий, ладонью трогая лоб друга. — Что на тебя нашло, а? Дятел же, на него каждый раз вестись — жизни не хватит. Не стоит того.

— От тебя прохладой тянет, — пробормотал Выпь, закрывая припухшие веки и ловя в темноте его руку, — как от ночной реки, знаешь. Хорошо так.

— Ну, правильно, тиной и лягушками несет. — Рассмеялся Юга. — Ты огонь, я вода.

— Верно. Верно.

Второй успокоился постепенно; закинул руку ему на бок, задышал глубже. Юга всматривался в его лицо, удивляясь, как оно изменилось — и не изменилось совсем — с той первой встречи на Сиаль.

Вечность минула.

Сильный, высокий. Жилистый. По-прежнему чуть сутулился, когда стоял. Ходил широко, размахивал руками. И рот большой. Лягушачий. Юга вздохнул.

Верно, верно, повторил про себя его голосом и закрыл глаза, засыпая под тягучую перекличку ночной стражи.

***

Его сдернуло с койки, вбило спиной, затылком о крытый шкурами пол.

Юга вытаращился молча, растеряв дыхание.

Палатки не было — к земле прижимал Второй, закрывал собой от чего-то лютого, кричаще воющего.

Ревели рогачи. Вторили им люди и животные, пахло пролитым огнем и кровью.

Выпь взметнулся, подбил ногой дикту и, круто извернувшись, остановил удар, упавший сверху.

Юга перекатился, чтобы не мешаться под ногами. Вскочил сам и глаза в глаза столкнулся с Хангаром. Лицо его было плотненько забрано золотой, с ноготь, чешуей. Смотреть долго не стал. Бок резануло болью, а волосы вскипели, хлестнули, выбили Хангару лицо вместе с черепом.

Юга оглянулся. Кругом диковало. Нападение случилось внезапно. Пришло, и готовы к нему не были. Люди отбивались в полутьме; Хангары наступали. Шкуры мягко скользили под ногами. Выпь добил тварь, похожую на вырезанную из темноты длинную птицу, и встал рядом, спина к спине. Третий клял себя последними словами — какой болван, снял доспехи. Следовало ложиться в них.

Нево-небо просветлело, когда с корабеллы Волохи сорвался сгусток света. Брызнул гибкими иглами, минуя своих и казня чужих. Игольница.

Ночные пришлецы дрогнули, попятились.

Люди воспряли.

— Долосс! Долосс! — прокричали из темноты.

Ударили барабаны, вторно запели рогачи.

Где-то там билась Медяна, сражались арматор и кудрявый РамРай. Мир Юга сузился до пятачка, до спины Второго, к которому его прибивало волнами Хангар.

Выпь держал врагов на расстоянии. Дикта шла его рукам, был он с ней ловок, точно цыганский пес Волохи — с ножами.

Юга же с другим оружием дружен был. Вздохнул, выдохнул, пользуясь коротким затишьем. И шагнул вперед, прямо под изгибистое, струнчатое, пилой выщербленное оружие Хангар. Шагнул, увлекая, таща за собой в плетень танца, окутывая уже созданным, уже начатым прежде и теперь — лишь продолженным. Таких заготовок у него скопилось изрядно. Научился. Научили.

Противников отшвырнуло прочь, смяло, смололо в крошку Граблями. Юга даже вздрогнул — не ждал такого эффекта.

Из темноты же, из межпалаточного ряда, вдруг выдвинулось нечто. Собой оно было будто бы сложение двух людей: как если бы один встал на четвереньки, а другой влез ногами ему на макушку. Существо двигалось быстро, споро, раскидывая людей, как сухие листья.

— Долосс, — сказал Выпь.

Выставил дикту, пригнулся. Долосс же остановился против них как будто в раздумье, в нерешительности. Вблизи стало видно, что сложен он пока не крепко, что пленные Хангары вросли друг в друга не совсем ладно.

— Ну, — шепнул Юга, — тоже будешь приручать диковину или к Луту, сразу пришибем, чтобы не мучилось?

Долосс же определился скорее, двинулся к ним. Однако прежде, чем успели дать отпор — на спину твари скакнул некто и с разворота снес верхнее туловище, с плечами и головой.

— Проглядели! — рявкнул сердитый Гаер, коротким движение освобождая Двухвостку свою от налипшей золотой шелухи. — Задницы оторву!

Погрозил кому-то кулаком и прыгнул в темноту.

— Это он не нам, — обнадежил друга Юга.

Дальше стало не до разговоров.

Долоссы больше не подходили, но и рядовых Хангар хватало. Отражение забороло, верх брало; враги, зажатые Лагерем, теряли в силе и количестве.

Наконец, Хангары отступили от них и — рассыпались вдруг с тихим, мертвым шелестом. До Юга долетели удивленные вскрики соратников. Выпь подошел, ткнул диктой — золотая пластинка хрустнула, ломаясь.

— Старая шкура, — сказал Второй, развернулся к Юга. — Обноски свои нам закинули. Что не жалко. Так, видимо, и пробрались — птицы ночные шелуху на крылах принесли. Кто же на птиц подумает? Корабеллы да веллеры по воробьям не стреляют.

— Кто же птиц тех так ловко направил? — спросил Юга задумчиво, опустился на корточки, пальцами коснулся изношенной пластинки.

На подушечках осталась золотая пудра.

Выпь пожал плечами. Он смотрел куда-то вдаль, щуря глаза. Юга проследил его взгляд.

Светлело. Вновь забили барабаны.

— Сбор, — вздохнул Выпь, глянул на Юга. — Сдается, раньше мне идти.

***

«Зовется вещица та Врановой Матерью, происходит от корня людова, живет же особо, сторожась. Птах голубит, врачует, птичий язык ведает. Пташие ей службу служит, указки исполняет. За то Вранова Матерь птицу от зла укрывает, плотью своей кормит».

Выпь поднял взгляд на собравшихся.

Бережно закрыл «Сказки о тварях». Погладил корешок, приласкал, как Рин — морду своей собаки.

— Еще один человек на службе Нума? Чем он их берет?! Не могут же все на золото липнуть!

— Значит, предлагает что-то еще. Особое. Каждому — свое, — задумчиво сказал Гаер.

Смотрел при этом на пустое кресло, где прежде сиживал Пегий. А по Пегому не сказать было, что до золота жадный.

— Собирайся, Второй. Пора тебе в гости на зорьке, по холодку.

В провожатые вызвались Волоха с Дятлом. Юга рвался, но Выпь попросил — и тот остался.

Гаер вышел проводить. Рвал зубами вяленое мясо, быстро говорил на прощание:

— Смотри только мне, русый, головой за своего пса отвечаешь. Чтобы не тявкал без спросу, понял, не? А ты, мутус, лучше рот чаще открывай. А надумаешь предать, вилку мне в жопу воткнуть — я твоему парню башку оторву, с волосами вместе.

Гаер зол был с утра. Сам собирался ехать, но Выпь и его остановил. На что ты там, сказал. Вы с Нумом друг друга не поймете, не узнаете. Он другой породы, моей ближе. Ты — Башни Хозяин. Каждый лишь свою правду знает, на ней и стоять будет.

Ехали молча.

Ивановы были при оружии, Выпь взял дикту. Доспех вздел.

Не сильно верил, что все это выручит. Какое убережение от локуста с Хангарами?

Выпь знал лишь, что Тамам Шуд его ждет. Без этого бы не пошел, тем более — людей бы с собой не повел.

Дятел коротко присвистнул, когда миновали столбы граничные, Хангарами оставленные. Взошли те и росли, кажется, сами по себе — не вкопаны, не тесаны. Заместо стражи дозорной стояли — испещренные живыми глазками. Повернулись глаза, следя за путниками.

Таволга и Юга о таких не сказывали, значит, прежде не было.

Ближе, ближе — надвинулось стойбище шапкой, и потянуло дымом костряным, живым. Пение слышалось низкое, земляное, да гуд — как от толстых струн. Раньше, вспомнил Выпь, здесь деревня была. Ничего от той деревни не осталось, все сравняли.

Разве что глаза оставили — сторожить.

Раскинулось впереди поле, золотом убранное. То лежали, поджав ноги, разведя крылья, локуста. Недвижимые, точно из золота отлитые чурки. Хангары с людьми кто между ними бродил, кто отдыхал, кто зенки на чужаков пялил.

Были и долоссы — на земле, стянутые прозрачной пленкой, будто бы высохшим плодным пузырем. Вкруг них стояли обычные Хангары с человеками, пели на одной ноте, ударяли в железо.

В тревоге никто не подхватился. Будто и впрямь — ждали.

Выпь смотрел на Хангар и думал: не разбираю лиц их, не понимаю, не помню, будто сквозь сон гляжу. У остальных — неужто — так же?

А еще — увидел он — как Хангары мастерят себе оружие. Берут сброшенные крылы локуста, гнут их под себя и ножом правят. На дальний бой снаряжение — стрелы кидать; на ближний — рубить-колоть. Значит, понял Выпь, у локуста крылы тоже меняются, как и шкура.

Добрый конь под тобой, сказал Тамам Шуд. Только на что мне людей привел, мясной приплод? Неужели нет мне веры?

Выпь оглянулся на провожатых и понял, что голос тот в голове у него одного звучал. Тамам Шуд с ним беседовал.

Спешивайтесь, гости дорогие. Скотину вашу присмотрят. Прошу ко мне.

Как по мановению, расступились Хангары, разошлись локуста, открывая проход. Тем коридором и пошли: Выпь впереди, Волоха следом, Дятел замыкающим.

Вышли к поляне. Не было там ни стола, ни ковра, ни шатра, ни иного убора. Только костыли разновеликие, в землю впитые, с ушами игольными, а чрез уши те были жилы продеты, а на жилах уже всякий сор болтался. Жилы между собой через узлы соединялись.

Тамам Шуд ждал их. Стоял во весь громадный рост, за спину руки убрав. По пояс голый, босой, в простых штанах, в метах своего народа, как в дорогой рубашке. Бритую голову обегал венцом рисунок. Глаза смотрели внимательно.

И — подле сидел Пегий-предатель, а еще тучный мужчина в богатой одежде, а еще женщина, прекрасная собой. Тамам Шуд кивнул гостям.

Теперь садитесь, поговорим.

Сам опустился по центру, легко скрестил ноги. Взял себе жилу, на руку намотал, как конский повод. А другие то же сделали. Не иначе для того, чтобы мыслями сообщаться, в одном поле разговаривать, понял Выпь.

Сам опустился на землю, коснулся рукой жилы, удивился нутряному ее натягу. Только увидел — не костыли то были. А ровно тощецы, до смерти изнуренные, сушеные. Даже ряд рук виднелся, на груди сжатых. А то, что он за ушки игольные принял — дыры на месте лиц. Неужто, и есть — Визири?

Выпь особо посмотрел на Пегого. Тот улыбнулся, катая в ладонях шарик. Не шарик, сообразил Выпь. Глаз девичий. Спокойно глядел Пегий. Будто не он людоедствовал, будто не было предательства, удара в спину. Благожелательно кивнул.