Я увожу к отверженным селениям. Том 1. Трудная дорога

— Тетя Маша... умерла?.. Во сколько?!

— После двух часов дня. Так сказано в акте о смерти Ломтевой. Пока вы учиняли антисоветскую диверсию в каби нете директора, ваша тетя умирала. Она была честная совет ская гражданка, и хорошо, что не успела узнать, на какую гнусную вылазку толкнули вас враги трудового народа, — следователь говорил что-то еще, но Рита не слышала его слов, холодных, злых и назойливых. Они падали где-то рядом, кру жились в воздухе и умирали, ненужные ей, привычные и наскучившие ему.

Тетя Маша умерла... Я одна... Она приходила попрощаться со мной... Убежать? Куда? Чего ему нужно?..

— Очнитесь, гражданка Воробьева! Выпейте воды. Я со чувствую вашему горю и, если вы подпишете...

— Все подпишу...

— Вот и великолепно! Вам сразу легче станет. — Следо ватель торопливо писал. Рита, опустив голову на стол, забы лась. Больше всего ей хотелось заплакать, но она не могла.

Ты поплачь, дочка, слезами душу омой, оттает она, как льдин ка на солнышке, — услышала Рита голос тети Маши. Рита подняла голову и диким блуждающим взглядом окинула след ственную камеру. Никого... Она и следователь... И снова — поле, бесконечное поле, как тогда, в день рождения Павлика...

Мелкий моросящий дождь... Крупные капли текут по лицу...

И костер, одинокий костер... Там, где горит он, дождя нет...

Дойти бы туда... Дойти...

— Вам прочесть ваши показания, гражданка Воробьева?

Или вы их сами прочтете и подпишете? — вкрадчиво спросил следователь.

Какие показания? Я плачу... Светлее стало от слез... Что-то надо подписать. Поскорее бы уйти...

56

— Под-пи-шу...

— Чудесно! Я знал, что мы с вами по-хорошему догово римся. Вот здесь подпишите... И еще здесь... И на этой стра ничке, — суетливо подсказывал следователь. — Расписались?

Прекрасно!

Следователь спрятал бумаги в портфель и радостно потер руки. Слава Богу, дело закончено и сегодня он может вполне заслуженно отдохнуть. А вдруг девчонка назовет еще кого-нибудь? Я открою целый заговор!.. Отметят... Наградят... Куй железо пока горячо!

— Я обещал вам, гражданка Воробьева, досрочный пере вод в камеру и я выполню свое обещание. Но вы откровен но и честно должны назвать имена тех, кто толкнул вас на путь преступления.

— Имена? — тупо переспросила Рита.

— Имена и фамилии тех, кто вел с вами антисоветские беседы, уговаривал публично разбить бюст вождя, а может быть даже, свершить что-нибудь и похуже.

Фамилии? Он хочет посадить еще кого-то? Ему мало...

— Никто меня не уговаривал.

Пожалуй это так... Она сейчас плохо соображает... Подпи сала и хватит... Зато не придется мне говорить начальнику тюрьмы о том, чтобы ее перевели в общую камеру — хлопот меньше... Попробую еще раз для очистки совести.

— Гражданка Воробьева! Не запирайтесь. Следствию из вестны имена тех, с кем вы были в преступном сговоре и кто научил вас...

— Вы меня научили!

— Я-а-а?! Конвой! Отведите подследственную Воробьеву в карцер!

ВАЖНОЕ МЕРОПРИЯТИЕ

— Товарищ прокурор...

— Я занят...

— Но вас хочет видеть парторг завода сто девяносто во семь товарищ Буреев.

57

— Просите его.

— Войдите, товарищ Буреев. Вас ждут.

В кабинет прокурора вошел пожилой грузный мужчина в сером поношенном костюме. На его морщинистом рыхлом лице блуждала неопределенная улыбка.

— Проходите, Владимир Никифорович. Присаживайтесь, — радушно приглашал прокурор вошедшего. — Знакомьтесь — председатель нарсуда товарищ Ирисов.

— Очень приятно. Буреев.

— Ирисов Константин Сергеевич, — представился пред седатель, протягивая Бурееву руку.

— Давненько вы меня не навещали, Владимир Никифо рович, — журил прокурор Буреева.

— Текучка заедает, Вячеслав Алексеевич. Кручусь, как белка в колесе, минуты свободной нет.

— Y всех дел много. Мы с Константином Сергеевичем о хищениях тут до вас разговаривали. Самый злободневный вопрос для нас, юристов. На трикотажной фабрике полное безобразие творится. Обыскивают на проходных — и никако го толка. Недавно мы от одной работницы узнали, что неко торые женщины в таких местах ширпотреб прячут — прямо сказать неудобно.

— Догадываюсь, — усмехнулся Буреев.

— Вы догадываетесь, а нам каково? Дел невпроворот, а сверху жмут и жмут. Что-то я о делах разговорился. Расска жите, как у вас успехи? Жена здорова? Детишки не болеют?

— Благодарю вас. Все живы-здоровы.

— Это самое главное, Владимир Никифорович.

— Я ведь к вам по делу, Вячеслав Алексеевич.

— И вы туда же. Бедный прокурор! Никто к нему просто так не зайдет. Обязательно по делу, и по неприятному. Мы с Константином Сергеевичем одно неприятное дело решали. А

тут и вы подоспели. А я-то думал, хоть парторг чем порадует нас.

— Время тяжелое — война, — сокрушенно вздохнул Бу реев.

— К концу идет, Владимир Никифорович. Наши насту пают на всех фронтах. Гитлеру скоро капут.

58

— Поскорей бы... Но война войной, а дело прежде всего.

Я пришел поговорить с вами о работнице нашего завода Во робьевой. Она разбила бюст вождя в кабинете директора, и к тому же прогульщица. Такая наглая девчонка, вы себе и представить не можете. Обвинила директора в своем преступ лении и наговорила на его сына. Двадцать восьмой год воспи тывает советская власть, и все еще нет-нет, а попадаются такие. Я считаю, что их следует наказывать построже. Мягко телые мы. А сорную траву — из поля вон! На днях я разгова ривал на эту тему с товарищем Беленьким. Он пообещал позво нить к вам...

— Позавчера звонил. А вчера я доложил ему, что следствие по делу Воробьевой окончено. Она признала себя целиком и полностью виновной в предъявленном ей обвинении. Скоро ее дело будет слушаться в нарсуде под председательством Кон стантина Сергеевича.

— Я уже знаю об этом, Вячеслав Алексеевич. Но тут дело тонкое, щекотливое, я бы сказал. Такой отпетой преступнице, как Воробьева, ничего не стоит оклеветать кого угодно.

— Я думаю, что суд не поверит ее клеветническим из мышлениям, — твердо пообещал прокурор.

— Я уверен в этом. И полагаю, что Константин Сергеевич разделяет мою уверенность.

— Мы осуждаем преступников. Народный суд сумеет ра зобраться, где правда, а где ложь, — заверил молчавший до этой минуты судья.

— Так-то оно так... Я слышал о вашеА

м добросовестном

отношении к порученному вам делу. Только на суде могут присутствовать посторонние, и кое-кто из них поверит Воро бьевой. К сожалению, у нас есть еще враги. Не перевелись и их подпевалы. Развесит такой подпевала уши, а потом пой дет трезвонить по городу всякие небылицы.

— Не беспокойтесь, Владимир Никифорович. Я как пред седатель суда не разрешу оглашать то, что не относится к делу. К тому же Воробьева призналась в своем преступлении и при наличии свидетелей доказать ее вину будет нетрудно.

— Я надеюсь, Пантелей Ивановича на суд не вызовут?

Он страшно занят, — забеспокоился Буреев.

59

— Суду вполне достаточно его письменных показаний. Я

думаю, что заседатели согласятся с моими доводами и не найдут нужным тревожить занятого государственными делами человека, — заверил Константин Сергеевич.

— И все же лучше, если суд будет закрытым. Вы слыша ли, что дочь Пантелей Ивановича принесла в тюрьму передачу Воробьевой. Воробьева вернула передачу назад. Домна Пан телеевна раскричалась у ворот тюрьмы, стала поносить отца и брата. Грустная история... Чтоб собственная дочь...— тяжело вздохнул Буреев.

— Я очень сочувствую Пантелей Ивановичу, но не могу стро го судить его дочь. Бедная девочка больна. Она сама не пони-хмает, что говорит. Ее освидетельствовал наш психиатр и поста вил диагноз: шизофрения. Он объяснил мне, что в начальной стадии этой болезни душевнобольные особенно нетерпимы к близким людям. В лечебницах они мирно разговаривают с обслуживающим персоналом и ведут себя как нормальные люди. Но стоит появиться родственнику, как эти «нормальные»

люди начинают бесноваться. В юридической практике извест ны случаи, когда душевнобольные, такие, как Домна Панте леевна, оговаривали и убивали своих родителей. Бедный отец!

Сколько ему пришлось вынести за свою жизнь... А под старость с дочерью случилось такое несчастье.

Охо-хо-хо-хо, — сокру шался судья.

— Как жаль, — сочувственно поддакнул Буреев, — и ведь находятся такие близорукие люди, что бред больной девушки принимают за чистую монету. Плохо мы работаем. Не сумели до конца перевоспитать отдельные личности.

— Во многом виновато капиталистическое окружение, Вла димир Никифорович. Родимые пятна капитализма и ядовитые бациллы буржуазной идеологии всё еще проникают в нашу среду. Но мы их выкорчуем, выжжем калёным железом!

Последнюю фразу прокурор произнес громко и отчетливо, чеканя каждое слово.

— А пока приходится бороться и не допускать распро странения этой заразы. Вот поэтому я и настаиваю, а товарищ Беленький согласен со мной, что суд над Воробьевой должен быть закрытым. Не о себе хлопочу, а об интересах нашей

60

родной советской власти. Если Воробьева подорвет авторитет директора, завтра рабочие на меня, как на парторга, косо поглядывать начнут. Недоверие к руководителям — страшная вещь. Оно влечет за собой анархию, дезорганизацию производ ства и, в конечном счете, снижает трудовой энтузиазм. А это на руку только врагу.

— Как же нам получше провентилировать этот вопрос?

Хочется так, чтобы овцы целы и волки сыты. По закону закрытому суду подлежат особо опасные государственные пре ступники...

— Вячеслав Алексеевич! Неужели Воробьева, допустившая неслыханную демонстрацию, чему я сам очевидец, не являет ся опасной государственной преступницей? Тогда кто ж е пре ступник?! — Буреев широко развел руками.

— Вы правы, Владимир Никифорович. Но я как прокурор в затруднении. В законе ясно сказано, что закрытому суду подлежат только те преступники, чье преступление связано с государственной тайной. Конечно, слова и действия Воро бьевой — государственный секрет. Но слишком много людей прослышали о ее злодеяниях, и как нарочно — эта малопонят ная несведущим в медицине людям болезнь несчастной Дом ны Пантелеевны. Надо все сделать аккуратно и в высшей степени осторожно. Помогите нам, Константин Сергеевич.