ПВТ. Тамам Шуд

Ты, Второй, верно мыслишь, сказал Тамам Шуд. Под моей рукой не только Хангары, чада мои возлюбленные. Под мою руку и ваши братья пришли, кто умнее, кому владычество Башни — поперек.

Я запомню их лица, пообещал Выпь.

Люди переглянулись.

Услышали, значит.

Не спеши судить. Сам сперва скажи — дело ли, в страхе жить, в Луте мясоядном, до крови алчном, детей растить? Перед Башней спину гнуть? Власть ее велика, неумолима, неизмерима. А только я могу дать ей укорот.

Башня Уйму к миру привела, сказал Волоха. Речь его была как лесной шум. До Башни распри между Хомами, разбои и насилие. Сильный пожирал слабого. Вырезали друг друга, а после плодились без ума, без меры. Башня завела ограничения, емкость жилую, к ногтю буйных прижала. Башня — закон. Снеси ее — люди обратно зверями обернутся.

Не будет так. Не будет, ибо сам Лут поменяется.

Тамам Шуд поднял руку.

Хом этот, на который встали и стоим — сердце будущей короны. Сложим Хомы в один, сольется все в одно и наступит царство золотое, век мира, век спокойствия. Нечего будет делить, ибо все равны станут.

Золото твое под стать лишь мертвецам, сказал Дятел. Голос его мыслей опалил, кольнул лезвием. Спокойствие — это же тлен убогий. Обещаешь ты саван умертвиям, а не мир мирный.

Тамам Шуд перевел на цыгана тяжелый взгляд.

Отдайте Хом мне. Без бойни, без крови. Я покрою его золотом. Привлеку другие Хомы и вместе, рука об руку, как братья, мы войдем в новый мир, где…

Локуста твои людей жрут, правда считаешь, что мы так лоханемся?

Выпь понял, наконец, зачем выбрали послом Дятла. Цыган не медлил лепить в лицо оппоненту то, что думал, пока остальные подбирали выражения.

Подумайте, построжел Тамам Шуд. Сроку вам до заката. Нум руку протягивает. Ваша воля — диким зверем кусать или принять. Если нет…

Если, дружно сказали на это Дятел с Волохой и рассмеялись так, что остальные вздрогнули.

***

Перед тем, как отпустить гостей, Тамам Шуд жестом позвал за собой Выпь. Провел через поле спящих локуста, привел к краю ямы. В ямке той лежал, подогнув ножки, жеребчик.

Бери себе, сказал Тамам Шуд. Бери, ибо я чувствую в себе твою кровь. Он порожний, паршивый, потомства не даст. Мне ни к чему. Бери, ставь под седло. В Луте на нем свободно можно. Сумеешь сойти к нему да обратно взойти с ним же — твой. Неволить не стану. Мне одно, здесь ему помирать или тебе отдать.

Выпь смотрел. Жеребенок был мал, костляв. Маленьких локуста он прежде не видел, и этот видом был точно кузнечик — торчали длинные ноги да большая жалкая голова.

Второй осмотрел яму. Она походила на песчаную воронку, в не крутых склонах ее было куда ногу поставить. Проверил, легко ли дикта ходит, и начал спуск.

В яме было тихо и холодно. Ощущалась она глубже, чем виделась. Выпь склонился к жеребенку — тот поднял морду, тихо горготнул. Звук получился тонким, скрипучим. Глаза у жеребчика были закрыты еще. Выпь думал. Обратно подняться, с ношей, не оступиться, не обронить — задача другая.

Не было у него при себе вервия, не было вьюнов, способных закрутить сырой песок в канат.

Тамам Шуд взирал сверху. Препон не чинил, но и помощи не оказывал.

Поступил так: жеребчика закинул на плечо, как кота, руками же перехватил дикту, будто упор. Так и пошел. Где подтягом, где ногами — к верхней кромке поднялся. Не скоро, но сам выбрался, и жеребенка не уронил.

Ничего не сказал Тамам Шуд.

Волоха с Дятлом, ждущие у своих коней, на подарок только глаза выкатили. Выпь закинул его поперек седла и обратной дорогой следил, чтобы не свалился.

— Бабе своей на воротник тащишь, что ли?

— Баба моя тебе однажды язык через горло вытянет, — вздохнул Выпь. — Зубами.

Волоха на середине пути придержал коня, развернулся к спутникам. Сказал прямо.

— Мне Тамам Шуд за предательство не деньги сулил, иное. Много ценнее. Вам, полагаю, тоже?

— Ха! А мне шмот да цацки, да баб раскидистых-покладистых, да пряников, — охотно похвастался Дятел, приосанился. — Но я сказал: маловато будет, сучье вымя, так он еще и Хом сверху нахлобучил. Обещал, что подумаю, с кондачка такие дела не делают.

— Мне гостинец поднес, — сказал Выпь задумчиво, гладя локуста, — знал, чем потрафить.

— Визири его поднимаются, сами видели, жилы тянут. Долоссы выделились. Людей готовится к оружию поставить, а где люди против людей, там Статут. — Волоха посмотрел на Выпь. Склонил к плечу голову. — Оружие Вторых и Первых, да Хангар — Исключение. Но с людьми воевать — по-человечески и глотки рвать. Тут, пожалуй, мы по-настоящему пригодимся.

***

Выпь нашел его за периметром, близ реки. Опасная граница, но Юга жил с опасностью, как с давней подругой.

Манучер стоял, наблюдая. Юга танцевал. Обычно собранные волосы были спущены со сворок, лежали на спине и плечах. Блестели темной водой, перекликались с белизной абалонов.

Третий повторял одну и ту же вязь движений, с прихотливыми вариациями. Замирал, опускал руки, иногда с досадой поддевал ногой песок. Начинал сначала.

Не смотри долго, напомнил себе Выпь, когда закружилась от танца голова, потянуло глаза. Дрогнул воздух, как вода от брошенного камня. Сместились тени.

Выпь окликнул Третьего.

— Эй.

Юга обернулся в движении. Глаза его, кажется, стали совсем черными, прозрачными, как летняя ночь.

— Долго тебя не было, — сказал непонятное.

Лицо его постепенно прояснилось. Выпь подошел, тронул волосы на затылке, ощутил ладонью жар кожи под ними.

— Что делаешь? — спросил с любопытством.

— Танец вытягиваю, — Юга помотал головой, отбрасывая со лба волосы. Стащил на шею наушники. — Не зря же с пластунами мотался. Вплетаю песни и музыку Хангар, встраиваю. Сдается мне, из этого будет толк. Пока, правда…

Щелкнул языком, досадуя.

Выпь наклонился, подобрал речной камень. Круглобокий, солнцем выжаренный в уголь. В его руках он треснул скорлупой и растекся, просочился между пальцами черными тягучими каплями.

Юга упер руки в боки.

— Ай, или выходит что-то, — проговорил задумчиво.