ПВТ. Тамам Шуд

Лин выступил вперед, соединил над головой актисы и застыл. Постоял так, плавно убрал оружие и повел руками по воздуху, точно перебирая, цепляя струны. Михаил моргнул, когда, подчиняясь, пальцам Лина, воздушные нити окрасились, вспухли искристо-синим, и пурпурным, и сиренью…

— Миллефиори, — проговорил Нил с едва слышной завистью. — Не думал, что снова доведется…

Лин продолжал творить, грациозно поводя руками, вышивая невиданной красоты узор. Цвета смешивались, перетекали один в другой, слагались, вспыхивали, разгорались истомнее, ярче и — таяли.

Когда Михаил сумел оторваться от завораживающего калейдоскопа, перед ними стояли вооруженные люди. Не люди.

Первые.

Оловянные, лила, Отбраковки.

Они смотрели на Лина. На полотно цветов.

Были одеты тепло, но розно, орудие при них тоже было разнобойным, точно — с тел снятое.

Наконец, из ряда выступил один. От прочих его отличала стеклянная маска, закрывающая правую сторону лица. Он, движением робким и страстным, протянул руку, задел пальцами узор и улыбнулся, когда ниточка цвета отозвалась его касанию.

Посмотрел на пришлецов. Сказал низким голосом:

— Ступайте за нами. Здесь нельзя быть долго.

***

Песня виолончели звучала особенно густо и звучно. Отражалась от гладких стен, от хрустального ядра. Очаровывала слушателей.

Первые вывели их на мыс, носом корабеллы рассекающий снег. При виде жилого устройства и Михаил, и Нил застыли, оцепенев от красоты. На солнце, в снежном пухе, застыли кристаллы, запечатавшие, запечатлевшие в себя и крылья бабочек, и огненные цветы, и саму радугу, и потешные огни.

Дихроичное стекло, сказал на это Первый. Или не стекло вовсе — но имени этого материала мы не знаем.

То были: Куб, Пирамида, Сфера, Раковина и Улитка. Ставлены они не были, между снегом и основанием прослойкой в три локтя лежал холодный воздух. За счет чего держались, знал один Лут.

И знали, как говорили Отбраковки — старшие люди.

Были еще, другие фигуры — Квадрат, Колесо и странного вида существо, но они лежали в снеге, как мертвые. Шкура их была подернута мраком.

Первые жили внутри оставшихся фигур.

— Тепло здесь, — пояснил Первый, пока гости с восхищением оглядывались, — в прочих ядро уже не теплится, не играет. А тут — горит.

Ядром он называл центральный кристалл, стержень, в глубине которого в самом деле будто бы плескалось пламя.

— На лабиринты Эфората похоже, — сказал Лин, положил узкую ладонь на бок кристалла.

Улыбнулся и прижался щекой, жмурясь, точно кошка от тепла.

Нил поладил с Отбраковками неожиданно скоро. Все белобрысые, все синеглазые, все молодые и любопытные, они тянулись к музыке, к пришельцам, к живому.

Лин на их фоне выглядел мелким, с тонкой костью. Странно, думал Михаил. Или Отбраковки все рослые, а Лин сделан по иной форме, по особому лекалу?

Предводитель назвался Ланиусом. Усадил гостей в зале, сделанном из стекла, но заполненном живыми, извне привнесенными, предметами: из дерева, из кожи, из кости и меха. Нил почти сразу убежал в компанию Первых: учиться играть в игру старших людей, тафл. Фигуры в той умной забаве будто бы повторяли фигуры из стекла, занимающие мыс. В Луте эту игру хорошо знали, и водили в ней похожими фишками-самостругами, в мизинец величиной.

Лин же остался, и Михаил от него не отошел.

— Я в вожаках не так давно, — рассказывал Ланиус медленно, глядя на подопечных, — предшественник мой не уберегся, пожрал его Метельный Зверь. Замел, до костей обглодал. Места тут опасные. Гости редко заходят, а те, что заходят — лучше бы подальше держались. Вы как нашли?

— Карта Вторых, — ответил Лин.

Ланиус посмотрел с новым чувством.

— Смотрю, и тебя самодива поцеловала. У нас тут… не все выжили после. Зачем вы здесь?

Лин подался ближе.

— Если знаешь про Оловянную, знаешь и то, что Эфорат теперь не преграда. Тамам Шуд явится, с ним и Оскуро придут.

— Предлагаешь на защиту людей выйти? — устало вздохнул Ланиус. — Что нам с того?

— Не только людей, — тихо сказал Лин, — Лута. Оскуро сытыми не бывают, тебе ли не знать. Сперва людей заедят, после за остальное возьмутся. И будет только черное и золотое, царство Оскуро и царство Нума.

Ланиус нахмурился, отвернулся, обратив к собеседникам неживое лицо.

— Эфорат нас отринул. Люди, дай им волю, толпой камнями забросали бы. Пусть их.

Михаил в разговор не лез. Понимал, что на сурдо беседовали только из вежливости. Так — свободно бы на палитре своей болтали.

Ланиус поднялся, извинился сухо и пошел к своим. Лин смотрел ему вслед, вцепившись пальцами в острые колени.

Михаил кашлянул, привлекая внимание.

— Ну, что? — спросил негромко. — Упрямый парень.

— Не упрямее меня, — улыбнулся Лин. — Погоди. Ему надо все обдумать и решить… И понять — нет другого выхода для него. Мы не созданы для того, чтобы сидеть под камнем. Мы — воины.

Самоубийцы, подумал Михаил с горечью, вот вы кто. Сам укрепил сердце, запрет себе поставил. Не жалеть. Жалость не продуктивна. Эти, Первые, на взгляд большинства были живым оружием, а оружие без боя не существует. Тускнеет, прахом рассыпается.

Лин потерянным не выглядел.

— Ты говоришь, арматор тебе — побратим, — заговорил Михаил, катая в ладонях стеклянный камень, теша глаза всполохами-искрами внутри, — как так вышло?

— Волей Лута, — Лин вновь задумчиво улыбнулся, будто вспомнив что, — он оказался в Эфорате, и Эфоры приговорили его, как недостойного, как илота. Я должен был убить человека — то была бы моя ступень. Руки мои облегли бы красные перчатки. Но я того не сделал. Мы бежали из Эфората, и пленник тот оказался арматором, приютил меня в Башне.

Михаил молчал. Нил закончил играть, и Оловянные восторженно зашумели. Молодые голоса высоко летели; казалось, от них ярче горит ядро куба, теплее делается.

— Он хороший, Гаер, — мягко проговорил Лин, — много лучше, чем сам о себе думает. Я его видел. Я его знаю.

Михаил смотрел и не знал: или он болван, или Лин дурак. Или они оба.

— И пусть он остается Башне хозяином, нежели власть другой возьмет, — продолжил Лин еле слышно.

— А есть кому перенять?

— Я видел, — повторил Лин, и до Михаила дошло, что не о физическом зрении речь.

Задумался. Лжецом Первый точно не был.

— Что же, если откажется Ланиус за тобой идти? Силой принудишь?

Лин помолчал, глядя на свои руки. Плотникову помстилось: кисти у Оловянного подрагивали. Или свет играл? Но, прежде чем сумел убедиться — Лин сцепил пальцы в замок. Поднял на Михаила глаза:

— Он согласится. — Сказал невесело. И добавил про него, но как будто про себя. — Ему, видишь ли, совсем не из чего выбирать.

***

— Почему ты — Ланиус? Кто нарек?

Ланиус помолчал. Собирали ужин, можно было поговорить о пустом.

— Человек один заблудился, упал на Хом Полыни. Так вышло, что я его нашел. Отбил от Хлада, насадил врага на колья: мы против существ этих ловушки ставим, чтобы близко не подходили…Так пришлец после все повторял — Ланиус, Ланиус…Так и прилипло.

Сказав, умолк.

Михаил с Лином переглянулись.

— А что с ним после стало, с человеком этим? — осторожно спросил Лин.

Михаила это тоже занимало.

— Ушел, — было ответом.

И поди пойми, что под этим подразумевал Первый.

Михаил только принял в ладони теплое круглое дерево с мясом и овощами, только взялся за ложку, как подступили к кругу двое Первых. Сказали что-то негромко, друг за другом. Ланиус отставил мису с похлебкой, поднялся; за ним встали еще.

— Идемте с нами, — сказал Ланиус. — Увидите, чем заняты мы здесь.

Нил притворился, что не слышит — увлечен тафлом. Михаил, скрипя сердцем и урча желудком, потянулся следом за Лином.

Как такое возможно, подумал Плотников, когда они вышли не там, где зашли. Улитка снаружи не гляделась полой, но помещала в себя больше ожидаемого: залы, этажи, витые лестницы. А вышли они к высокой стеклянной гряде, охватывающей мыс точно хрустальная скоба.

На спину гребню тому вели рубленые из дерева лестницы, обметанные снегом, как плесенью. Михаил ставил ноги осторожно. Свалиться — костей не соберешь.

Первые шли легко и быстро.

— Там, под всей землей, думаю — все пустоты. — Говорил Ланиус. — Хом этот похож на искусственный. Или родился таким, или сотворили такое. Мы как-то взялись копать, когда оттаяло немного по теплу. Думали доискаться. Не вышло. Жесткая шкура, дубленая.

С гряды было видно, что дальнее пространство огорожено от прочего, на котором стояли Первые, обрывом и развалом немыслимой крутизны. Тянулся же он насколько глаз хватало — не иначе, через весь Хом шрамом. За разломом же стояло плоское, как блин, море.

Михаил удивленно моргнул. Вода так себя не вела, по его разумению.

Не было ни шума от моря того, ни запаха, ни тепла, ни холода. Не двигалось вовсе, как вклеенное.

Лин провел пальцем по буквицам, будто бы вмурованным в кожу стекла. Было видно — кровью чертали.

— Старшие люди. Их письмена. Они и научили тех, кто до нас сюда попал — как жить, где добычу брать, как Метельного Зверя обходить и бороть, как бить тех, кто не так ходит.

— Как «не так»? — чувствуя, как стягивает от дурного предчувствия затылок, спросил Михаил.

Ланиус кивнул, указывая на море.

— Люди, до нас здесь жившие, называли их фрам. Пена Лута, пена пасти бешеного волка. То, что Лут на Хом выбрасывает, наигравшись. Есть их нельзя, но обирать приходиться. Одежда, снаряга. Лут нас и губит, и дарит.

Ланиус усмехнулся.

— Что-то сидит внутри полости Хома. Что-то, что тянет фрам, зовет к себе, властвует. Старшие люди фрам щитами встречали и множиться не давали. Иначе — говорили — состроит фрам себе некий корабль и худое случится.

Михаилу прежде в ум не приходило, что деется с теми, кто в открытом Луте сгиб. Разумел — большую часть падальщики подбирали да иные твари, до органики охочие. Но были и те, кого мотало течениями, трепало смитьем и выбрасывало. На такие вот, оказывается, берега.

Берега кости, иначе не назовешь.

— Мы их дело продолжаем. Резать фрам без толку. Лучшее — грозовые рога. Такие случаются, когда гроза находит, землю бодает. От тех рогов кусочки отламываются и после разрастаются, корни пускают. Мы их выкапываем и к стрелам крепим, к копьям, ножи срабатываем. Для фрама оно — чистый яд. Выходит, и здесь на страже Лута стоим, а?

Лин принял из рук подоспевшего воина лук, легко натянул, кивнул благодарно.

— На меткость одну не полагаемся, — сказал ему Ланиус, — оружие у нас давнее, древнее, но исправное. Бьет сильно, кроет тучей.

Михаил как-то видел подобное на Хоме Мастеров. Павлиний хвост — видом было что тяжкий, не по рукам человеку, арбалет о множество болтов.

Сидело по такой птице-павлину через каждые сто шагов, на выступах, как в гнездах.

Михаилу же подступивший Первый молча вручил орудие: щит и длинный нож, с простой деревянной рукоятью и странным лезвием, серым, как бумага. Видимо, то и был грозовой рог: бугристый, на вид хрупкий, обточенный с двух сторон до молниевой остроты.

Плотников тронул его ногтем осторожно, удивился.

— Неужели бывает так, что гряду седлают, в ближний бой идут? — не поверил.