Я увожу к отверженным селениям. Том 1. Трудная дорога

— Я поняла вас, доктор, — обрадованно крикнула Рита и стремглав бросилась бежать.

Я скажу его отцу... Он справедливый. Y него два ордена...

В гражданскую воевал... Герой... Директор... Он поймет... Не поймет — пойду в горком... Расскажу о Киме... Стыдно... Пусть стыдно... Отец Кима не такой... Я уговорю его... Верю ему...

Верю... Чего я раньше не пошла? Он бы помог... Обязательно помог... Беспорядочно разорванные мысли обгоняли усталые ослабевшие ноги. Тяжело дыша, Рита ворвалась в проход ную завода. Дорогу ей преградил охранник.

— Ваш пропуск, гражданка, — повелительно потребовал он.

— Я забыла его дома.

— Вернитесь назад.

— Мне срочно нужно поговорить с директором. Я тут работаю.

— К директору разрешено звонить только начальнику ох раны.

— Позовите его.

— Товарищ начальник! К вам какая-то гражданка.

39

— Чего надо? — сухо спросил начальник охраны, хмуро и подозрительно оглядывая Риту.

— Я работаю у вас... Пропуск оставила дома. Вы знаете меня.

— При исполнении служебных обязанностей я не знаю никого.

— Директор велел прийти к нему сегодня. Он ждет меня.

Вы обязаны ему позвонить! — с отчаянной решимостью потре бовала Рита.

— Разве я против... Я человек маленький. Что приказал директор — выполню, — растерянно оправдывался начальник охраны, озадаченный резким тоном знакомой ему девушки.

— Але! Соедините меня с директором. Это вы, товарищ директор? Молоканов беспокоит. Какая-то гражданка утвер ждает, что вы лично велели ей зайти к вам. Фамилия? Один момент...

— Воробьева, — вполголоса подсказала Рита.

— Воробьева, товарищ директор. Але! Вы меня слышите?

Молчит... Да, я вас слушаю. Есть! Будет незамедлительно ис полнено. Идите, гражданочка Воробьева. Директор вас ждет.

На этот раз Рите не пришлось упрашивать неумолимую Феодору. Она встретила посетительницу подчеркнуто вежливо и благосклонно. Шутка ли, сам Пантелей Иванович сказал: Пропустите гражданку Воробьеву. Пока не уйдет, ко мне никого не впускать. Я занят. Такой чести на ее памяти не удостоилась ни одна работница завода. Тяжелая массивная дверь бесшумно распахнулась перед Ритой. За длинным сто лом сидел отец Кима. Чуть поодаль, на специальной подстав ке, обитой красной материей, стоял небольшой бюст Сталина.

Из гипса, наверно, — машинально отметила Рита. Не подни мая головы от бумаг, разложенных на столе, Пантелей Ива нович жестом пригласил Риту сесть. Чувствуя робость и ско ванность, Рита села на краешек стула. Директор спокойно и равнодушно продолжал читать. Если бы Рита была не так встревожена, она бы заметила, что глаза Пантелея Ивановича остановились на одной точке. Молчание явно затягивалось.

Расхлебывайся за этого сукиного сына. Домна ушла и грозит устроить скандал. Положим, этого она не сделает. В крайнем случае отправлю ее в больницу. Там ей живо мозги вправят.

40

Кончить всю эту заваруху миром? Предложить Воробьевой убраться с хорошей характеристикой — и вся недолга... Пусть девчонка хорошенько попросит. Она почувствует себя обязан ной мне. Такие, как Воробьева, хорошее не забывают... И

плохое тоже...

— Товарищ директор! Вы справедливый человек. Скажите: можно насиловать девушек?

— Я директор завода, а не начальник милиции. С такими вопросами следует обращаться к нему.

— Я боюсь опозорить вас...

— Меня? — с деланным удивлением спросил Пантелей Иванович. Лицо его оставалось спокойным, но пальцы отби вали барабанную дробь, сухую pi отрывистую. Только не вол новаться... Она угрожает мне... Просштутка...

— Ваш сын Ким напоил меня...

— Как это случилось?

— На прошлой неделе я пришла к вам... — Рита подробно рассказывала, а Пантелей Иванович, полузакрыв глаза, думал.

Пока все правильно... Что из этого? Пойдет жаловаться? Ку да? Напишет в Москву? Так там и читают эти письма... Делать им больше нечего в Москве. Перешлют сюда, на место. Что она хочет выклянчить?

— Я прошу вас. Прикажите положить тетю в специаль ное отделение, — уловил Пантелей Иванович последние слова Риты.

Какая проходимка!.. Она мне приказывает возиться с ка кой-то полуживой старухой...

— А в Кремлевскую больницу ты не мечтаешь положить свою тетю? Кстати, кто она? Член правительства? командарм?

Героиня?

— Она моя тетя. Она мне как мама. Тетя Маша вырастила меня... Мне стыдно говорить вам...

— Тебе? Стыдно? Смешно! Говори, Воробьева. Стыд — не дым, глаза не выест.

— Вы не поможете мне? — растерянно спросила Рита.

Пусть попросит... Поплачет... Конечно, с ее тетей связы ваться не буду. А прогул простить можно.

— Наверно, нет, Воробьева. — Так будет лучше... Слезы...

Женщины вечно плачут. Зато я привяжу ей язычок.

41

— Тогда я пожалуюсь на вашего сына. Я напишу...

— А я выгоню тебя из кабинета. Пи-са-тель-ни-ца!

Волна слепой ярости, бешеной и неукротимой, вырвалась из глубин подсознания, хлынула в сердце, затопила душу и разум. Маленькое девичье тело сжалось в упругий комок.

— Ты фашист! Хуже фашиста! Твой сын вор! Насильник!

Директор вскочил с кресла. Взмахнул рукой и нечаянно, он сам не заметил как, задел локтем гипсовый бюст вождя.

Бюст покачнулся, какую-то долю секунды задержался на под ставке, словно раздумывая: падать ли ему с такой высоты, или вернуться на место. Но то ли он был оскорблен непочти тельным толчком директорской руки, или, скорее всего, злую шутку выкинул строптивый закон земного притяжения, как известно, не признающий никаких авторитетов, — гипсовая копия вождя гневно грохнулась на пол. Нос, уткнувшись в деревянный пол, рассыпался на мелкие куски. Левый ус, из вестный всему миру, отлетел в сторону. И хотя он не топор щился, как секунду назад, но все же гордо и независимо лежал чуть поодаль от позолоченных осколков, не желая смеши ваться с кучей мусора, каковая совсем недавно была аляпо ватой копией всемирного отца, вождя и учителя.

Я разбил бюст Сталина... Скрыть не удастся... За это не простят... выход один...

— Феодора Игнатьевна! — зычно крикнул директор, за быв о звонке, которым он обычно вызывал своего бессмен ного секретаря.

На пороге, как изваяние, застыла сухопарая фигура пре данной помощницы.

— Гражданка Воробьева учинила скандал в моем каби нете. Она попыталась ударить меня. Я мог бы простить ей, если бы она не разбила бюст великого вождя. Позвоните в милицию и сообщите им о происшедшем. Вызовите парторга завода и председателя комитета профсоюза. Наш долг — соста вить акт. Вы засвидетельствуете его. Это политическое преступ ление. Хуже того: злобная вылазка классового врага.

— Я разбила Сталина? — с ужасом спросила Рита. — Но это ведь неправда! Вы столкнули его... Я не успела подойти...

— Ты ответишь перед судом за клевету. Запишите ее сло ва, Феодора Игнатьевна. Она разбила Сталина. Вы понимаете,

42

что она говорит! Я как честный советский человек не могу повторять гнусных вражеских агиток!

— Вы врете! Я докажу...

— Она даже не раскаивается. Советский суд прощает тем, кто ошибся. Но нераскаявшихся врагов наказывает бес пощадно.

Я не увижу больше тетю Машу... Она позовет меня, а я буду в тюрьме... А правда? А люди? Так никто и не заступится?

Никто не пожалеет?! Зачем все это? Откуда?... Что я им сде лала? Ну пусть я виновата... А тетя Маша?.. Сегодня пятница...

Я родилась в пятницу... Тетя Маша говорила... И вдруг она увидела ее: тетя Маша, мелкими шажками, не касаясь пола, семенила к Рите: «Попрощаемся, девочка, поцелуемся, — голос тети Маши звучал ласково и умиротворенно. — Отстрадалась я, грешная. Как я тебя звала... Прощения хотела попросить...

Не дозвалась... Не бойся их... Подойди ко мне... В последнюю-то минуту обойми меня, дочка ты моя сладкая».

— Те-тя Маша! — пронзительно закричала Рита. Где-то вдалеке раздался голос, чужой и враждебный.

— Она притворяется сумасшедшей. Обмануть нас ей не удастся. Оформляйте акт, товарищи. Бдительность и еще раз бдительность. Враг не дремлет.

В ТЮРЬМЕ

Сидит Катя за решеткой.

Смотрит Катенька в окно,

А все люди гуляют на воле, А я, бедная, в тюрьме давно.

Голос молодой, тоскливый, задушевный. Она всегда поет эту песню. Хотя бы скорей вывели на прогулку. Сколько дней я сижу? Кажется, двадцать семь. Тома говорила, что меня скоро вызовут к следователю. Долго держать в тюрьме не станут. Тома опытная, ее уже второй раз судят... Опять Тоня запела...

43

Вышла Катя на свет белый,

Стали Катеньку судить,

Присудили молодой Катюше

Двадцать пуль да в грудь забить.

Вот бы и мне так, как Кате... Хорошо было бы... Почуди лось мне тогда, что тетя Маша приходила... Или в самом деле она была там? А как бы она пришла из больницы в кабинет к нему?.. Почудилось...

Ах вы судья, правосудья,

Вы напрасно судите меня,

Вы, наверно, судьи, не схотели, Чтоб на свете я жила.

Как хорошо Тоня поет... Только грустно очень... Меня не осудят... Тома говорит: выгонят на волю... Чудно в камере разговаривают... Может, тетя Маша выздоровела? Встретит ме ня, порадуемся, поплачем... Уедем отсюда в деревню... Я дояр кой буду, или еще кем...

Ах вы пташки, канарейки,

Вы летите в белый свет.

Передайте бате, милой маме, Что Катюши в живых нет...

— Прекратить пение! — раздался за дверыо голос дежур ной. — В карцер захотели?

В камере наступила тишина.

— Эй, ты, Воробей, поди сюда! — услышала Рита повели тельный зов Нюськи.

Осторожно, стараясь не наступать на ноги сидящим, Рита подошла к Нюське.

— Тебе не надоело у параши спать? — жирным тягучим голосом спросила Нюська.

Добрая какая. Сама спит возле окна, забирает у всех половину передачи, а меня спрашивает. Рита неприязненно посмотрела на хозяйку камеры. Полное, дряблое лицо. Чистые ухоженные руки, украшенные острыми, аккуратно подрезан ными ногтями. Дорогая папироска в зубах, кажется, Казбек.

Неплохо живется ей в тюрьме.

44

— Чего молчишь? Язык проглотила со страху? — нетер пеливо понукала Нюська.

— Другого места пока нет, — спокойно ответила Рита.

— Места даю я! — гордо отрезала Нюська.

— Я это вижу.

— Первый раз попала в тюрягу?