Я увожу к отверженным селениям. Том 1. Трудная дорога

— Я пока дома полежу, доктор. Рита сказала, что вы ей бюллетень дадите. Дай Бог вам здоровья.

Доктор растерянно заморгал, попытался что-то возразить, но, поймав умоляющий взгляд Риты, запнулся.

— Девушка, проводи меня на улицу. Мне, старику, недол го и ноги сломать в темноте.

— Вот мы и вышли. Садись на скамеечку со мной рядом.

Отвечай! Зачем обманула тетю?

— Я думала, что вы...

— Это не в моих силах. За прогул судят, как за дезертир ство.

— Я считала вас добрым.

— Перестань! Я добрый... Добрый. Сколько тебе лет?

— Скоро семнадцать.

— А мне пятьдесят девять. Я добрый. Ничего ты не по нимаешь... Ребенок... Да если я тебе сегодня открою бюллетень, меня завтра вызовут куда следует. Пособничество врагу — вот как это называется.

— А как они узнают?

— Не догадываешься? Элеонора Эдмундовна доложит. Она открыто пишет доносы, только называет их сигналами. — Док тор понизил голос до шепота. — Я боюсь ее... До чего мы до жили. Дочери родной нельзя довериться. Я с тобой говорю так, потому что мы один на один. Одному свидетелю не пове рят — нужно двух.

Чуткое ухо Риты уловило звук шагов — спокойных и уверенных, октор зашелся в кашле. Шаги затихли возле со16

седнего дома. Доктор торопливо вскочил со скамейки и пре увеличенно громко зачастил: — Покой. Диета. Лекарство. Утром отправьте тетю в ста ционар. Там ее ждет отличный уход, калорийное питание и самое современное лечение. Желаю счастья и перевыполнения производственной программы. Каждый лишний кирпич — удар по врагу. Спокойной ночи.

С кем я оставлю тетю Машу? Лекарство... Масло... Тепло...

Что можно продать? Кому нужны мои вещи? Сколько за них дадут? Схожу утром к директору. Говорят, он дядька добрый.

Сухопарая стройная секретарша неприязненно встретила Риту.

— Сегодня у директора неприемный день.

— Доложите ему. Я вас очень прошу.

— Я вам русским языком объясняю. Директор принимает по личным вопросам в среду. С восемнадцати до девятнадцати часов.

— Я пройду к нему, — упрямо крикнула Рита и шагнула к заветной двери. Гневно сверкнув глазами, секретарша одно временно с Ритой бросилась к дверям. По ее лицу было видно, что она готова своей тощей грудью преградить дорогу лю бому, кто осмелится нарушить покой глубокочтимого хозяина.

Вернусь домой... На проходной не пропустят до конца смены... Перелезу через забор... Страшно, застрелят... Там есть одна лазейка... Попробую.

— Феодора Игнатьевна! Вы как всегда защищаете непри ступную крепость от неприятеля, — раздался сзади Риты мо лодой насмешливый голос. Рита обернулась. Перед ней стоял высокий стройный юноша лет девятнадцати.

Ким. Сын директора. Мне его показывала Оксана. Он где-то в конторе работает... Попрошу его. Как зовут директора?

Вспомнила: Пантелей Иванович.

— Y меня к вам просьба, Ким Пантелеевич.

— Чем могу быть полезен? — галантно улыбнулся Ким.

— Y меня больная тетя. Я прогуляла вчера... За ней некому ухаживать. Я хотела поговорить с вашим папой.

— Феодора Игнатьевна вас не пустила?

— Я не могу пускать всяких!

17

— Я сам поговорю с папой.

— Мне надо домой, к тете. Я спешу. Но до конца смены через проходную не пропустят. Моя фамилия Воробьева. Мар гарита Семеновна Воробьева.

— Я все устрою. Обождите в приемной, — твердо пообе щал Ким.

Минут через пять он вышел из кабинета отца довольный и сияющий.

— Директор приказал вас выпустить. При мне звонил на проходную. Пошли. — Рита, возбужденная и обрадованная, вышла из приемной. Ким шел рядом.

— Я сам не люблю Феодору. Но папа ее терпит. Верный страж и защитник. Папа разрешил вам не выходить на работу до конца следующей недели. С профкомом и парткомом он это дело утрясет. Они у него смирные.

— Спасибо вам...

— Говори мне ты, — попросил Ким, обнажая в улыбке острые мелкие зубы.

— До свидания, Ким Пантелеевич.

— До скорого свидания, только не Пантелеевич, пожалуй ста. Меня в детсадике дразнили «Пантелей-Пантелей, ты во руешь голубей», — дружелюбно и чуть-чуть насмешливо про пел Ким.

Вечером, когда тетя Маша уснула, Рита вышла на улицу.

Шагах в пятидесяти от дома начинался пустырь. Раньше, до войны, здесь был парк — нарядный и веселый. Как погрустнел и обезлюдел он за последние годы. Рита присела на пень — мертвый и равнодушный, как камень, рожденный в бесплод ной пустыне Севера. В прошлую осень она часто сидела здесь, «ужиная» запахами умирающих трав и шепотом деловито бегущей речушки. Рите всегда хотелось есть, а по вечерам голод грыз ее сильнее обычного. Утром — морген фри, — ве чером — нос утри, — невесело шутила Рита, провожая гла зами поблекшие листья, медленно плывшие к земле. Сегодня бывший парк встретил ее неприветливым угрюмым молчанием.

Забытые, неухоженные деревья сиротливо жались к берегу реки, все еще скованной тонким панцирем дряхлеющего льда.

Голые ветви спящих великанов настороженно замерли в ти шине. Они словно ждали кого-то, ждали враждебно, со стра18

хом. В морозные вьюжные ночи прошлых зим к ним крались женщины с топорами в руках. Холодное дерево таило в глу бине своей тепло и жизнь. Оно манило к себе бледных, ис питых матерей, закутанных в черные лохмотья. Старый хро мой сторож отпугивал их гулкими выстрелами — и дерево встречало весну. Случалось, что сторожа не было. Глухие удары топора рождали надежду в сердце матери, что дерево не проснется весной, зато светлых дней дождутся ее дети. В

долгой неравной битве иногда побеждала мать, иногда — сто рож и дерево.

— Кого изволите ожидать? — раздался чей-то знакомый голос над самым ухом Риты.

— Никого я не жду, — вздрогнув от неожиданности с досадой ответила Рита.

— Забыли? Меня?

— Ким! Как вы меня нашли?

— Военная тайна. О ней знают двое. Я и начальник отдела кадров. Догадываешься ?

— Вы спросили у него мой адрес?

— Угадала.

— Холодно... Я пойду домой.

— Зря торопишься. С тобой хочет познакомиться...

— Кто?

— Моя сестра Домна. Мы — двойняшки. Это нас так папа назвал. Меня — Ким, Коммунистический интернационал моло дежи, то есть я, — Ким с усмешкой указал на себя пальцем, — а ее Домна — в честь пылающих доменных печей. Я ее захватил с собой. Не возражаешь?

— Как хотите.

— Домна!

— Иду!

— Знакомьтесь — моя сестра Домна. Похожа она на до менную печь?

— Ким!

— Умолкаю.

— Подруги меня называют Домина. Домна — старое рус ское имя. Я недавно читала «Мещане» Писемского. Там одну женщину звали Домна Осиповна Олухова.

— Олухова?

19

— Сам ты — олух.

— Извини, Доминочка. Она много читает, Рита. Простите, девушки, я вам помешал. Продолжайте знакомиться.

— Рита.

— Очень приятно, — Домна величаво протянула Рите руку.

— Завтра наш день рождения. Папу после обеда срочно вызва ли Туда, — Домина небрежно подняла руку. Палец ее, белый и выхоленный, указывал в ночное небо, затянутое сплошной пеленой свинцовых туч. — Мама гостит у брата. Соберется одна молодежь. Попоем, станцуем, повеселимся.

— Я не смогу прийти. Y меня...

— Я говорил Домине о твоей тете...

— Я боюсь — ей станет хуже.

— Отойди на минутку, Домна. Я скажу Рите пару слов на ухо. Ритка, ты мне очень понравилась. Сразу!

— Я не приду.

— Ты любишь тетю?

— Не твое дело.

— Мое. Завтра я принесу пенициллин и кое-что еще.

— Где ты возьмешь?

— Не бойся, не украду. Y нас дома много всякой всячины.

Мама разрешает мне делать подарки друзьям. До утра! Держи лапу. Я побежал.

Ким выполнил свое обещание. Часа в два дня он вызвал Риту на улицу «только на одну секундочку» и, сунув в руки растерявшейся девушки увесистый сверток, торопливо попро щался.

— Ж ду тебя в девять. Советская тридцать два. Найдешь?

— Найду.

— Не опаздывай!

В комнате Рита развернула сверток. «Масло... Грамм семь сот, не меньше. Свиная тушенка... яичный порошок... Сгуще ное молоко... Лекарство...» Рита недоверчиво рассматривала дар Кима, не зная, что и подумать.

— Кто заходил?

— Мальчик один, тетя Маша. Знакомый, — смущенно от ветила Рита, стараясь не смотреть в сторону тети.

— Знакомый?! Это он принес тебе столько добра?

— Он.

20

— Больно он щедрый, — тетя Маша хотела сказать что-то еще, но ей помешал стук в дверь, нетерпеливый и сердитый.

— Это квартира Ломтевой?

— Да-да, Ломтевой... Наша с тетей, — облегченно подтвер дила Рита. Она была рада приходу незнакомой женщины: «При чужих тетя Маша расспрашивать не будет... Потом я что-ни будь придумаю».

— Я медсестра. Меня послал главврач сделать инъекцию пенициллина больной Ломтевой.

— Мы не вызывали, — растерялась Рита.

— Таким, как вы, не надо утруждать себя вызовом. Глав врач к простым больным меня не посылает. В комнате темно и душно. Откройте форточку!

— Форточки нет. Окно не открывается.

— Больной нужен свежий воздух!

— Y нас не топят всю зиму.

— В нашем доме тоже не топят. Растопите буржуйку, — посоветовала медсестра, кивнув головой в сторону железной печки, стоявшей посредине комнаты.

— Дров нет.

— Пенициллин есть, а дров нет? Да-а-а... Почем на базаре тушенка? — Рита растерянно метнулась к столу, только теперь вспомнив, что она не успела спрятать продукты.

— Мне... подарили... — подавленно пробормотала Рита.

— А мне никто таких подарков не делает. Я — старая кляча. Дочка еще не доросла, чтобы ее сгущенкой угощали.

И не дорастет!

— Вы — дура! Я — не такая! Я скажу... — голос Риты дро жал и обрывался. Она не знала, кому и что она может ска зать. но колючая обида горячим тугим комком застряла в горле.

— Пе надо... Не говорите никому! Я пятнадцать лет рабо таю в операционной. Меня просто так не посылают на дом.

Я понимаю. Y вас знакомства. Не жалуйтесь. Меня могут ли шить куска хлеба. Муж больной, девочка, девятый год ей. Одна их кормлю.

Рита молча подошла к столу. Она потянулась к маслу, но на полпути рука ее нерешительно вздрогнула и замерла. Папа говорил: жадные люди — плохие. Я ж е не себе. Y ней дочка 21

голодная. Нет, не дам ничего. Хоть бы тетя словечко сказала.