Мещанка

— Тише, товарищи! Тише, — крикнул Павел Васильевич и, видя, что шум не унимается, добавил: — Я ведь еще не кончил.

— Тихо, послушаем! Тихо! — закричали кто был ближе, и постепенно люди замолкли.

— Да, товарищи, от нас зависит, как мы сумеем пустить цех, — повторил Павел Васильевич. — Если мы поставим молоты в старом цехе, здесь, то я уже сказал, что это только лишняя работа. Шей да пори, не будет поры, как говорят. А учиться надо, вы правы, и время зря вести нечего. Выход один — работа. Цех новый не готов. Строителям трудно, вы знаете это. Надо помочь. Давайте сделаем так: построим место для нескольких молотов и печей сами. Сами поставим их, неплохо потрогать все детали машины своими руками — это тоже учеба. И будем пробовать. Я предлагаю поставить четыре новых молота на места, где они должны быть по проекту в новом цехе.

— Так ведь там еще и крыши нет, — раздался чей-то голос.

— И полов нет, а без полов молоты ставить не будем, — добавил Павел Васильевич, — и не штукатурено, работы хватит. Заставить вас я не имею права, но и мне хотелось бы пустить цех скорее, и главное — чтобы новые машины были в опытных руках, чтобы вы овладели ими. Решайте.

Стало тихо.

— Кто боится поработать на стройке — не неволим, а я пойду! — вдруг сказал невысокий крепкий паренек.

— И я пойду! Нечего ждать!

— Сделаем, ребята!

— А кто не пойдет — не пустим в цех. Нам заспинников не надо!

И, слушая эти голоса, глядя на разгоревшиеся молодые лица, Павел Васильевич улыбался. «Сделают, все сделают! — думал он. — Такие ребята горы свернут».

Под вечер он порядком устал, но был доволен.

— Куда это вы еще? — видя, что директор надевает халат, спросила секретарша. — Шесть часов.

— Сегодня в новом корпусе сборочного субботник, убрать мусор надо.

— Без вас, наверное, сделают.

— Вообще — да, — согласился он. — Можно даже предположить большее: если бы меня не было на свете совсем, люди прожили бы и без меня. Но уж поскольку я есть, так хочется со всеми вместе. А вы чего же одеваетесь?

— Мне тоже хочется со всеми вместе.

В огромном цехе собирался народ. Павел Васильевич увидел начальника производственного отдела Воловикова. Невысокий, холеный, в бостоновом костюме, ок суетился около рабочих.

— Надо разбиться на бригады, а то будет одна толкотня, — говорил он. — Вот вы. Как ваша фамилия?

— Это моя?

— Да, ваша.

— Поперечкин.

— Вы шутите?

— Нет, почему? Фамилия соответственно характеру. Ну, что вы мне хотите сказать?

— Вы будете бригадиром. Вот вам люди. Вот вы, вы, вы тоже.

— Э-э, нет, — перебил назвавшийся Поперечкиным, — не пойдет.

— Это почему же? Вы работать пришли или зубоскалить?

— Потому что у меня фамилия соответствует характеру.

Хохот прокатился по цеху. Воловиков побагровел.

— Не хотите — убирайтесь! Не мешайте другим! — крикнул он.

— И убираться не желаю.

Павел Васильевич усмехнулся, взял лопату, подошел.

— Вы ее с собой принесли? — спросил Воловиков. — Представьте, даже лопат нет.

— Это вам, — подал Павел Васильевич. — А организовывать уже поздно. Все время уйдет на организацию, а люди работать пришли. И лопаты есть, и бригады есть, и бригадиры.

— Так почему же не сказали мне? Посмеяться захотели?

— А вы разве спрашивали? — усмехнулся тот же рабочий. — Вы организовывали. Зачем, думаем, мешать человеку. Он так любит организовывать.

— А лопата мне зачем?

— Работать, — проговорил Павел Васильевич и, повернувшись, пошел прочь: подходила машина, надо было грузить ее.

После первой машины Павел Васильевич, поставив к стене лопату, оглядел цех. В огромном помещении под стеклянной крышей свободно разворачивались машины. Павел Васильевич не раз бывал здесь, но не удержался от восхищения и сейчас. Вот это цех! Везде работали люди. Грузили машины, убирали мусор, выносили доски, бревна, железо. Пыль стояла густо.

Чуть впереди себя Павел Васильевич увидел девушку. Она стояла, опершись о лопату, в стареньких туфлях, черной юбке и белой кофточке с короткими рукавами и тоже с удивлением и восторгом глядела на огромное помещение. Густые русые волосы выбивались из-под платка, и белая известковая пыль, точно налетом инея, покрывала их у висков и на шее. А на губах, пухлых и нежных, застыла еще по-ребячески наивная, откровенно-восхищенная улыбка.

— Нравится? — подойдя, спросил Павел Васильевич.

— Ой, — испугалась она, посмотрела на него смущенно, покраснела и опустила голову. — Очень нравится! Но как вы меня напугали.

— Такой шум тут, я не думал, что вы испугаетесь. Давно на заводе? — В ее лице было столько доверия и простоты, что Павлу Васильевичу захотелось поговорить с ней.

— Недавно, после школы. На токаря учусь. Вот это махина! Никогда не видывала. А вы видали? — неожиданно спросила она.

— Нет, и я еще не видывал, — ответил Павел Васильевич, — не приходилось. И вот гляжу и думаю: чего только не сделают человеческие руки?

— А я думаю поработать и в институт поступить. Как вы считаете, примут? — Она смотрела на него так, словно он сейчас вот решал, принять ее или нет.

— Примут, обязательно примут! — проговорил Павел Васильевич убежденно и с таким искренним чувством, что она снова смутилась.

— Катя, машина пришла! — крикнул чей-то девичий голос, и она убежала.

Павел Васильевич, улыбаясь, смотрел ей вслед. Где-то в дальнем, не видном за пылью конце цеха вспыхнула песня, перекинулась к новой группе людей ближе, потом вдруг загремела совсем рядом, гулко отдаваясь в огромном помещении. И пошла гулять из конца в конец. Когда подходила машина — только мелькали лопаты, а песня с новой силой вспыхивала в другом месте, где наступала передышка.

И здесь, на этом перекрестке,
С любовью встретился своей, —

то удаляясь, то нарастая, гремели близкие сердцу слова. Павел Васильевич кидал в кузов машины пыльный щебень, не разгибаясь и не оглядываясь, пока кто-нибудь не кричал:

— Хватит! Пошла!

Тогда, выпрямляясь, вытирал рукой пот со лба и сильным голосом подхватывал:

Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня…

Сколько работали, он не заметил. Но несколько раз ловил себя на том, что ищет здесь Надю. Ее не было.

— Шабаш! Все! — крикнули.

Павел Васильевич огляделся. В цехе было чисто, только пыль висела под крышей и тянулась в широкие ворота да выносили остатки мусора. Павел Васильевич вышел из цеха, остановился. Люди уходили с песнями и смехом — веселые, довольные.

— Что же вы, не ночевать ли собрались тут? — крикнули ему. — Давайте с нами!

Но он не пошел. Положив халат на штабель кирпичей, сел, закурил. Телу стало легко, приятно… Так бы и сидел один со своими мыслями.

«И чего я искал ее? А искал ведь! — думал он. — Да. Но как она вошла, как говорила!.. А на субботник не пришла. Почему? Но ведь не все же были… А почему я думаю обо всем этом?»

Но — думалось.