Я увожу к отверженным селениям. Том 1. Трудная дорога

Если бы я тете Маше сказала, она бы меня не пустила к Киму... Она думает, что она виновата... Неправда, я сама напи лась там... Раньше не пробовала, не знала, что оно такое...

Супцу бы похлебать с грибами... Тетя Маша умела варить....

Папа завсегда конфет приносил... Мне побольше, Павлику по меньше... Папа сильный был... К потолку меня подкидывал.

Я смеюсь, ногами болтаю... Он тоже смеется... Весело... А отец у Кима депутат... Он же за народ... Нам всегда так в школе говорили... и в пионерском лагере... Мы еще там на костре картошку пекли... Лагерь... Засудят теперь и в лагерь пошлют...

Не засудят. У нас только врагов народа наказывают... Это тех,

50

что жучков разных в хлеб бросали, битое стекло в масло сыпали... Людей травили. А тетю Веру? — Рита не заметила, что одна из законниц села на гробике, лениво зевнула и нача ла тихо-тихо себе под нос мурлыкать песенку: Говорила я ей на разводе:

Ты за зону теперь не гляди, И не думай совсем о свободе, Срок огромный у нас впереди.

— Подъем! — зычно объявил дежурный и громко, по-хозяйски, затарабанил ключом по двери.

— Помолчи хоть ты, Кира. Тот гад поспать не дает и ты воешь.

— Вставай, Лизунчик, не дрыхни. Сейчас жабы приле тят, — жизнерадостно тормошила Кира свою напарницу.

— Жабы, жабы... Ты, Кира, по-человечески говорить не научилась. Горбыли, Кира, птахи, птеньчики... пайки кровные...

А ты — жабы!

— Васек Ротский всегда горбушки жабами звал. А Васек — старый вор. Он еще при царе в арестантских ротах чалился, потому и кличка у него Ротский. И с Антошей Осесе я жила, он тоже...

— Получайте хлеб! — крикнул надзиратель.

— Всегда готовы, гражданин начальник. Десять жаб. Точ но, начальник, как в аптеке. — Когда закрылась кормушка и шаги надзирателя заглохли в глубине коридора, Лиза вопро сительно взглянула на бывшую супругу Ротского и та утвер дительно кивнула головой.

— Поднимите руки, кто пришел вчера. Раз, два, три, четы ре — точно. В первый день вам не положено штевкать всю жабу. За половину мы вас казачим.

— Казачите? — не поняла Рита — Забираем себе и берляем, жрем за здоровье ваше, а в брюхо наше, — глумливо пояснила Кира.

— Ворам в законе так делать не положено. Вы можете казачить за тряпки, за дачку, за табачок, но за кровную пайку под самосуд пускают. Я в Марлаге, в Дальлаге, в Нарлаге, на бухте Ванина чалилась и воровские законы знаю не хуже тебя, — запротестовала соседка Риты, но не та, что стонала

51

во сне, а другая, широкоплечая мужеподобная баба. Ее при вели в карцер вчера, поздно вечером.

— Молчи! Ты руку не поднимала. Я тебе всю жабу отдам.

Я вижу: ты бывший человек. Не хочешь к нам, притырься среди фраерих. А законы ты знаешь довоенные. Тогда за жа бу убивали. Антоша Осесе в прошлом году в Киевской тюряге казачил за жабы фраеров. И люди сказали ему, что правильно.

— Ты не путай, дорогуша, камеру с трюмом. В камере положено казачить за горбушку, а в трюме — не положено.

— Где такой закон? На каком толковище его качали? — не сдавалась Кира.

— Дальше солнца не загонят, меньше триста не дадут.

Слыхала такое? А в трюме сколько дают? Триста. Мне сам Зонт сказал, что в трюме за хлеб не казачат, — веско закон чила соседка Риты.

Услышав магическое имя Зонт, Кира заворчала как по битая собака.

— Зонт? Он тут? В какой камере? — оживленно расспра шивала Лиза.

— В сто девятнадцатой. Позавчера пригнали. Крикну ему — и в железный ряд тебя, Кирочка, спущу.

— А ты кто? — робко спросила Кира. От ее наглости не осталось и следа.

— Валька Бомба!

— Валюха! Бомбочка! Что ж ты сразу не сказала?! Ло жись со мной! Гробик большой! — заюлила Кира.

— Горбушки раздай! — приказала Валька. — Надо будет, на парашу тебя посажу, а сахма лягу. Я вчера не захотела мараться.

— Валечка! Мы жабы честно на троих поделим. Я уже пятый день в трюме. Жрать охота... — жалобно заныла Кира.

— Раздай хлеб, порчушка! — рявкнула Валя.

Кира поспешно раздала хлеб.

После завтрака Бомба подошла к Кире и с размаху вле пила ей пощечину.

— Не имеешь права! Y хменя мужик... — истошным голо сом завопила Кира.

— То мужик, а то ты. Воровка не ршеет права сама раз52

давать хлеб. Ты больше не человек. Канай с гробика к параше!

Живей крылышками маши! — напутствовала Бомба Киру.

— Не уйду! Меня никто не опускал и не сучил! Толковища не было! Хочешь — ложись рядом! — отчаянно защищалась Кира.

— Слазь! Я одна спать буду! — неумолимо потребовала Валька.

— Не уйду! — захлебнулась в крике Кира.

— Голосом определяешь? Дежурника зовешь? — Могучие руки Бомбы сдавили тщедушное тело Киры. Драка длилась недолго. Победительница с торжеством потрясла пучком во лос, хрипло откашлялась и неторопливо уселась на гробике.

— Я бы еще вчера тебя выгнала. Мне говорили, что в трюме казачат за пайки. Я не верила, пока не увидела сама, — пояснила Бомба, ни к кому в частности не обращаясь.

Бывший человек, а ныне Бог знает кто, всхлипывая, уса живалась поудобнее у дверей. Кира злобно толкнула локтем соседку Риты. Выругалась длинно и грязно и попыталась лечь.

— Подвиньтесь, вы! — потребовала Кира. Женщины про тестующе зашумели.

— Куда двигаться?

— И так на параше сидим!

— Кому положено — на гробиках спят.

— Сиди, где посадили, и не рыпайся!

— Кончай базар! — властно крикнула Бомба. В камере наступила тишина.

Риту бил озноб. Отдали хлеб... Бомба добрая... Могла и не отдавать... Как дальше жить?.. Скорей бы суд... Хоть бы куда-нибудь вызвали... Помолиться, как тетя Маша молилась? — засмеют... Я и молитв не знаю... Мысли путались, рвались.

Падали в темные подвалы забытья, летели к тем светлым дням, когда еще были живы отец и Павлик, и вновь ползком возвращались в камеру. Рите вспомнился январский вечер.

Все они вчетвером пили чай. Y Павлика день рождения. На столе мягкий ситный и толстые ломти колбасы. Папа о чем-то задумался... Тетя Маша дует в блюдце, до краев наполненное чаем... Павлик украдкой бросает в стакан третий кусок са хару... А Рита смотрит на них... Ей больше не хочется чаю, даже в накладку... Впервые в жизни ее маленькое сердечко

53

охвачено смутной, непонятной тревогой. Рите казалось, или она предчувствовала? что этот счастливый вечер — послед ний... Они уже никогда вместе не сядут за стол... не будут смотреть друг на друга... Она не услышит тихого смеха отца...

ворчания тети Маши... а Павлик не станет дразнить ее по утрам. Ей чудилась ночь, туманная и промозглая. Она бредет по полю одна... Где-то далеко золотой искоркой горит костер, но дойти до него у ней не хватит сил. И на этом поле, а конца его не видать, она не встретит ни Павлика, ни отца, ни тети Маши.

— Воробьева! На выход!

Рита, не понимая, кто и куда зовет ее, послушно поднялась с пола.

— Позезло девчонке, на допрос вызывают, — с завистью вздохнула Бомба.

— Почему на допрос? — полюбопытствовала Лиза. Но ответа Рита не услышала. Дверь карцерной камеры захлоп нулась за ней. Рита стояла в коридоре у открытого окна и жадно вдыхала чистый воздух, напоенный свежестью ново рожденной весны.

V СЛЕДОВАТЕЛЯ

Следователь любезно предложил Рите сесть, спросил, как ее фамилия, где родилась и проживала, кто родные. И знает ли она, в чем ее обвиняют.

— В прогуле. Но прогулять мне разрешил сам директор.

— Сказочки, — хмуро и недоверчиво оборвал Риту следо ватель.

— И вовсе не сказочки. Не я виновата, а сын директора Ким.

— Гражданка Воробьева! Меня не интересуют посторон ние лица. Каждый гражданин несет личную ответственность за свершенное преступление. Вы обвиняетесь в прогуле и в контрреволюционной агитации согласно статье пятьдесят во семь пункт десять. Ваши враждебные действия, направлен ные против советской власти, выразились в том, что вы один54

надцатого марта тысяча девятьсот сорок пятого года в четыр надцать часов десять минут, находясь в кабинете директора завода сто девяносто восемь, злоумышленно разбили бюст великого вождя и учителя трудящихся всего мира дорогого товарища Сталина. При этом вы сказали: Я разбила Сталина.

Вы подтверждаете этот факт?

— Нет. Бюст разбил директор.

— Гражданка Воробьева! Предупреждаю вас, что за лож ные показания вы несете уголовную ответственность. В ваших интересах рассказать следствию правду, всю правду и только правду. — Последние слова следователь произнес с особен ным удовольствием. Недавно он узнал, что этими словами во французском суде приводят свидетелей к присяге. С тех пор он не упускал ни одного случая, чтобы к месту или не к месту сказать эти слова и щегольнуть хоть перед кем-нибудь глубиной своих познаний.

— Я правду и говорю...

— Расскажите настоящую правду. Материалами следствия ваша вина доказана полностью. Не советую вводить следствие в заблуждение. Это усугубит ваш у вину. Если же вы расска жете правду, суд учтет ваше чистосердечное признание и смягчит меру наказания. Так что в ваших же интересах гово рить правду, гражданка Воробьева. Клеветать па уважаемого всеми руководителя — далеко не лучшая форма защиты.

— Почему вы верите ему, а мне — нет?

— Здесь вопросы задаю я, но в порядке исключения от вечу. Y товарища Киреева имеются свидетели вашего преступ ления, а у вас таковых нет. И зачем вам лгать? Скажите обо всем не утаивая, и вы сами почувствуете облегчение. Спать лучше будете, если очистите передо мной совесть.

— Я и так хорошо сплю. В карцере...

— Не успели в тюрьму попасть и уже в карцер посади ли... Ай-ай-ай как плохо... Я могу поговорить с начальником тюрьмы, чтоб вас из карцера досрочно перевели в камеру.

Но вы должны честно признаться во всем. Вы ведь не закон ченный враг советской власти.

— Я?! Враг?!

— Ну вот видите, вам и самой ясно, что преступление вы сделали сгоряча.

55

— Я не делала ничего. Ким поговорил с отцом, директором нашим, чтобы меня освободили от работы. Потом Ким принес мне тушенку, яичный порошок и пенициллин для тети...

— Кто может подтвердить ваши слова?

— Соседи... Тетя Маша...

— Ваша тетя, Мария Павловна Ломтева, скончалась в го родской больнице одиннадцатого марта тысяча девятьсот со рок пятого года.