Клоха

Но, видимо, голова закружилась не только у неё. Совершенно обалдел - разумеется, не от красок, а от запахов - и здоровенный дворовый кот Филин. Он по обыкновению дежурил около магазина, и когда пакет с селёдками оказался возле самого его носа...

Ксюша носилась за Филином до изнеможения. Убегал он лениво, нагло, но это был кот, а кот всегда шустрей. Даже такой громадный, мешковатый, разленившийся. Он не охотился, он именно дежурил, подлавливал удобные моменты, чтобы поживиться. Филином его прозвали за наглющие глаза. Наглющие, немигающие, жёлтые... Убегал он так: немного отбежит - смотрит на Ксюшу и ест, немного отбежит - ест. Ел прямо с пакетом, практически съел его и, наконец, потерял одну из рыбин, - ту, что поцелее. Ксюша было схватила её, но сообразив, что бегать за котом с селёдкой в руках - что-то совсем уж из ряда вон, швырнула на столик возле песочницы и продолжила преследование.

Филин просчитался, когда надумал утащить селёдку на дерево. Уже не селёдку, конечно, а так, остаточки. То, что он уронил с высоты трёх метров, было больше скелетиком, чем рыбкой. Скелетиком, отягощённым недоеденной головой...

Ксюша вернулась к "первой" рыбине. Нет - как оказалось, к её отсутствию!

Во дворе никого из взрослых не было - старушки выходили пораньше или попозже, когда солнце уже пригревало, но ещё не было в зените.

В песочнице копошились два великовозрастных (для песочницы-то, - лет по восемь!) мальчишки. Ксюша их не знала. Буквально пять минут назад их тут не было. Вели они себя как-то подозрительно. Молчали как рыбы. Прямо таки... притаились!

- Селёдку - брали? - строго спросила Ксюша (ей казалось, что строго; вид у неё был презабавный, всклокоченный, чёлка рожками, и ножки прогнулись!).

Мальчишки продолжали подозрительно молчать. Один, правда, шмыгнул. Или хмыкнул?

Ксюша просто задохнулась от возмущения, она-то всё уже поняла, но тут... Тут она действительно всё поняла.

Что мальчишки - братья; что одному восемь, другому девять; что живут они вообще не на Вихляевке, просто ждут маму; что шмыгнул - младший, потому что у него...

- Насморк... - пробормотала Ксюша. Она как будто прочитала это слово - где-то у себя в голове, как на экране. Огромном экранище, на котором и картинками, и буквами, и какими-то необычными, но вполне понятными знаками высвечивалась информация - та, другая, третья... Возраст мальчишек, например, высветился даже не цифрами, а какими-то отрезками - восемь отрезков и девять отрезков...

И этот экран был не единственным, что светилось, показывало прямо у Ксюши в голове. Экран был как бы будто немного позади, а на переднем плане, уже перед самыми глазами, бежала лента с совсем недавними событиями. И Ксюша как-то сразу поняла, что она может ею управлять - ускорить, замедлить, перемотать...

- Ага... А селёдку вы... брали. Вы её... зарыли...

- Сама ты... зарыла! - возмутился старший и со всей силы, двумя руками толкнул Ксюшу. Она упала - и перестала что-либо понимать. Экран погас, лента как будто лопнула - прервалась и пропала. Да что там лента - на какие-то мгновения Ксюша вообще соображать перестала.

- Слава! Ярик! Пойдёмте... - Из подъезда вынырнула женщина. Серебристая кепка - и весь в перламутровых чешуйках белый топик.

- Придурки... - вхлипнула Ксюша. Она сидела на земле, около песочницы. Ударила ногу. И вообще хлопнулась так, что всё внутри перевернулось.

Слава и Ярик как ни в чём не бывало бросились к своей серебристой маме. Даже не обернулись. Топик сверкнул напоследок перламутровой чешуёй, и Ксюша спохватилась: селёдка!

Разумеется, искать селёдину не было никакого смысла. Но и не искать, просто так оставить - как-то обидно. Столько сил потрачено... Решила всё-таки найти. Найти - и отдать Филину. В конце концов, он тоже силы тратил!

Ксюша принялась перекапывать песок, копала и копала, а сама пыталась представить, вспомнить чудо-экран и чудо-ленту. Вернее, она их помнила, - никак не вспоминалось только откуда они взялись, как появились. Ей казалось, что если она как следует, в деталях это представит, то экран снова засветится, и лента побежит...

Бывало ли с ней такое раньше? Нет. Такого не бывало. Но было другое, тоже странное, тоже видимое. Не огромный экран и бегущая лента, а что-то вроде вспышек - таких неуловимых, молниеносных картинок, что трудно было сказать, не померещились ли они ей вообще.

Одна из таких вспышек показала ей смерть дедушки.

Он умер, когда Ксюше было четыре года. В день похорон её просто оставили с соседкой, и ничего из этого дня она не помнит, ничего - кроме одного мгновения.

Был пасмурный, но очень светлый день, - там, за пасмурностью, за белой пеленой, чувствовалось солнце. Ксюша глянула в окно, и вдруг пелена как будто вспыхнула. И в этой вспышке Ксюша увидела, как дед идёт к дивану, как, прижимая руку к груди, внезапно останавливается, как медленно опускается, ложится прямо на пол, хотя до дивана оставалось каких-то два шага... Непонятно было, как в мгновенной вспышке помещается столько: столько времени, столько действий, столько деда... Однако помещалось! А кроме "поместившегося" было и ещё что-то... что-то "добавочное". Как будто дед - вместе с Ксюшей - смотрел на себя. Смотрел - и сожалел, что всё так случилось. Даже говорил об этом, хотя это и не было словами, скорее каким-то печальным, монотонным гулом...

Таких вспышек было ещё несколько, но они были как-то мельче, незначительнее. То парк, в который Ксюшу не взяли из-за поведения, - её там не было, а она всё видела, и сколько деталей! Даже облупившаяся зелёная краска на каруселях... То гроза с градинами величиной в ранетку, которая (бабушка рассказывала) задолго до Ксюшиного рождения была. И тоже: Ксюша хорошо видела, всё, до мелочей. Как валились эти удивительные градины,- какие они бугристые, мутно-сероватые, как трескается от них стекло и шифер, какие остаются выбоины в песке... Ксюша никому об этом не говорила, и вовсе не потому, что не была болтливой. Как раз наоборот, была. Всегда было что сказать, что-то кроме этого. А это... Это было слишком сложно. Сложно - и очень уж... внутри.

Но в тот "селёдочный" день она решилась попробовать: попробовать рассказать. Спросить. Что же это всё-таки за вспышки, экраны, ленты и знаки, - в общем, что это за чудеса, а главное - зачем они нужны, если, конечно, вообще нужны, и... а если нет?.. Об этом всём она и думала, возя погрызенную рыбину в мутном ручье (вырытая сельдь была, разумеется, вся в песке, вот Ксения её и полоскала)...

Разговор получился тяжёлым. Баба Ава ничего не поняла.

Или нет, не так. Не так - и даже наоборот. Она поняла слишком много. Ксюше, помнится, тогда подумалось, что это как на эстафете в день защиты детей, когда мячом надо было попасть в ведро: недолёт, перелёт, недолёт, перелёт... Так и тут - перелёт получился. Слишком куда-то далеко бабушка поняла.

- Ты что же, дорогая моя, к информационному полю Земли подключаешься?

Баба Ава была кандидатом биологических наук. Всякого рода "псевдонауку" она ненавидела. Астрологов называла балабологами, экстрасенсов экстрасексами...

- Ну а ты у нас, видимо, индиго... Да, индиго! - не подобрала она рифмы. - Хочешь дурить людей - минуй бабушку!

- Минуй?.. - растерянно переспросила Ксюша.

- Мне с тобой и так забот хватает. При живых родителях. Понятно?

Это-то как раз было понятно.

Ксюша жила у бабушки, а живые родители работали и учились, зарабатывали и стремились, и получилось так, что в один прекрасный день - и как-то сразу всем - стало ясно, что Ксюше будет лучше с бабушкой.

Во-первых, бабушка живёт в экологически чистом пригороде (совсем недавно, как будто специально переехала!).

Во-вторых, бабушка на пенсии.

И, в конце концов, бабушка сама это предложила, - правда, в обычной своей недовольной манере - словно не она предлагает, а ей, и словно бы она даже наотрез отказывается.

Ксюша привыкла к этой манере. Но иногда ей - как в этот раз, в ответ на сбивчивые описания своих видений-вспышек - хотелось чего-то другого.

- Ты мне не веришь? - дошло, наконец, до Ксюши.

- А что тебя, собственно, удивляет? - тряхнула малиновыми кудрями баба Ава (она всегда так нелепо красилась). - Ты мне ещё про леших расскажи!

- Я не говорила ни про каких леших...

- А экраны с лампочками - по-твоему, другое?

- Я не говорила ни про какие лампочки! - Голос у Ксюши стал плаксивым. Она чувствовала, что запутывается.

- А про что же? Слушай меня внимательно, - присела бабушка на подлокотник кресла. Это был её любимый "насест", хотя вряд ли он мог быть удобным. Баба Ава была не полной, но крупной. Как она сама утверждала - крепкого сложения... - Слушаешь?

Ксюша, надувшись, кивнула.